Судьбе вопреки Луанн Райс Мара возвращается в родной городок спустя девять лет после своего таинственного исчезновения, узнав, что жизнь ее бабушки в опасности. Все считают ее погибшей, включая бывшего мужа Эдварда, из-за которого она решилась на побег. Что предпримет этот страшный человек, узнав о ее появлении? И как ей уберечь их дочь Роуз, о существовании которой он не знает? Луанн Райс Судьбе вопреки Посвящается Розмари Гоуттше «Уиллоби мун» — самой прекрасной розе на свете Глава, «в которой Кристофер Робин и Винни-Пух приходят в Зачарованное место…» Не забывай Верных своих друзей, Верных своих, Сочинивших сей стих… Впрочем… Короче… (Что-то опять я запутался) Впрочем, короче, ты молодец! Любим тебя. Конец Глава X из книги «Дом на Пуховой опушке» А.А. Милна Пролог Моя свадьба была похожа на счастливый сон. Было почти все, что должно быть на настоящей свадьбе. И даже сейчас, когда я думаю о ней, она предстает перед моим взором, как волшебная сказка, у которой всегда счастливый конец. Я выходила замуж ослепительно-ярким ранним июльским утром в саду моей бабушки, домик которой стоит прямо у моря в самом конце мыса Хаббардз-Пойнт. Цвели лилии. Это я помню очень хорошо, почти так же, как бабушкины розы. Помню и оранжевые, кремовые, лимонные, золотистые лилии на высоких зеленых стеблях, покачивающиеся от дуновений летнего ветерка и как будто возвещающие о предстоящем торжестве чистому синему небу. Но розы были особенной любовью моей бабушки, ее гордостью и отрадой, и в тот год они все буйно цвели, как будто специально для моей свадьбы. Алые розы «Дублин бэй» поднимались по деревянной решетке рядом с дверью бабушкиного домика, облицованного потемневшим от непогоды гонтом. Розы «гарнет голдз» и бледно-розовые розы «нью донз» обвивали трубу камина. Клумбы у железной скамейки цвели красными, желтыми, персиковыми и розовыми классическими английскими сортами, а вдоль каменной стены, рядом со старым «колодцем желаний», и у ступеней, ведущих вверх к дороге, росли низкие кусты кремовых роз. Почти двухметровая живая изгородь из белых и светло-красных береговых роз возвышалась вдоль стены, защищавшей бабушкин домик от морских волн. Там же красовались темно-синие дельфиниумы и гортензии. Розовый сад моей бабушки был идеальным местом для идеальной свадьбы, хотя многие мои знакомые, да и я сама, даже не думали, что я когда-нибудь выйду замуж. Я относила себя к тому типу женщин, которые не выходят замуж. А может быть, вела себя излишне осторожно. Мои родители умерли, когда я была совсем маленькой. У нас была очень счастливая семья. Знаю, звучит мелодраматично, но это правда. Мои родители любили друг друга с такой необузданной, безрассудной страстью, как будто каждый день был последним в их жизни. И я, видя перед собой такую любовь, впитывала эти чувства в себя и уже в четыре года решила, что ничто другое меня не устроит. Они погибли во время поездки в Ирландию: паром, на котором они плыли, потерпел аварию и затонул. И хотя в тот ужасный день я была дома в Коннектикуте со своей бабушкой, мне казалось, я умерла вместе с ними. Поэтому моя свадьба и все, что к ней привело, — то, как я нечаянно, словно в сказке, встретила Эдварда Хан-тера, как безумно в него влюбилась и буквально растворилась в этом чувстве, чего я никогда от себя не ожидала и даже не думала, что такое возможно, — все это стало для меня своего рода возрождением, воскрешением маленькой девочки, которая двадцать семь лет назад утонула в Ирландском море вместе со своими родителями. Эдвард, казалось, любил меня всем сердцем, всеми фибрами своей души, ни на минуту не желая выпускать меня из виду. Выражение его лица, его объятия, наше общение — все было словно освещено фонарем, включенным на полную мощь. И когда он направлял этот свет на меня, я просто замирала от восторга. Ростом Эдвард был невысок — чуть выше ста семидесяти сантиметров, но во мне нет даже ста шестидесяти, и мне приходилось подниматься на цыпочки, чтобы поцеловать его. Он был широкоплеч и мускулист и, учась в Гарварде, играл в регби. На его красном «саабе» красовались две наклейки — Гарвардского университета, Колумбийской школы бизнеса и надпись на бампере: «Регбисты пожирают своих мертвецов». Однако Эдвард был настолько нежен, что я даже не могла представить, что он способен заниматься таким грубым спортом. Когда я вспоминаю день нашей свадьбы, то вижу красный автомобиль, стоящий позади покрытого розами и плющом «колодца желаний», у начала каменных ступеней, спускающихся от дороги к дому бабушки. Вижу грациозную арку, выкованную из листового железа в то время, когда еще был жив мой прадед. На ней надпись «Морской сад» — название дома моей бабушки. Черные буквы уже тогда, двенадцать лет назад, начали покрываться ржавчиной под воздействием соленого морского воздуха. Я очень хорошо помню этот момент: я стою там, во дворике моей бабушки, зная, что скоро стану женой Эдварда и уеду с ним на этой красной машине в свадебное путешествие. Могу ли я сейчас с уверенностью сказать, что когда в тот день я смотрела на эту арку и видела заржавевшие буквы, то думала о том, что даже самая прекрасная вещь, которая, казалось, неподвластна самой вечности, может быть испорчена или уничтожена? Нет, вряд ли. Но я точно помню, что мое сердце в тот момент как будто сжала холодная рука. Моя бабушка и Клара Литтлфилд — ее соседка и лучшая подруга с самого детства — не пожалели сил, чтобы моя свадьба превратилась в счастливый сон, воплотившийся в реальность. Шатер в желто-белую полоску был установлен в боковом дворе между их домами, на самом кончике мыса Хаббардз-Пойнт, гордо выступавшего в пролив Лонг-Айленд. Вокруг стояли столы, во всю длину покрытые золотисто-кремовыми скатертями и украшенные цветами из сада. Струнный квартет из музыкальной школы Хартта играл Вивальди. Мои подруги были одеты в свои лучшие летние наряды — яркие открытые платья, соломенные шляпки, синие блейзеры. Бабушка, такого же роста как и я, стояла передо мной, глядя мне в глаза. Мы смеялись, потому что обе были очень счастливы. На мне было белое подвенечное платье, на ней — бледно-желтое платье из шифона. Мою вуаль нежно развевал мягкий морской бриз, в руке я держала букет из белых роз, бледно-желтых гортензий и плюща с «колодца желаний». На бабушке была желтая соломенная шляпка, украшенная синими цветами. — Жаль, что семья Эдварда не смогла приехать, — с сожалением вздохнула она, когда мы стояли у «колодца желаний», уже готовые начать церемонию. — Жаль, — ответила я. — Но он старается не показывать виду. — Ну что ж, — сказала она, — всякое случается… Уверена, ты их скоро увидишь. Но одно я знаю точно, Мара, — твои родители сегодня с тобой. — Бабуль, не надо, а то я расплачусь! — Не буду, — ответила моя бабушка, решительно поведя плечами. — Мы будем сильными, когда пойдем к алтарю. Или я не Мэйв Джеймсон! — Мои родители были бы очень благодарны тебе, — Я знала, что она думает о них так же часто, как я старалась о них не думать. И я улыбнулась ей, чтобы доказать, что не собираюсь плакать. — Нам обеим, — ответила она, взяв меня под руку, когда квартет заиграл Баха. С тех пор прошло много времени, но некоторые воспоминания по-прежнему очень отчетливы. Крепкая бабушкина рука, которой она поддерживала меня, ведя по траве; мои подруги детства Бей и Тара, широко мне улыбающиеся; запах роз и моря; короткая стрижка Эдварда, его золотистый загар, подчеркиваемый бледно-голубой сорочкой и светло-желтым пиджаком из льняной ткани; взгляд его широко открытых глаз. Помню, как я подумала, что его глаза похожи на глаза маленького мальчика: зеленые с золотистыми искорками. Он нам очень помогал в то утро: руководил расстановкой столов, рассаживал музыкантов. Это было немного непривычно — видеть мужчину, дающего указания здесь, в той точке земли, где всегда командовали сильные женщины. Мы с бабушкой обменялись веселыми взглядами, позволив ему заниматься всем этим. И вот теперь он стоял у нашего самодельного алтаря на боковом дворе и, когда я шла к нему по траве, больше походил на потерявшегося маленького мальчика. А потом я вдруг заметила его пустой взгляд — пустой и в то же время какой-то напряженный, — и он заставил меня засомневаться и крепче опереться на руку бабушки. Да, я помню этот взгляд его зеленых глаз. Это был страх — стоя в тени полосатого тента и глядя, как я подхожу к нему, мой суженый чего-то боялся. Прошли годы, и мне рассказали все о его страхе… Но вернемся в день моей свадьбы и представим себе, что мы еще ничего этого не знаем. А тогда у меня в голове вдруг пронеслась одна мысль, а следом сердце кольнуло чувство… Или нет, все было наоборот: я сначала почувствовала, а потом подумала. Я почувствовала холод — тот самый непонятный холод, который уже сжимал мое сердце, когда я, глянув вверх, на автомобиль Эдварда, увидела покрытую морской солью и ржавчиной металлическую арку. Но я отогнала это непрошеное, неприятное чувство, подумав: «Эй, Эдвард, дорогой! Эдвард! Не бойся… Не беспокойся, что все произошло так быстро, не думай, что моя бабуля сомневается в тебе. Я люблю тебя… Я люблю тебя…» «Я люблю тебя». До встречи с Эдвардом я редко произносила эти слова, но потом говорила их почти постоянно. Прежняя Мара Джеймсон была слишком замкнутой в себе, чересчур сдержанной, не позволяла им сорваться с языка. Но возродившаяся Мара Джеймсон не уставала их повторять. «Это мой дом, мой дворик, а вокруг меня — моя семья и мои друзья. А Эдвард далеко от всего, что ему мило и привычно. Его семья не смогла приехать». Именно эти мысли проносились у меня в голове, когда бабушка передавала мою руку в его, прошептав: «Береги ее, Эдвард». Эдвард кивнул, но выражение его глаз осталось таким же напряженным. Сейчас бы я, наверное, посоветовала всем невестам: если вы стоите перед мировым судьей, собираясь выйти замуж, и замечаете, что ваш будущий муж почему-то выглядит напряженным и встревоженным, обязательно обратите на это внимание и постарайтесь выяснить, в чем тут дело. Церемония бракосочетания состоялась. Теперь я вспоминаю о ней словами «речи» и «музыка». Наша брачная церемония маскировала собой одну простую истину: брак — это контракт. Отбросим романтику в сторону. В первую очередь брак — это законный, имеющий обязательную силу контракт, по условиям которого два человека объединяются в некое товарищество, их судьбы на законном основании сплетаются властью, и не какой-нибудь, а государственной. Когда в мыслях я возвращаюсь к напугавшему меня взгляду Эдварда, я понимаю, что он боялся, что я вдруг сорву нашу сделку и не поставлю свою подпись. А что бы произошло, если бы я действительно так поступила? Если бы я тогда прислушалась к своему внутреннему голосу, если бы я, почувствовав тот холод в душе, поверила, что он означает что-то серьезное, на что обязательно нужно обратить внимание? Но я не вняла этому предупреждению. Я отмахнулась от своих ощущений и, как фокусник из шляпы, выхватила из летнего воздуха другое: любовь, надежду, веру, решимость. Я держала Эдварда за руку. «Согласна», — сказала я. «Согласен», — сказал он. Жених поцеловал невесту. Публика зааплодировала, а когда я взглянула на своих подруг, то увидела, что многие из них плачут и смеются одновременно — они очень радовались за меня. Мы стояли перед алтарем — уже муж и жена. Наш яркий летний свадебный день, голубое небо и искры на спокойной воде моря. Бах уступил место Моцарту и звуку листьев, шумящих от дуновений бриза. Все было необыкновенно прекрасным, все, казалось, должно было предвещать счастливую будущую жизнь. Я повернулась и посмотрела на Эдварда. В моих глазах стояли слезы, а голос дрожал от безудержно нарастающего волнения. «Эдвард», — только и смогла вымолвить я, и меня захлестнули все надежды, все мечты о нашем совместном будущем. Он пристально смотрел на меня — страх ушел из его глаз, а на его место пришло нечто другое. Тогда я впервые увидела… Ну, вы еще услышите о том, что я увидела, я почувствовала, как покачнулась подо мной земля — тонкий слой травы на гранитном выступе. Он дотронулся до цветов в моем букете и произнес: «Ты такая хрупкая, Мара. Как белая роза. А белые розы так легко помять. Именно это имела в виду твоя бабушка, когда сказала, чтобы я заботился о тебе?» От его слов у меня перехватило дыхание. Разве они не означали величайшую нежность? Не говорили о его заботливости, о глубине его понимания? Он мог быть таким нежным. Тогда я думала только об этом. Но сейчас я понимаю, что в этих его словах прозвучала угроза. Было такое ощущение, что он никак не может забыть мягкое наставление моей бабушки и для себя интерпретировал ее слова так: это беспокойство чрезмерно заботливой бабки, отдающей свою единственную внучку чужому человеку. Но все-таки я думаю иначе. Мне показалось, что Эдвард не слышал ни одного слова из брачной церемонии, может, даже вообще не присутствовал на ней! Совсем недавно мне приснилась женщина, которая носила сразу несколько вуалей. Черная, серая, белая, серебристая, синевато-серая, темно-синяя — слои вуали скрывали ее лицо. Если снять одну вуаль, под ней непременно окажется другая. Эта женщина жила в темноте, даже когда светило солнце. Ее жизнь была тайной для всех. Она почти не видела, что происходит снаружи, а окружающие не могли заглянуть внутрь. Кто же надел на нее эти вуали? Может быть, она сама? Во сне она снимает их, одну за другой, и, наконец, остается самая последняя — или самая первая — свадебная вуаль. В моей жизни с меня эти вуали сорвали. Я хотела их оставить — вы даже не представляете себе, как они были мне нужны. Женщины учатся скрывать самое худшее. Мы любим лучшее и показываем его всем, кому это интересно. Наши достижения, карьеру, награды, семейный очаг, счастливый брак, прекрасных детей. По молчаливому соглашению мы учимся не замечать у других и прятать от чужих глаз свою боль, утраченные надежды, тьму, чудовище в шкафу и мрак в глазах мужчины, за которого только что вышли замуж. Но для некоторых наступает время, когда чудовище выходит из шкафа и не хочет возвращаться обратно. Это случилось и со мной. Эдвард очень изменился после свадьбы. Первой это заметила моя бабушка. Только самые мудрые способны наблюдать женщину в подобных семейных отношениях и не судить ее. Моя бабушка не судила. Она постаралась понять. А если кто и мог понять, то только она — женщина, которая вырастила меня в своем укрытом розами домике у пролива Лонг-Айленд, женщина, которой достало терпения вырастить красные, розовые, персиковые, желтые и белые розы на каменистой почве Коннектикута, чтобы вернуть свою осиротевшую, убитую горем внучку к жизни, у которой хватило бы выдержки, чтобы заглянуть за все пласты лжи, за все эти вуали и вместо осуждения постараться помочь. Люди спрашивали меня: «Как ты могла оставаться с Эдвардом так долго?» Правдивый ответ заключается в том, что я надела массу вуалей. Но отвечала я так: «Я любила его». До некоторой степени этот ответ тоже был правдой. Моя бабушка это понимала. Но это не было настоящей любовью. Я долго не осознавала этого. Настоящая любовь — это бумеранг: она возвращается к тебе. Любовь к Эдварду почти полностью поглотила меня, забирая все, что у меня было, и даже больше, пока я сама и все вокруг меня не распалось на части. Теперь у меня есть Лайам, поэтому я знаю разницу. И у меня есть дочь, Роуз. В тот день, когда она родилась, девять лет назад, я была в бегах. Я оставила дом, бабушку, обожаемое побережье в Коннектикуте, где жила всегда, чтобы скрыться от Эдварда и попытаться сохранить то, что еще осталось от меня и моей жизни. Моим девизом тогда было: «Тот, кто переселяется, выживает». Я покинула дом, будучи беременной Роуз, распадаясь на части. Но я вновь собрала себя с помощью Роуз и Лайама. И с помощью моей бабули, хотя ее уже и не было рядом со мной. Я хранила ее в своем сердце, она направляла меня каждый божий день, в то время как я скрывалась и жила в другой стране вдали от дома. Дело в том, что моя бабушка сама позволила мне уйти. Она принесла мне в жертву самое дорогое — дала мне и Роуз, своей правнучке, возможность и средства уйти от Эдварда. И это стоило ей очень дорого — я даже не знаю, будет ли она жить. Теперь меня зовут Лили Мэлоун. Именно так я называла себя, когда была в бегах. Потом я решила оставить это имя навсегда. Я выбрала имя Лили, вспомнив оранжевые и желтые лилии, которые росли вдоль каменной стены морского садика моей бабушки и раскачивались на длинных и стройных зеленых стеблях под дуновениями соленого бриза, а фамилию Мэлоун взяла из песенки, которую она обычно мне пела, когда я была еще совсем маленькой: В городе Дублине, где девушки так красивы, Однажды заприметил я хорошенькую Молли Мэлоун. Она катала свою тележку по улочкам и площадям, Распевая: «Живые ракушки, моллюски живые». Моя бабушка напевала ее мне, когда я была ребенком и не могла заснуть. Они казались полными жизни, романтики и огромной любви. Но я взяла себе фамилию Мэлоун и по более мрачной причине: это имя помогает мне оставаться начеку, напоминая, что однажды меня тоже кое-кто «заприметил». И как Молли Мэлоун, я была труженицей — и это кое-кому во мне нравилось, очень нравилось. Я бы хотела объяснить бабушке, почему я выбрала это имя. Я бы хотела вновь ее увидеть, познакомить с Лайамом и в особенности с Роуз. А самое главное — я вернулась из своего девятилетнего изгнания, чтобы попытаться спасти свою бабушку, как однажды она спасла меня. Все это я вспоминаю для нее. Я хочу воскресить каждую деталь, чтобы в полной мере оценить все, что она сделала для меня — для той женщины, которой я была и которой стала. Эта история — молитва за нее, за Мэйв Джеймсон. Началась она двенадцать лет назад, за три года до того, как я покинула Хаббардз-Пойнт, отправившись в самое отдаленное место, которое только смогла найти. Тогда, когда я еще была Марой. Тогда, когда я была розой, которую так легко смять. Глава 1 Как можно вернуться в ту жизнь, которую человек покинул девять лет назад? Зная, что его долго и упорно разыскивали, а его фотографии помещали на первых страницах всех газет не только в штате Коннектикут, но и за его пределами? Сознавая, что все местные полицейские по-прежнему его ищут? Понимая, что все его друзья и родственники, кроме одного, давно уже считают его мертвым? Ответ прост: он должен войти в парадную дверь. Именно это и сделала Лили Мэлоун ночью девятого августа. Чуть позже часа ночи Лайам Нил припарковал свой автомобиль на разворотной площадке Хаббардз-Пойнт, взял на руки спящую Роуз, утомленную долгой поездкой из Новой Шотландии, и спустился вслед за Лили по каменным ступеням. Лили бросила взгляд на арку над «колодцем желаний». На ней виднелось название дома — «Морской сад», буквы которого стали лишь чуть более проржавевшими, чуть более филигранными из-за соленого воздуха, чем девять лет назад. Увидев эту арку, она радостно вздохнула и поняла, что теперь она действительно дома. Легкий бриз дул со стороны пролива. Там была точно такая же соленая вода, как и в заливе Святого Лаврентия в приморской части Канады где она жила и скрывалась последние девять лет. Но этот ночной бриз был теплым и нежным, наполненным ароматами сочных трав и песчаных пляжей, а не запахом арктических утесов в фьордах и холодной чистой воды, бегущей прямо с пакового льда. — О боже! — произнесла она вслух. Ее захлестнуло волнение: наконец-то она дома! Розы в саду приветствовали ее — их аромат наполнял воздух. И хотя цветы на деревянной решетке у входной двери выглядели чуть менее ухоженными, чем девять лет назад, они росли так же обильно и пышно. Лили осторожно протянула руку между шипами, пошарила у стены рядом с выключенным фонарем на крыльце и нашла, то что искала, — ключ, который ее бабушка всегда прятала в этом месте, охраняемом листьями и шипами роз. — Она не перепрятала его, — тихо произнесла Лили. — Конечно нет, — прошептал ей на ухо Лайам, стоя позади нее с Роуз на руках. — Она не переставала надеяться, что ты вернешься. — Мэйв тоже вернется, — сказала Лили, открывая легкую скрипучую дверь с сеткой от насекомых. Потом, придерживая ее плечом, вставила ключ в старый замок входной двери. — Так ведь? Скажи мне, что с ней все будет в порядке… — Да, Лили, с ней все будет в порядке, — ответил Лайам Ключ в замке наконец повернулся. Как и девять лет назад, дверь глухо стукнула из-за того, что одна из петель немного провисла. Зайдя на кухню, Лили почувствовала запах сырости, какой бывает в прибрежных домах, когда их хозяева отсутствуют. И все же кто-то — вероятно, Клара — открыл несколько окон. Лили прошла по первому этажу, ощущая себя привидением, прилетевшим в свое самое любимое, самое знакомое место на земле. На ее губах появилась улыбка. «Все по-прежнему», — подумала она. Луна сияла над проливом, заливая своим бледным светом комнату. Лили увидела знакомые чехлы на мебели, плетеные коврики, подушки, которые она сама украшала вышивкой для своей бабушки. Она провела кончиками пальцев по старой коллекции ракушек, книгам на полке, лунным камешкам, собранным во время отлива на Литтл-Бич. Ей очень хотелось увидеть все, но свет зажигать еще было нельзя. Если бы она зажгла свет, это означало бы, что ее изгнание закончилось и она вернулась в мир живых. Соседи увидят свет и придут, поняв, что она возвратилась. Поймет это и Эдвард. — Где будет спать Роуз? — спросил Лайам. — В моей комнате, — прошептала Лили. Она провела его наверх по узкой лестнице. На втором этаже были четыре маленькие спальни, как в обычном береговом коттедже. Сердце Лили бешено колотилось, когда она входила в свою комнату в северной части дома. Из-за выступающих балок карниза ее потолок имел довольно странный вид. Здесь тоже все было как прежде: двуспальная кровать и старые бумажные куклы на письменном столе. Сняв покрывало, Лили задохнулась от волнения, увидев простыни с рисунком из маленьких букетиков голубых роз и легкое розовое одеяло. Постельное белье было свежим. — Бабуля знала, что мы возвращаемся, — сказала она. — До того как уехать в больницу, она приготовила постель для Роуз. Вместе они уложили девочку. Малышка пошевелилась, открыла глаза, с сонным удивлением оглядела незнакомую комнату. — Мы уже здесь? — спросила она. — Да, милая. Ты увидишь все завтра утром. Спокойной ночи. — Спокойной ночи, — пробормотала Роуз, и ее веки, задрожав, опять закрылись. Лили и Лайам спустились вниз. Лунный свет блестел на воде перед домом. Бессчетное количество раз Лили наблюдала за восходом луны из этой комнаты через широкое, без занавесей окно, выходившее на море. Здесь все казалось таким открытым по сравнению с замкнутым пространством окруженного со всех сторон соснами домика на мысе Кейп-Хок в Новой Шотландии. Там она пряталась в арктическом лесу, где ее часовыми были соколы и COBЫ. Лайам оказался одним из первых людей, которых она встретила, когда приехала в этот отдаленный незнакомый городок, изменив свою внешность, обрезав длинные черные волосы и покрасив их в светло-каштановый цвет, надев старые очки в роговой оправе, которые дала ей бабушка. Она стала ее другом и спасителем, несмотря на то что сначала изо всех сил противилась этому. Она должна была так поступать, чтобы защитить себя и своего еще неродившегося ребенка. Первые недели, проведенные Лили в Новой Шотландии, походили на мрачную сказку, в которой, как и положено, была избушка в глубине северных лесов и награда за какие-либо известия о ней, обещанная Эдвардом в объявлениях, которые он разместил в газетах. Был в этой сказке и спаситель — угрюмый, но добрый Лайам. Именно он принимал роды и тогда же поклялся всегда защищать мать и дитя. Потрудиться на этом поприще ему пришлось немало: Роуз родилась с пороком сердца и только в начале этого лета ей сделали заключительную операцию. «Ребенок с больным сердцем, мать с разбитым сердцем» , — думала Лили, глядя на луну над заливом. Она обняла Лайама, и он прижал ее к себе. До них доносились крики чаек с гнездовий на скалистых островках в полумиле от берега. Эти звуки отзывались эхом в сердце Лили, и она вспоминала о ежегодном Ирландском фестивале. Он вот-вот должен был начаться в Кейп-Хок, и ирландская музыка была таким же ярким воспоминанием, как и крики чаек. Она взглянула на Лайама. Он был высоким, худощавым, а в его голубых глазах читались тени его собственных печалей. Когда он был еще ребенком, акула убила его брата и искалечила его самого — он лишился одной руки, за что получил прозвище Капитан Крюк, став одновременно и посмешищем, и трагической фигурой в своем родном городке. Но Лайам не смирился с таким положением — он буквально пробил себе путь, окончив университет и аспирантуру, в итоге став известным океанографом и ихтиологом. Теперь он изучал больших белых акул — тот самый вид, представитель которого растерзал его брата и искалечил его собственное тело. Лили до конца так и не понимала, что же свело их вместе. Но с другой стороны, это мало ее беспокоило. Они встретили друг друга в том далеком северном городке. Убежав так далеко от дома, она нашла подобие семьи. Энн, Мариса, Марлена… Ее подруги и члены клуба рукодельниц были ей как сестры. И Лайам. Он присутствовал при рождении Роуз и с тех пор всегда был рядом. Эти девять лет в Кейп-Хок дали Лили больше, чем она могла себе представить и на что могла надеяться. Болезнь ее бабушки привела ее назад, в Хаббардз-Пойнт. Патрик Мерфи, детектив, ведущий дело об исчезновении Лили, в конце концов нашел ее в Кейп-Хок. В тот момент, когда она услышала о болезни Мэйв, все остальное перестало иметь значение. Лили знала, что ей надо делать. Она вернулась домой. — Я действительно дома, — сказала она, прижимаясь к Лайаму. — Готова к завтрашнему дню? — спросил он. — Я должна быть готовой, — ответила она. — Я нужна бабуле. — Знаю, — сказал он. Его голос прозвучал тихо и уверенно. Он слегка коснулся ее волос, и она вспыхнула, как молоденькая девушка. Они стали любовниками совсем недавно. Трудно поверить, но они впервые поцеловались всего несколько недель назад. Их свела любовь к Роуз, а теперь они были по-настоящему вместе. — Я хочу, чтобы Роуз никогда о нем не узнала, — сказала Лили. Ей даже не нужно было уточнять, о ком она говорит. — Давай я ее увезу, — сказал Лайам. — Спрячу ее. Только ты будешь знать, где мы. Сердце Лили будто подпрыгнуло, как камешек, скачущий по воде. А если он на самом деле сможет? Если она сможет навсегда спрятать Роуз от Эдварда? — Там, в Канаде, я чувствовала себя такой сильной. Ее безопасность была полностью в моей власти. А теперь, когда мы вернулись в Штаты… Вдруг он начнет ее преследовать, решив, что через нее сможет добраться до меня? А через меня — до нее! Они стояли, прижавшись друг к другу, глядя на серебристую лунную дорожку на воде. — Думаю, ты должна съездить к бабушке, — сказал Лайам. — Но ты должна разрешить мне увести Роуз в какое-нибудь безопасное место. — Можно попросить помощи у Патрика, — ответила Лили. — Можно… Но у меня есть старый друг в Университете Род-Айленда. В аспирантуре по океанографии. У него свой дом недалеко от Скарборо-Бич, в заливе Нарраган-сетт. Он разрешит нам пожить у него. И это совсем недалеко отсюда. — Роуз еще никогда не разлучалась со мной, — сказала Лили, чувствуя, как заныло сердце. — Только когда лежала в больнице. — Но ты делаешь это именно для нее, — произнес Лайам, — чтобы держать ее подальше от Эдварда, пока сама не будешь знать, чего от него ожидать. — Она с удовольствием отправится с тобой, — пробормотала Лили. Роуз очень любила Лайама. На свой девятый день рождения, который они отпраздновали около месяца назад, она загадала две вещи: увидеть Нэнни — легендарного белого кита Кейп-Хок и иметь настоящего отца, такого, как Лайам. — А как все объяснить Роуз ? Сколько ей можно рассказать? — Думаю столько, сколько она, на твой взгляд, сможет понять. Лили даже не представляла себе, с чего начать такой разговор с ребенком. Роуз совсем недавно сделали операцию на сердце. И сейчас она только-только стала приходить в себя после этой, как считали врачи, окончательной операции, необходимой для излечения ее сердечного недуга — врожденного порока сердца, с которым она родилась. — Не знаю… — задумчиво ответила Лили. — У нее появится столько вопросов. — Все будет нормально, Лили, — успокаивающе произнес Лайам. — Ты и раньше мне много обещал, — улыбнулась Лили. Но ни одно из его обещаний не могло сравниться с тем фактом, что он всегда был рядом и никогда не покинет Роуз — ребенка с больным сердцем, которому он помог появиться на свет. — И не разу тебя не подвел, так ведь? — Пока да, — произнесла Лили. Повернувшись, она откинула голову назад и поцеловала его долгим и страстным поцелуем, чувствуя, как закипает кровь Ей казалось, что каждое прикосновение Лайама наполнено волшебной энергией и обещанием счастья. За окном волны бились о скалы и листья шумели от дуновений морского бриза. Лили вздрогнула, страстно желая больше любви и еще больше счастья. — Так, значит, ты согласна? — спросил Лайам. Лили закрыла глаза, не в силах ответить. Все происходило так быстро с того момента, как она услышала о болезни Мэйв и решила больше не скрываться, до ее приезда домой из Новой Шотландии. — Не обязательно решать это прямо сейчас, Лили, — сказал он. — Тебе нужно поспать. А утром ты будешь знать, что делать. — Когда взойдет солнце, Клара увидит твой пикап, — предупредила Лили. — И придет узнать, в чем дело. Если она застанет здесь тебя и Роуз, то в секрете мы это уже никак не сохраним. И дело не в том, что она хочет нам навредить… На самом деле я жду не дождусь, когда ее увижу. — Знаю, — ответил Лайам. — Ты считаешь, что нечестно просить ее принимать участие в том, что она может не понять. Пойдем спать — у нас есть время до рассвета, чтобы решить, что нужно делать. — Всего несколько часов, — сказала Лили Держась за руки, они вновь поднялись наверх. Лили до сих пор не включила ни одной лампы. Но темнота не была помехой — она знала каждый сантиметр этого дома на ощупь, каждый его угол, каждую скрипучую доску в полу, каждый стул или стол. С тех самых пор, как уехала Лили, бабушка ничего здесь не меняла. И все же именно здесь, в домике, который Лили знала лучше любого другого места на свете, она ждала ответов на мучившие ее вопросы. Она не могла не радоваться тому, что вновь оказалась здесь, — ей нравился теплый бриз и запах роз в саду ее бабушки. Она провела Лайама в самую большую спальню, — ту самую, которую бабушка всегда приберегала для гостей, — в передней части дома, где окна мансарды выступали над покатой крышей и выходили на залитый лунным светом залив. Лили раскрыла окна как можно шире. Порыв ветра раздул белые легкие занавески и остудил разгоряченную кожу Лили. Через окна до них долетал звук волн, ритмично плещущихся о скалы внизу. Лили встала и пошла проверить, как спит Роуз. Пройдя в ее комнату и наклонившись над ее кроватью, она смотрела, как опускается и поднимается грудь дочери. Дыхание Роуз было равномерным, спокойным и уверенным. Лили знала, что с Лайамом Роуз будет хорошо, но сама мысль о том, что она не сможет каждый день видеть перед собой свою дочь, была ей почти непереносима. — Лили, — прошептал Лайам, подходя сзади и кладя ей руку на плечо. — Пойдем спать. Лили покачала головой — она не могла пошевелиться. Как может такая мирная картина вызывать у нее такой страх? Роуз спала в той самой кровати, в которой в детстве спала Лили. Летний бриз приносил запахи жимолости и сотен красных, розовых и белых роз. Ей опять вспомнились слова Эдварда: «Белые розы так легко помять». Глядя на свою дочь, она успокаивала себя тем, что Эдвард даже не знает о существовании Роуз. Не зря же она прошла через столько испытаний! Насколько Эдварду было известно, его жена Мара умерла. Она умерла — и так считали все — девять лет назад, когда срок ее беременности составлял восемь с половиной месяцев. Вдруг Лили почувствовала восторг, как будто боги только что даровали ей полную свободу! Эдвард ничего не знает о Роуз… — Я хочу, чтобы ты ее увез, — проговорила она, не поворачивая головы и не сводя глаз с лица дочери, любуясь ее нежным личиком, длинными ресницами, тонкими скулами. Девочка лежала на спине — рот слегка приоткрыт, левая рука согнута в локте, а кончики пальцев касаются шеи, как будто защищая шрам, оставшийся после операции на сердце. — Я хочу, чтобы ты ее увез. — Я позабочусь о ней, — прошептал Лайам. Лили кивнула: — Знаю. Ты всегда о ней заботился. Она опустилась на колени рядом с кроваткой Роуз и целую долгую минуту не отрывала от нее глаз — пока Роуз не вздохнула и не повернулась на бок. Не желая ее будить, Лили поцеловала спящую дочь в голову и пошла вслед за Лайамом в их спальню. Она знала, что ничто на свете не смогло бы заставить ее расстаться с Роуз, вынудить ее так поступить, за исключением одного: необходимости увидеть бабушку, женщину, которая ее вырастила, и сделать все, чтобы она была счастлива. Ничто другое не смогло бы ее заставить расстаться с дочерью. Натянув легкое летнее одеяло и свернувшись калачиком рядом с Лайамом, Лили закрыла глаза. Шум волн сливался с дыханием Лайама. Она считала волны, чувствуя, как бьется ее сердце. А за открытым окном на скалистых гнездовьях все кричали и кричали чайки. Лили смотрела на луну, висящую прямо за окном, слушая крики чаек и ощущая дыхание Лайама на своей шее. Она еще крепче прижалась к нему, надеясь, что поступает правильно. Утро наступило неожиданно, как налетевшая летняя гроза, и Лайам Нилл понимал, что времени оставалось мало. Он знал, что нужно увозить Роуз, и в то же время не знал, как сможет уехать от Лили. Лили приготовила кофе и овсянку, а потом подняла, умыла и одела Роуз. По мере того как солнце все больше освещало горизонт на востоке, цвет неба менялся от темно-фиолетового до лазурного. Лайам столько слышал о Хаббардз-Пойнт, что это место стало для него почти мифическим. Именно здесь выросла Лили, именно здесь ее обожаемая Мэйв получила всяческие награды за свои розы и воспитывала сильную и красивую внучку. Лайам вышел на боковую террасу, отпивая из чашки кофе и глядя на гранитные уступы, покато спускающиеся к проливу Лонг-Айленд. Как и рассказывала Лили ему и Роуз, когда они ехали из Кейп-Хок, домик бабушки стоял почти на самом кончике мыса Хаббардз-Пойнт. Лайам глянул на соседний дом, облицованный таким же потемневшим от непогоды гонтом, но с бирюзовыми ставнями и дверью, с белыми цветочными ящиками с красной геранью на подоконниках. Вдруг он заметил, что кто-то рассматривает его из окна, и быстро шагнул назад, поближе к стене, а потом вошел внутрь. Лили и Роуз весело болтали на кухне за столом. Он слегка коснулся плеча Лили. — Меня только что кто-то видел, — сказал он. — Из окна в доме напротив. — Это Клара, — ответила Лили. — Она всегда встает вместе с солнцем. — Тогда нам пора ехать, — сказал Лайам. — Но я думала, — запротестовала Роуз, наморщив лоб, — мы только что сюда приехали. Лили глубоко вздохнула. Лайам знал, каково ей сейчас, и погладил ее по блестящим темным волосам. Она посмотрела Роуз прямо в глаза. — Дорогая, — сказала Лили, — вы с Лайамом уезжаете и несколько дней поживете в другом месте. Это недалеко отсюда… Ну, не очень далеко… И я постоянно буду знать, где вы находитесь. — А почему ты не едешь? — спросила Роуз. — Мне нужно позаботиться о бабушке. — О твоей бабуле? Лили кивнула: — Да. Ты же знаешь, она заболела… — Именно поэтому мы и приехали сюда из Кейп-Хок. Лили внимательно посмотрела на Роуз, как будто раздумывая, сколько еще можно сказать ребенку. Лайам наблюдал за двором, зная, что у них осталось мало времени. — Поэтому мы и приехали, — повторила Лили. — Но давным-давно была одна причина, по которой я отсюда уехала. Мне нужно уладить… все эти дела, прежде чем ты вернешься и будешь здесь жить. — Мамочка… — тихо пробормотала Роуз, ее голосок испуганно сорвался. — Роуз, это совсем ненадолго. — Я хочу, чтобы ты поехала с нами. — Я обязательно скоро приеду, — сказала Лили. — Очень скоро, Роуз. Как только все здесь улажу. Это ненадолго, обещаю. А пока ты побудешь с Лайамом. Роуз колебалась. Она все еще казалась обеспокоенной и бросила взгляд вверх на Лайама, как бы прося у него поддержки. Он улыбнулся ей и погладил по голове. Она подняла руки, и он подхватил ее. Потом шагнул к Лили — их взгляды встретились. — Береги ее, — произнесла Лили. — Конечно. Буду беречь как собственную дочь, — ответил Лайам, наклоняясь вперед, чтобы Лили смогла обнять Роуз, а он сам смог обнять их обеих. Все было готово к отъезду: сумки уже лежали в машине, Лили записала номер мобильного телефона Лайама, а он оставил ей всевозможную дополнительную информацию, включая домашний и рабочий адреса и телефонные номера Джона Стэнли, и даже нарисовал карту, чтобы она смогла найти его дом в Наррагансетте. — До свидания, милая, — слабым голосом сказала Лили, пряча слезы от дочери. — До свидания, мамочка! — Я тебе позвоню, — пообещал Лайам. Лили махнула рукой, чтобы он поторапливался. Он глянул через двор, покрытый темно-зеленой мокрой от свежей росы травой, и увидел, как в окне дома напротив опять шевельнулись занавески. Неся Роуз на руках, он прошел по боковой дорожке и поднялся по каменным ступеням мимо увитого розами колодца. — Что это? — спросила Роуз. — «Колодец желаний», — ответил Лайам, открывая дверь своего пикапа, усаживая Роуз на сиденье и пристегивая ее ремнем безопасности. Он обошел машину, сел на водительское сиденье и завел мотор. — В саду моей прабабушки? — удивилась Роуз. — Да, — ответил Лайам, включая задний ход как раз в тот момент, когда в доме по соседству открылась дверь и оттуда вышла седоволосая женщина, торопливо зашагавшая по боковой дорожке. — Хочу… — шептала Роуз. — Хочу… Сердце Лайама бешено колотилось, когда он давал задний ход. По обеим сторонам, окружая землю, раскинулись голубые воды пролива. А на скалистых береговых уступах красовались элегантные коттеджи, погруженные в садики, из которых, как из огромных корзин, выглядывали береговые розы и полевые цветы. Он не мог оторвать взгляда от Лили. Она стояла на переднем дворике, крепко скрестив руки на груди, не в силах пошевелиться. — Кто эта тетя? — спросила Роуз, глядя на седоволосую женщину, которая, быстрой походкой пройдя разделявший дома дворик, вдруг остановилась как вкопанная. Затем она громко вскрикнула и бросилась к Лили. — Это Клара, — ответил Лайам, хотя сам раньше никогда не видел эту женщину. — Когда-нибудь ты с ней познакомишься. — Было бы здорово, — проговорила Роуз все еще грустным голоском. — Кажется, она очень рада видеть мамочку. — Конечно, рада, — сказал Лайам. И, глядя на то, как Лили протянула руки, чтобы обнять лучшую подругу своей бабушки, переключил скорость и поехал в сторону Род-Айленда. Глава 2 — Не может быть! Мне, наверное, мерещится! — воскликнула Клара Литтлфилд. приостановившись в двух шагах от Лили, как будто ей нужно было убедиться, что перед ней не привидение. — Это я, Клара, — ответила Лили. — Я вернулась домой. — О, дорогая! — Клара разрыдалась и крепко прижалась к Лили. Лили обняла ее в ответ, чувствуя себя вновь маленьким ребенком. В детстве эту женщину она считала чуть ли не родной тетей: Клара и Мэйв были близки, как сестры. — Клара, что с бабушкой? — Даже не знаю, с чего начать. У меня столько вопросов… что с тобой случилось? Где ты пропадала? Как ты добралась сюда? — Один мой приятель завез меня. Остальное расскажу потом, но сначала мне нужно увидеть бабушку. — Она в Прибрежной больнице. — Знаю. Отвезешь меня к ней? Я не нашла ключей от ее машины. — Ее сумочка у меня дома. Я привезла ее назад из больницы в самый первый день. Конечно, отвезу. Лили глубоко вздохнула. Она преодолела первый барьер. Забежав в дом, схватила свою сумочку, потом заперла за собой дверь. В карман летних брюк она сунула мобильный телефон, который теперь был ее единственной связью с Роуз и Лайамом. Потом они с Кларой сели в ее синий «крайслер». Сейчас, проезжая через Хаббардз-Пойнт при свете дня, Лили заметила, что многое в ее родном городке осталось прежним, но многое и изменилось. Большинство коттеджей сохранили свой чарующий уютный деревенский вид. Но некоторые… — Что здесь случилось? — удивилась Лили, когда они проезжали мимо старых владений семьи Лангтри. — Ах, дорогая! Теперь это происходит все чаще и чаще. Люди покупают домик на берегу и стараются превратить его в выставочный зал — матовые стекла с узорами и все такое. Только я никак не пойму, почему у них в результате все время получается что-то вроде шикарного похоронного бюро. — Представляю, что об этом говорит бабуля, — сказала Лили. — Она говорит: «Богатые выскочки хоронят свои деньги», — ответила Клара. — Ох, мне так ее не хватает, так не хватает разговоров с ней. Никто не смешит меня так, как Мэйв. Не смешит. Услышав, что Клара говорит о Мэйв в настоящем времени, Лили воспрянула духом. — Что сказали врачи? — спросила Лили. — Они в замешательстве. У нее было, как они называют, неврологическое осложнение. Даже это заставило бы Мэйв посмеяться. «Осложнение». Она бы сказала, что в их устах это звучит, как «лунное затмение». — Неврологическое осложнение? Это серьезно? — похолодела Лили. — А вот этого мы еще не знаем. Они делают анализы. — Клара, а почему ее отвезли в Прибрежную больницу? Это же не наш район. — Дорогая, мы же вызывали «скорую». Ты там родилась, как и твой отец. Твой дед там умер… — Но это еще не доказывает, что… — Там хорошо за ней ухаживают. Да я и не знала, что мне делать. Понимаешь, после всех этих лет в ее медицинской карте именно ты по-прежнему значишься в графе «кого вызывать в случае необходимости». Лили помолчала, осмысливая эти слова, — действительность врывалась в нее, как горная лавина. — Будто она знала, — сказала Клара, сворачивая на Шор-роуд, — знала, что ты вернешься. — Гм… — Мара, она знала? — Я больше не Мара, — ответила Лили. — Теперь я Лили. Лили Мэлоун. — Лили… К такому сразу не привыкнешь, — сказала Клара. — Лили, Мара — все это так запутано. Расскажешь мне, где ты была? — Я сбежала, Клара. От Эдварда. — Мы думали, он тебя убил. — Знаю. — Для твоей бабушки это было тяжким испытанием. — В голосе Клары впервые прозвучала укоризна. — Ты многого не знаешь, — прошептала Лили, размышляя над тем, что почувствует Клара, когда поймет, что Мэйв с самого начала точно знала, что сделала Лили, и держала это втайне от своей лучшей подруги. — Мне бы так хотелось знать все. Да и, уверена, твоей бабуле тоже. Этот стресс, который она испытала после твоего исчезновения, дал такой результат, Мара… то есть Лили. И все изменилось, когда объявился Эдвард. — О чем ты говоришь? — Клара кивнула: — В начале этого лета. Как с неба свалился! В один прекрасный день он просто постучал в дверь Мэйв. У него была сумка с твоими вещами — он хотел отдать их ей. — Это был просто повод, чтобы ее расстроить, — сказала Лили. — Как бы там ни было, он своего добился, — подтвердила Клара. — Она очень разволновалась. Понимаешь, она подумала, что он убил тебя… — начала она вновь, глянув на Лили. Лили посмотрела в окно. «Нет, она так не думала», — хотелось ей сказать. — Я тебя не виню, — продолжала Клара. Она вспыхнула, а глаза ее покраснели. — Пожалуйста, не думай так. Еще до того как Эдвард так расстроил Мэйв, ее горе было непереносимым. Как она хотела, чтобы ты была здесь, в Хаббардз-Пойнт, радуясь вместе с ней лету и розам! Она все время представляла, сколько уже лет твоему ребенку… Лили не ответила. — Твой ребенок, Лили. Что случилось?.. — Я потеряла его. Это был мальчик. Пожалуйста, Клара, не спрашивай меня об этом. — О боже! Мне очень жаль, дорогая… Лили кивнула, но больше ничего не сказала. Каждое ее слово должно уводить Клару и всех, с кем ей придется разговаривать, в сторону от правды. Глянув на соседку, Лили увидела, как та постарела: ее волосы, когда-то каштановые, в которых лишь кое-где проблескивали серебряные нити, теперь стали совершенно седыми; ее лицо, как и руки, лежавшие на руле, покрывали морщины. У Лили засосало под ложечкой, когда она вдруг ясно осознала, сколько же лет прошло с тех пор, как она уехала от Клары. И от Мэйв. Что ее ждет в больнице? Они двигались не по главному шоссе, а по дороге, шедшей вдоль берега. Лили впитывала в себя все, что видела вокруг: старые магазины, новые дома, поредевшие деревья. Ей даже показалось, что сама береговая линия чуть изменилась. Ее родной городок стал более однообразным и теперь походил на пригород какого-нибудь крупного мегаполиса. И вдруг ее охватила ностальгия по ее убежищу на далеком севере. Подъехав к больнице, расположенной между улицами Сашем и Сисайд, они въехали на просторную автостоянку. Было еще очень рано, официальные часы приема не начались, поэтому машин здесь было немного. — Она в реанимации? — спросила Лили. — В терапевтическом отделении, — ответила Клара. — Я пойду с тобой. Лили очень хотелось повидаться с бабулей без посторонних, но она сдержалась и ничего не сказала — не могла обидеть Клару. Они вошли через центральный вход и на лифте поднялись на пятый этаж. Сердце Лили колотилось от волнения, когда они шли по длинному чистому коридору. — Сюда, — сказала Клара. Это была отдельная палата. Лучи поднимавшегося солнца косо падали через высокие окна. Лили на секунду зажмурилась от яркого света. Она услышала звук медицинского монитора, мерно издающего тихие сигналы. Желтая штора почти полностью скрывала кровать бабушки. Лили видела лишь ее ступни под белым одеялом. — Бабуля… — только и смогла выговорить Лили, заходя за штору. — Мэйв, дорогая, — сказала Клара. — Это Мара. Мара вернулась, чтобы повидаться с тобой. Дорогая, ты слышишь меня? Она вернулась домой… — Ее голос сорвался, и она отошла назад. Лили стояла у кровати. Бабушка лежала перед ней на спине с расправленными на подушке длинными седыми волосами. Ее голубые глаза были чуть-чуть приоткрыты. Нагнувшись, Лили взяла бабушку за руку и губами прижалась к ее лбу. В воздухе витал запах болезни. Вероятно, именно этот запах более всего остального вызвал внезапные горячие слезы у Лили. Ее бабушка никогда не пахла болезнью. Ее всегда окружали ароматы роз, морской воды, лимонада, чая с апельсинами, имбирного печенья и духов. — Бабуля, — прошептала Лили, все еще касаясь губами бабушкиного лба. — Я вернулась. Я должна была тебя увидеть. Пожалуйста, проснись. — Я думала, — тихо сказала Клара, — что, услышав твой голос, она очнется. О боже, она должна узнать, что ты жива! Я этого не выдержу — она в таком состоянии и не знает, что ты здесь. Лили погладила бабушкину руку и опустилась на колени, приблизив свое лицо к лицу Мэйв. Она внимательно смотрела на знакомый профиль. После смерти родителей-Лили боялась закрыть глаза и заснуть. Ей была непереносима сама мысль, что она проснется на следующий день, а их рядом уже не будет. Последние девять лет оказались похожими. Ей так тяжело было встречать каждое новое утро, зная, что она покинула такого же близкого, такого же дорогого человека, как ее родители. Растить Роуз, зная, что дочь может никогда не увидеть Мэйв, лишать ее всей той любви, которую бабуля могла подарить им обеим, было самым тяжелым решением, которое когда-либо приходилось принимать Лили. — Неужели это из-за меня? — прошептала Лили, гладя бабушку по волосам. — Неужели ты просто устала ждать, когда мы вернемся? — Здравствуйте, доктор, — услышала она голос Клары. — Здравствуйте, миссис Литтлфилд. Медсестры передали мне, что вы здесь с каким-то… — Это ее родственница, — проговорила Клара. — Ближайшая родственница Мэйв. — Я доктор Керкленд, — представился он. — Я Лили Мэлоун, ее внучка, — сказала Лили, поворачиваясь и поднимаясь с коленей. Она увидела доктора, стоящего в дверях. Он был высок и молод, с зачесанными назад русыми волосами и в очках в тонкой оправе. Позади него стояла медсестра, которая, услышав слова Лили, открыла рот от удивления. — Это вы! Но это не то имя… — начала сестра и запнулась на полуслове. В ее глазах появился испуг, будто она только что увидела привидение. С каждой новой минутой, проведенной в родном городке, с каждой новой встречей Лили шаг за шагом возвращалась из страны мертвых. — Это не то имя, которое ей дали при рождении, — вмешалась Клара, всегда такая вежливая и готовая прийти на помощь. — Но теперь ее зовут именно так. — Мне нужно знать, что с моей бабушкой, — твердо произнесла Лили, подходя к двери, затем выходя с доктором в коридор. — Что с ней случилось? — Если коротко, то мы не знаем, — ответил доктор. — Какие анализы вы уже сделали? — Срез КТ, электроэнцефалограмму, электрокардиограмму, анализ крови… — Клара сказала, что вы называете это неврологическим осложнением. У нее был удар? — спросила Лили. Она уже собиралась звонить кардиологу из Бостона, лечившему Роуз, который был известным в своей области специалистом. Они бы тогда немедленно перевели Мэйв к нему, чтобы она получила самое лучшее кардиологическое лечение в мире, способное вернуть ее в сознание, компенсировать тот вред, что нанесло ей заболевание. — Это первое, о чем мы подумали, — сказал доктор Керкленд. — Ее привезли сюда в коматозном состоянии. Но ее ЭКГ была в норме. И почти сразу же у нее начались судороги. Лили с трудом сохраняла спокойствие. Она не могла вынести мысль о том, что у ее бабули были припадки. — Мы подумали, что у нее опухоль головного мозга, поэтому я вызвал невропатолога, доктора Мид. Уверен, вы еще с ней встретитесь. — Вы сказали, «вы подумали». Так это не опухоль головного мозга? Он покачал головой: — Нет. Вероятно, нет. — Тогда что? — Мы сделали анализы крови, показавшие, ну… — Показавшие что? — Это странно. Уровень карбоксигемоглобина в ее крови был очень высок. Подобное мы обычно наблюдаем во время очень холодных зим у людей, в чьих домах печи не в порядке. Или у людей, находившихся в автомобилях с двигателем на холостом ходу и включенными обогревателями… — Отравление угарным газом? — спросила Лили. Прожив столько времени в холодном климате, она знала, что нужно регулярно проверять обогреватели, устанавливать детекторы, приоткрывать окна, когда машина стоит с включенным мотором, и вообще быть особенно осторожным с этим газом без запаха. Но сейчас же лето ? — Да, но, мисс Джеймсон… то есть мисс Мэлоун, мы в этом совсем не уверены. Никакого явного объяснения этому нет, но анализ ее крови действительно показывает… — Я знаю, что случилось, — прервала она его Доктор молча смотрел на нее — в его взгляде было любопытство, вызванное теперь не только ее личностью и внезапным появлением, но и ее теорией по поводу болезни ее бабушки. Медсестра, приходившая с доктором, по всей видимости, уже все рассказала остальным, потому что в другом конце коридора собралась небольшая кучка людей, глядевших на них с интересом. — Это сделал Эдвард, — уверенно произнесла Лили. — Что вы имеете в виду? — Мой муж, — ответила Лили. — Он хотел ее убить. — Убить? — спросил доктор удивленно, наморщив лоб и пытаясь понять, что говорит Лили. — Он хотел убить мою бабушку, — повторила Лили, и ее глаза наполнились слезами. Она подумала, что тогда, девять лет назад, надо было сбежать им обеим и вместе отправиться в Кейп-Хок, чтобы быть как можно дальше от Эдварда Хантера. Глава 3 Летом в Кейп-Хок в Новой Шотландии дни тянутся долго. Яркий северный свет начинает меркнуть лишь после девяти вечера, когда в соснах появляются светлячки, а совы выбираются из своих гнезд на долгую ночную охоту. В тот месяц во всем районе установилась жаркая погода и каждое утро было ясным и золотым, а бухта тихой и спокойной — ее поверхность только изредка нарушали киты, всплывающие подышать воздухом. Флотилия катеров, вывозивших в море туристов любоваться этими морскими животными, начинала свои ежедневные вылазки в половине девятого утра. Эти катера принадлежали семье Нил, как и гостиница «Кейп-Хок», в которой останавливались многие из этих туристов. Джуд Нил руководил катерами, его жена Энн управляла гостиницей, а его двоюродный брат Лайам являлся местным океанографом. Пчелы жужжали в розах, но это жужжание перекрывал шум, доносившийся из гостиницы, — там шли приготовления к Фестивалю ирландской музыки, который длится целый месяц. Мариса Тейлор шла по тропе вдоль залива, прислушиваясь к мелодиям, которые наигрывали репетирующие ирландские ансамбли. Звуки скрипок, оловянных дудок, гитар и аккордеонов буквально заполнили все пространство над бухтой. Она внимательно смотрела на паром, идущий через пролив. На нем стояло несколько микроавтобусов, до отказа заполненных музыкантами и их инструментами. Придя на причал, она достала ключ и открыла дверь магазинчика «Стежки», хозяйкой которого была Лили. Но в ее отсутствие Мариса и все ее подруги по очереди работали тут, пока сама Лили улаживала дела дома в Коннектикуте. Стены и витрины магазинчика украшали работы Лили: вышивка на холсте на самые различные темы: летние сады, полные роз и лилий; голубая бухта Кейп-Хок с яркими пятнами лодок любителей китов; Нэнни — знаменитый и любимый всеми совершенно белый кит-белуха, живший в этих водах; семейные сцены с матерями и дочерьми, друзьями и сестрами. «Сестрами», — думала Мариса, продолжая слушать музыку, которая волнами вплывала в открытую дверь магазинчика. Включив компьютер, Мариса тут же проверила свою электронную почту, хотя всего полчаса назад она просматривала ее дома, уходя с кухни. По-прежнему ничего не поступило. Джессика, ее девятилетняя дочь, бежала по пристани, отчаянно размахивая руками. Она отправилась в бухту еще рано утром, чтобы поискать морских звезд во время отлива. Ее джинсы были закатаны по колено, а кроссовки мокро хлюпали, когда она шлепала по доскам причала. — Она еще не ответила? — спросила Джессика, влетая в дверь. — Стой-ка! У тебя мокрые ноги! — закричала Мариса. — Это же не наш магазин. Не забыла? — Знаю, — ответила Джессика и скинула кроссовки. — Она написала тебе? — Еще нет, — сказала Мариса, видя, как потускнело лицо дочери. — Пока что это лето очень грустное, — пробормотала Джессика. — Тетя Сэм тебе не отвечает, а моя лучшая подруга уехала. — Ну не навсегда же, — напомнила ей Мариса. Но когда Лили уехала в Коннектикут, она забрала с собой свою дочь Роуз и оставила и Джессику, и саму Марису без лучших подруг. — Странно слушать ирландскую музыку, когда ни ты, ни тетя Сэм не играете, — сказала Джессика. — Мне тоже так кажется. — Как думаешь, она уже едет сюда? — Не знаю, — ответила Мариса. Она не хотела напрасно обнадеживать Джессику. — Вы бы заняли первое место, — вздохнула Джессика. — Вы так здорово играли, что даже зарабатывали себе на обучение в Школе медсестер. — Да, у нас неплохо получалось. Что верно, то верно. Она помнила, что написали в газете «Балтимор сан» об их последнем совместном выступлении в пабе «Молли Магуаир», расположенном неподалеку от университета Джона Хопкинса. «Скрипачки из ансамбля „Падшие ангелы“ играли с благочестивой страстью, волнующе и завораживающе, превращая традиционную ирландскую музыку и свои собственные произведения во что-то удивительно свежее и оригинальное. Так что, если вы хотите открыть для себя новую религию, отправляйтесь в паб „Молли Магуаир“ и послушайте этих сестер-скрипачек» . — А ты ей послала письмо ? — спросила Джессика. — Послала, — ответила Мариса. — Ну, — протянула Джессика, — может, все дело в том, что она его еще не видела. Мы так далеко друг от друга, ведь тетя Сэм в Южной Америке, да? — В Перу, — уточнила Мариса. — Ну вот поэтому она еще и не написала, — сказала Джессика неуверенным голосом. — Она очень занята, потому что такая же хорошая медсестра, какой ты сама была. Уверена, она просто ухаживает за больными и напишет или позвонит, как только вернется в Балтимор. — Конечно, ты права, дорогая, — ответила Мариса. Она попыталась улыбнуться, но слова дочери ударили ее как молния: «Мы просто очень далеко друг от друга». Джесс права, и дело тут не в милях, разделявших их. Сестра Марисы игнорировала все ее недавние попытки помириться. И теперь разрыв между ними казался очень глубоким, и проходящее время только делало его еще глубже. Мариса надеялась, что Фестиваль ирландской музыки заинтересует Сэм, она приедет на север и они смогут поговорить. — А если она потерялась? — спросила Джессика. — Потерялась? — В Перу, — проговорила Джессика встревоженно. — Вдруг с ней что-то случилось? — Ох, Джесс! Сэм опытная путешественница. Уверена, с ней все в порядке. — А что, если нет? А может, тебе стоит попросить этого детектива помочь нам найти ее? — спросила Джессика. — Гм, — пробормотала Мариса. — Того самого, который приезжал сюда, когда искал Лили. Патрика. Он очень милый. — Да, милый, — согласилась Мариса, — но он тоже очень далеко. — Знаешь, мама, на свете существуют самолеты, — сказала Джессика. — Знаю, — ответила Мариса, обнимая дочь. Может быть, Патрик действительно сумел бы помочь? Она могла бы позвонить ему. И дело не в его голубых глазах, не в том времени, что они провели вместе, когда он был в Кейп-Хок. Она могла бы просто спросить его, что предпринял бы настоящий детектив, чтобы найти человека, который не отвечает на ее электронные письма. Человека, который однажды был ее коллегой, когда они работали медсестрами, музыкальным партнером и лучшей подругой. Сестрой, которая, казалось, совсем пропала с лица земли… Стоя на коленях в саду гостиницы, Энн пересаживала маргаритки и поглядывала вниз с холма на магазинчик Лили. Пока Лили, Лайам и Роуз улаживали дела на юге, Энн организовала график дежурств, чтобы магазинчик «Стежки» работал бесперебойно до возвращения Лили. Этот магазинчик давно уже стал местом встреч для женщин всего района, поэтому Энн не составило большого труда найти для этого добровольцев. Как раз сейчас она заметила Марису и Джессику, стоящих в дверях магазинчика и глядящих через пролив. Они были похожи на женщин из прошлых времен, высматривающих своих мужчин, которые должны были вернуться из-за горизонта на китобойных судах. — Что это ты прячешься в саду? — спросил Джуд, идя по дорожке из гостиницы и держа в каждой руке по кружке с кофе. — Кажется, скоро здесь все сойдет с ума! — Хорошо тебе говорить, когда ты собираешься на свой катер и будешь пропадать в заливе целый день. Спасибо, дорогой, — поблагодарила она, беря у мужа кружку с кофе. — Там Камилла разбирается с одним ансамблем, который забыл заказать достаточное количество комнат, и одновременно с другим, который хочет обменяться местами в списке выступающих с третьим, который потерял своего аккордеониста в Галифаксе… — Ах, да. Того самого, которому сломали нос во время драки с гитаристом. Кажется, они дрались из-за своей новой певицы, какой-то девчонки из Дублина. Все это я уже слышала. Именно поэтому я здесь. В девять утра куда проще заниматься маргаритками, чем музыкантами. — Отличная идея, Энн, — сказал Джуд. — Тебе цветы, мне киты. И забудем на время об этом сумасшедшем доме. По крайней мере пока ты не вернешься в гостиницу. Хотя музыка приятная, да? — Очень, — ответила Энн, слушая, как начали играть ирландские волынки, сплетая свои звуки и постепенно превращая их в мелодию «Менестреля» — самую, на ее взгляд, красивую песню. — А, эта песня… — пробормотал Джуд. — Она чудесна, — ответила Энн. — Ее играли на похоронах Коннора, — сказал Джуд. — Никогда ее не забуду. — Это же было так давно. Тебе было только одиннадцать. — Угу. Энн пила кофе, глядя на спокойные воды залива. Трудно поверить, что такое жестокое нападение могло произойти прямо тут, у берега. Тогда акула лишила Лайама руки, Коннора жизни, а у Джуда, казалось, отняла кусочек души. В школе Энн училась с ним в одном классе и была на год младше его двоюродного брата Лайама. Она помнила, что, когда Джуд вернулся после похорон, его глаза были пустыми, а плечи опущены, как будто он навсегда утратил радость в этой жизни. — Ну-ка! — воскликнул Джуд, вынимая молоток, торчавший у него за поясом. — Давай-ка отряхни руки и помоги мне. — С чем? — С трибуной, дорогуша. Камилла говорит, что она качается, и хочет, чтобы я ее укрепил. Они захватили чашки с кофе и пошли к беседке на вершине холма, рядом с которой была воздвигнута четырехъярусная трибуна для зрителей. Каждый год перед началом Фестиваля ирландской музыки ее выносили со склада, и каждый год Камилла беспокоилась, что эта штука сломается и местные сановники Кейп-Хок попадают с холма. Джуд хорошенько тряхнул деревянную трибуну и, хотя, по мнению Энн, она стояла совершенно прочно, вынул пару гвоздей из кармана джинсов и начал вбивать их молотком. Звук ударов перекрывал звучание волынок, исполнявших «Менестреля», что, как поняла Энн, и было главной причиной его желания заняться столярными работами. Энн поднялась на верхний ярус трибуны. Там из скамейки торчал гвоздь, и она попросила у Джуда молоток. Ловко заколотив гвоздь, она прошла вдоль скамейки, чтобы убедиться, что дальше все в порядке. Дул свежий ветер, полный музыки и веселья. У нее было такое чувство, что в этом году фестиваль принесет в город что-то совершенно неожиданное. — Как ты думаешь, чем сейчас занимается Лайам? — спросил Джуд. — Думаю, помогает Лили, чтобы они с Роуз могли вернуться сюда. — Ты представляла себе, что он вообще когда-нибудь найдет подругу? — Думаю, что мы все в этом начали сомневаться, — ответила Энн. — Но потом появилась Лили. — Но все это еще так неопределенно, — сказал Джуд. — Лили еще может прозреть и спросить себя, что это она делает с одноруким исследователем акул. Энн посмотрела вниз с холма, наслаждаясь прекрасным видом. Жизнь способна залечивать даже самые страшные раны. Она глядела на сверкающую голубую воду залива, окруженного скалистыми уступами и высокими соснами, и вспоминала, что влюбилась в Джуда в первом классе школы, еще до того страшного нападения акулы, и любит его по-прежнему. Ей хотелось сказать ему, что однорукие исследователи акул не имеют сложного замка, но промолчала и просто забила еще один гвоздь. — Наконец-то эта песня кончилась, — сказал Джуд. — Да, кончилась, — ответила Энн. — Ты отвечаешь за фестиваль и конкурс. Может, ты сделаешь так, чтобы в следующем году музыканты не включали в свой репертуар «Менестреля»? — Гм, — пробурчала Энн, вновь улыбаясь и глядя на воду, как будто она на самом деле обдумывала его идею. Но это было неправдой. Она надеялась, что эту песню будут играть всегда — ив этом году, и во все последующие. Слушая ее, она знала, что Коннор рядом, и подозревала, что Джуд это тоже знает. Именно это она и любила в ирландской музыке — особенно в скрипках, которые ее играли. Скрипачи подхватывали настроение и мечты, носящиеся в воздухе, опускали их на землю, где простые смертные могли услышать и увидеть их. Они возвращали к жизни мертвых, и приносили с небес на землю волшебство, и делали сны более реальными, чем явь. А внизу холма Мариса опять появилась в дверях магазинчика Лили, внимательно глядя на подходивший паром. Энн знала, что она надеется увидеть там свою давно потерянную сестру. Энн сохранила в афишах фестиваля специальное место для «Падших ангелов», сестер-скрипачек. Она знала, что есть много способов потеряться и много способов опять найти дорогу друг к другу. Она подумала о Лили, которая сейчас была в Коннектикуте с Роуз и Лайамом, и об их чудесной истории любви, похожей на сказку. Еще она подумала о Патрике — симпатичном полицейском, которому явно очень нравилась Мариса. Ее щеки вспыхнули, когда волынщик взял высокую ноту, а соленый ветер подул с залива. Кейп-Хок был волшебным местом, а музыка делала его еще чудеснее. Даже для тех его жителей, которые сейчас были в сотне миль отсюда… Сидя у постели бабушки, Лили чувствовала себя, как тот мальчик-пастух, который поднял ложную тревогу. Что она на самом деле знает? Какие у нее доказательства? И какие у нее были улики девять лет назад? Выражение непонимания на лице доктора напомнило ей тот день в горах Беркшира, когда с ней приключился настоящий истерический припадок, и другие туристы сначала смотрели на нее в недоумении. Она попыталась отбросить это ужасное воспоминание и обратить все свое внимание на бабулю, лежавшую абсолютно неподвижно. Доктор вышел в коридор, чтобы поговорить с Кларой — Лили слышала их шепчущие голоса, которые потом затихли, когда они отошли подальше от двери. Она могла себе представить, что они говорят и что думают остальные. В комнате стало совсем тихо — в ней были только Лили и Мэйв. Лили так давно мечтала об этом моменте. Она сжала бабушкину руку и почувствовала себя маленькой девочкой. Эта рука водила ее к школьному автобусу… на уроки плавания… на почту… в кондитерскую за дешевыми конфетами… — Вот это да! Возвращение блудной дочери! — раздался вдруг низкий голос. Лили вздрогнула и оглянулась. В дверях стоял Патрик Мерфи. Прикрыв за собой дверь, он подошел ближе, глядя на Мэйв. Его курчавые рыжие волосы блестели на солнце. Ярко-голубые глаза были печальными, будто на этой кровати лежала его собственная бабушка. — Ты бы слышала, что говорят в коридоре! — проговорил он. — Они сказали тебе, что это сделал Эдвард? — спросила она. — Об этом мы еще поговорим, — ответил Патрик. — Сюда уже едет полиция. После такого обвинения здесь поднимется шум. — Ты сам полицейский, — напомнила она. — Я хочу, чтобы именно ты расследовал это дело. — Я больше не служу в полиции, как тебе известно. Все, конец. И это твоя вина, Мара. Твои поиски, то есть поиски твоего тела в течение почти десяти лет. Я был уверен, что Эдвард Хантер убил тебя. В его багажнике мы нашли известь. Ты знаешь, что делает известь? Быстро растворяет все, что в нее попадает. Я думал, он залил ею твои кости. Лили постаралась унять дрожь. — Я видел подобное, — сказал он. — Это он виноват в том, что случилось с моей бабушкой, Патрик. Ты знал, что он приезжал к ней недавно? Мне Клара сказала. — Ага. Мне все об этом известно. Кстати, кажется, они собираются отвести Клару в кардиологическое отделение на обследование. У нее из-за тебя чуть не случился сердечный приступ. — Не шути над такими вещами, — предупредила его Лили, думая о Роуз и ее многочисленных операциях на сердце. — Они говорят, что ты восстала из мертвых. Там строят самые невероятные догадки. И, между прочим, не только Клара и медсестры. В разгадывании тайны принимают участие все врачи — я серьезно. Они собрались вокруг поста дежурной сестры. Вот их версии: тебя похитили девять лет назад; похитил собственный муж; нет, члены какого-то религиозного культа; сатанисты… А как тебе такой вариант — ты сама подстроила свое исчезновение? Лили не обращала внимания на Патрика, но почувствовала, как начинает подрагивать ее рука, в которой она все еще держала руку бабули. — «Патрик! Не обращай внимания на их домыслы, — проговорила она. — Именно по вине Эдварда она здесь. Он отравил ее! — Доктора сказали мне, что именно так ты и думаешь. — Тогда займись этим и забудь о том, что случилось девять лет назад. — Кажется, ты на самом деле не понимаешь, во что ввязалась, — ответил он. — Ты сейчас феномен или какое-то чудо. Ты что, никак не поймешь, какой большой интерес вызвало здесь твое исчезновение? — Нет, — ответила она. — И мне все равно. Это моя жизнь и ничья больше. — Мара, — проговорил он, но, увидев ее неприязненный взгляд, поправился: — Извини, Лили. Я думал о тебе как о Маре Джеймсон в течение девяти лет. Из-за того что я не смог тебя найти, я уволился чуть ли не с позором. А моя жена обвинила меня в том, что я помешан на тебе, и развелась со мной. Поэтому мне кажется, что ты должна проявлять ко мне хоть немного доброты. Хорошо? — Но ты же нашел меня, — сказала она. — Именно поэтому я здесь. — Чтобы найти тебя, мне потребовалось девять лет, — произнес он. — И твоей бабушке пришлось чуть ли не нарисовать мне карту, как туда попасть. — Он перевел взгляд с Лили на Мэйв. — Боже, Мэйв. Как я хочу, чтобы ты очнулась, чтобы я смог наорать на тебя. Хранить секрет все это время! — Она сделала, что должна была сделать. Мы обе это сделали. Патрик покачал головой: — Наверное, это просто убивало ее — ничего не знать о Роуз. Лили вздрогнула при упоминании имени Роуз. — Патрик, послушай меня, — сказала она. — Эдвард ничего не знает о ней. — Прятать Роуз в Канаде — это одно. Но теперь ты вернулась сюда — домой, в Штаты. О ребенке все станет известно, понимаешь? — Она в безопасности в… в одном месте. Помоги нам сохранить это в тайне. — Нам? — Лайаму и мне. Прошу тебя, Патрик! — Полицейские захотят с тобой поговорить, — предупредил он. — И со мной, потому что это я нашел тебя. — Знаю, — ответила Лили. — И я собираюсь сказать им правду — обо всем, за исключением Роуз. Я не могу позволить, чтобы Эдвард до нее добрался. — Все пытаюсь понять, почему ты это делаешь, — произнес он, внимательно глядя на нее. Его голубые глаза ярко горели в солнечном свете, льющемся в окна. — Мне действительно хочется узнать все до конца. Он тебя бил? Издевался над тобой? Она помолчала, внимательно глядя на него, стараясь определить, что он способен понять. — Не таким образом, как многие считают, можно «избивать», — ответила она, чувствуя, как бешено заколотилось ее сердце. — Так что же ты сделала? Теперь ты говоришь, что этот парень пытался тебя убить. Что ты предприняла по этому поводу? Ты вызывала полицию? — Нет, — ответила Лили. — Почему нет? — Потому что знала, что они бы мне не поверили. У меня не было никаких улик, настоящих. Эдвард мог быть таким очаровательным, таким убедительным. И я не собиралась позволить ему даже мельком увидеть своего ребенка, в то время пока сама буду убеждать их в своей правоте. — Надо было обратиться в полицию — упрямо повторил он. — Я все рассказала бабушке — сообщила она. потому что знала, что она мне поверит — И она поверила? — Ты же знаешь, что да. — Итак, ты рассказала Мэйв… — А потом я стала планировать, как убежать. То есть мы начали — Мэйв и я. — Боже! — воскликнул он, глядя на бабушку Лили, без движения лежавшую на больничной кровати. Лили видела, как много всего проносится в его глазах — мысли и, наверное, воспоминания о расследовании: как Мэйв лгала ему, чтобы защитить Лили, чтобы помочь ей скрыться и оставаться ненайденной. — Почему Мэйв не отправилась с тобой? — Ей пришлось остаться, чтобы сбить Эдварда со следа. — Говоря неправду полиции? — Если это было нужно. — И именно это ты собираешься делать сейчас? — спросил Патрик, когда из коридора послышались тяжелые шаги и звуки полицейских радиопередатчиков. Прибыла полиция. Лили почувствовала, как по ее спине пробежал холодок. Отчаянное чувство, похожее на панику, овладело ею, когда она подумала о том, что именно скажет им Патрик. — Если это нужно, чтобы защитить Роуз, — сказала она. — Боже мой, Лили! — Ты еще не знаешь всего! Патрик, пожалуйста, не выдавай нас. Не выдавай ее. Она только что вернулась к жизни — ты себе не представляешь, через что она прошла… Столько операций, чтобы спасти ее жизнь… — Я знаю, — ответил Патрик. В дверь постучали, и Патрик повернулся, чтобы открыть, но Лили схватила его за руку. — Пожалуйста, Патрик! — Скажи мне вот что, Лили. Где она? Я должен знать, что с ней все в порядке. — Она с Лайамом Ниллом. Это все, что я могу тебе сказать. Но она с ним. Он заботится о ней, пока я здесь. Ты знаешь Лайама по Кейп-Хок — вы с Марисой нашли нас в его доме. Ты должен понимать, что значит для него Роуз. Пожалуйста, Патрик! Она увидела, как что-то блеснуло в его глазах, как будто он принял окончательное решение. И как раз в этот момент дверь распахнулась и в палату заглянули мужчина и женщина. — Привет, Мерфи! — сказала женщина Патрику. — Ты что здесь делаешь? — Я просто зашел на минутку проведать свою подругу Мэйв. Заходите, — ответил Патрик. — Разрешите вас представить. Лили шагнула назад, облокотившись о кровать, на которой лежала бабушка, и взяла ее за руку. В этом деле они были вместе. Они вместе защищали Роуз. Лили чувствовала в себе достаточно сил, чтобы встретить любую опасность, но все же ей было необходимо присутствие бабули, чтобы придать себе мужества. — Детективы Кристин Данн и Ланс Шеридан, познакомьтесь с Лили Мэлоун. — Нам сказали, что это Мара Джеймсон. — Была ею, — ответил Патрик. Он взглянул на Лили: — Думаю, тебе эта путаница имен скоро совсем надоест, да? — Точно, — сказала она. — Что ж, позволю тебе объясняться самой, — произнес Патрик и с равнодушным видом отошел в сторону. Он не упомянул Роуз. Только это и заботило сейчас Лили. Она бросила на него благодарный, но осторожный взгляд и повернулась лицом к двум детективам. Они смотрели с подозрением и в то же время с любопытством. Женщине было лет тридцать пять, у нее были короткие светлые волосы и большие зеленые глаза. Лили встала так, чтобы смотреть прямо на нее. — Я сказала доктору, — начала Лили, — что, по-моему, кто-то пытался убить мою бабушку. — Именно по этой причине мы здесь, — ответила детектив Данн. — Это одна из причин, во всяком случае, — вставил Патрик. Затем, когда оба полицейских бросили на него удивленный взгляд, пожал плечами. — Давайте называть все своими именами. Вы пришли довести до конца дело, которым я занимался почти девять лет. И начиная с этой минуты оно официально закончено — вы нашли Мару Джеймсон. Поздравляю! Детектив Ланс Шеридан улыбнулся и кивнул. Но Кристина Данн ни на минуту не сводила глаз с Лили, а Лили с нее, чувствуя, что ее изучают, читают, как книгу, что все ее ответы будут профильтрованы через ощущения, которые детектив Данн уже начала раскладывать по полочкам в своей голове. — Где вы были все это время? — спросил детектив Шеридан. Глава 4 Патрик Мерфи отошел к белой больничной стене и стал слушать, как детективы расспрашивают Лили. Она рассказала свою историю или одну из ее версий — ту, которую Патрик уже слышал. Девять лет назад, беременная от Эдварда Хантера, она сбежала от него. В ее семье царило насилие — она не могла и думать рожать ребенка в такой обстановке. Нет, она не разыграла свое исчезновение — она просто исчезла. Ей кто-нибудь помогал? Нет. Куда она отправилась? Не готова отвечать на этот вопрос. Где ребенок? Он родился мертвым. — Он? — не смог сдержаться Патрик. — Да. — Лили держалась спокойно и серьезно. Он внимательно посмотрел на нее, она ответила ему немигающим взглядом. Пульс, напряженно бьющийся у нее в горле, был единственным признаком, который мог выдать ее волнение. У нее была бледная кожа, резко контрастирующая с ее угольно-черными волосами, ровно обрезанными на уровне плеч. В синих васильковых глазах появились боль и ранимость, когда она излагала детективам свою теорию с угарным газом. Патрик чуть не фыркнул от смеха. Лили Мэлоун была такой же ранимой, как ниндзя с мечом в руках. Эта женщина всегда казалась воплощением силы. Гордость Патрика до сих пор страдала из-за того, что на каждом этапе расследования ей удавалось на шаг опережать его. Надо отдать ей должное — она его перехитрила. Пару раз Лили бросала на него быстрый взгляд. Он не сказал ни слова. Детективы опять стали расспрашивать ее о ребенке. Голос Лили задрожал, когда она сказала им, что ей слишком тяжело говорить об этом. Ее страдания были настоящими — Патрик знал, что она, наверное, думала сейчас о Роуз, вспоминая все ее операции или то, что она сейчас где-то прячется. Движения Лили были осторожными и выверенными. Он наблюдал за тем, как она держит руки, жестикулируя во время разговора. Разыскивая ее уже в Канаде, он встретил Марису. Как иногда странно складывается жизнь! — А теперь прошу меня извинить, — наконец сказала Лили. — Я бы хотела побыть наедине со своей бабушкой. Офицеры Данн и Шеридан поблагодарили ее и сказали, что позднее приедут в дом Мэйв, чтобы его осмотреть. Они направились к двери. Патрик заколебался. Он подумал, что, может, Лили захочет поговорить с ним наедине. Но у нее был такой вид, будто он сам являлся членом этой непрошеной группы следователей: повернулась спиной ко всем троим, нагнувшись над бабушкой. Он залюбовался ее профилем, когда она, склонившись над Мэйв, осторожно убрала волосы с ее лба. Патрик потихоньку вышел из палаты и лицом к лицу столкнулся с детективами. А дальше по коридору и вокруг поста дежурной сестры по-прежнему толпились люди. Слух о том, что в больнице появилась полиция, быстро разнесся по всем отделениям. А в данном случае, учитывая, что Мара Джеймсон только что вдруг воскресла из мертвых, слухи разносились с быстротой молнии. — Что все это значит? — спросила Кристина Данн. — О чем ты? — не понял Патрик. — Между вами что-то есть — это же ясно. — Между нами? — Между тобой и Марой. То есть Лили. Как бы там она себя ни называла. Вы переглядывались, будто знаете друг друга целую вечность. — Я на самом деле знаю ее давно, — подтвердил Патрик. — ° — Я знаю ее лучше, чем она сама себя знает. День ее рождения, группу крови, любимое лакомство — черничный пирог, если тебе интересно — любимые фильмы. Знаю, почему она так любит вышивать. Это важно, если хочешь разобраться, как работает ее мозг. Знаешь почему? — Мерфи! — воскликнула Крис. Я скажу тебе почему, — продолжил он, как будто не слыша ее слов. — Потому что ее мать занималась вышиванием, понимаешь? Ее мать была ирландкой. Мы обожаем рассказывать всякие истории, мы, ирландцы. И если мы не можем заставить вас слушать ушами, мы будем рассказывать ее истории любым другим доступным нам способом. В детстве Лили была просто вундеркиндом иглы и холста, и ее бабушка рассказывала мне, как она обычно изливала свое горе и печаль при помощи вышивания. — Мэйв Джеймсон рассказывала тебе об этом? — Ага. Во время одного из наших многочисленных разговоров. — Ты веришь ее словам о мертвом мальчике-младенце? Патрик подумал о Роуз — улыбающейся, обнимающей своими ручками шею Лили, с веснушками на щечках, каштановыми косичками, большими зелеными глазами. — Гм, — пробормотал он. — А почему бы мне не верить? — Да, сегодня газеты будут просто смаковать эту новость, — сказал Ланс. — Представляешь, что начнется, когда они разнюхают, что Мара Джеймсон вернулась домой из могилы? Единственное, что сможет сделать их еще счастливее, — это известие о том, что она привезла с собой сынишку. Ну и еще, конечно, миленькая судебная тяжба с ее мужем по поводу опеки над ребенком. — С социопатом, также известным, как Эдвард Хантер, — вставила Кристина Данн. Патрик бросил на нее взгляд, в котором, вероятно, было больше, чем просто удивление, потому что Крис чуть покраснела. — Это же совершенно ясно. Этот парень, должно быть, тот еще тип — отправить Мару-Лили в подполье на все это время. — Может быть, она лжет и все было не так, — сказал Ланс. — Я ей верю, — ответила Крис. Патрик позволил себе улыбнуться, но лишь чуть-чуть. Кристина Данн начинала ему нравиться. Роуз Мэлоун сидела на камне и смотрела в воду — это всегда было ее любимым занятием. Замечательно сидеть рядом с соленой водой, когда водяная пыль мочит лицо, а толстая лента серебристой рыбины проплывает мимо настолько близко, что ее можно хорошенько рассмотреть. Вода в заливе Наррагансетт не была такой же холодной и чистой, как в Кейп-Хок — в небольшой бухте в заливе Святого Лаврентия. И все равно, если нагнуться пониже, можно рассмотреть самых разнообразных морских животных. — Доктор Нил, идите посмотрите! — позвала она. — Что там у тебя? — спросил он. — Крабы, — ответила девочка, показывая на темно-зеленых крабов, суетящихся на дне. — И всякая мелкая рыбка. Почему их так много? — Точно не знаю, — произнес он. — Может, они держатся поближе к берегу, чтобы не попасться крупным рыбам на обед. В Кейп-Хок доктор Нил был широко известен как человек, знающий об акулах и китах больше любого океанографа Канады. А может, и всего мира. Роуз взглянула на его загоревшее лицо. Он внимательно смотрел на воду, слегка прищурив голубые глаза. — Кого ты высматриваешь? Нэнни? — спросила Роуз. — Как ты догадалась? — Потому что я тоже ее жду, — сказала Роуз Нэнни звали белуху — белого кита, который приплыл сюда, в Новую Англию, издалека, из своего дома в заливе Святого Лаврентия. Она приплыла сюда в то же самое время, когда мать Роуз узнала о болезни своей бабушки. Роуз это казалось волшебством: кит, с которым она выросла и которого полюбила, оказался здесь, у далекого побережья, в то же самое время, когда здесь оказались Роуз и ее мама. Как будто он следовал за ними или даже направлял их. — А ты проверь по своему компьютеру, — попросила Роуз, взобравшись по камням повыше, чтобы видеть через его плечо. У доктора Нила был ноутбук, запрограммированный на слежение за многими акулами, китами и другими морскими животными, которым он со своими друзьями поставил миниатюрные датчики. Роуз любила наблюдать, как мигают огоньки на экране компьютера: зеленые указывали на китов, пурпурные — на акул. Но сейчас она не видела ни одного такого огонька. Она прижалась к плечу доктора Нила. Он продолжал нажимать на клавиши, но казалось, что он ищет Нэнни старомодным способом — просто высматривает ее на поверхности воды. Низко над волнами пролетели несколько чаек. — Я скучаю по мамочке, — вдруг сказала Роуз. — Я тоже, Роуз. — Она скоро приедет? — Как раз сейчас она ухаживает за бабушкой. Уверен, что она нам позвонит, как только уладит все дела. Роуз кивнула. Никто лучше ее мамочки не мог ухаживать за больными. Роуз родилась с пороком сердца. Она была так называемым синюшным ребенком, как рассказывала ей мама, ее кожа на самом деле приобрела сине-фиолетовый оттенок из-за того, что она не получала достаточного количества кислорода. Именно поэтому она не выросла такой большой, как другие дети ее возраста, и именно поэтому кончики ее пальцев на руках были с утолщениями и похожи на маленькие лопатки. Роуз взглянула на руку доктора Нила. Не на настоящую руку, а на протез. Его закрывал рукав, но искусственная кисть выглядела странно и была немного похожа на дубинку. Дети в Кейп-Хок шепотом передавали друг другу рассказы, которые слышали от своих родителей: когда доктор Нил был ребенком, на него и его брата напала акула, убив Коннора, а ему самому оторвав руку. И тогда у него вместо протеза был металлический крюк. Сверстники Лайама прозвали его Капитан Крюк, и эта кличка прилипла к нему. Роуз ненавидела саму мысль, что люди его дразнят. Она любила его. Ее мать рассказала ей историю о том, как доктор Нил стал ее первым другом в Кейп-Хок. Однажды он остановился около ее. Роуз любила себе это представлять: домик глубоко в лесу, и никого вокруг, и доктор Нилл слышал шум, доносящийся оттуда: как раз в это время на свет появлялась Роуз. Он привел Роуз в этот мир… — Почему ты так беспокоишься? — спросила она, видя, как он внимательно всматривается в воды залива. — Я не беспокоюсь, — ответил он. — Я просто думаю об этих менхаденах… то есть рыбках. — А они как-то связаны с Нэнни? — Может быть, — сказал он и что-то набрал на клавиатуре своего компьютера, после чего на экране появилась совершенно другая картинка — графики течений и температуры воды. Роуз видела, как он напечатал «Наррагансетт, Род-Айленд», и изображение вновь изменилось. А над проливом хрипло заголосили чайки и стали нырять в воду. Роуз услышала, как закричали дети на берегу и стали показывать на воду. Доктор Нил тут же схватил ее за руку. Дети уже визжали, показывая на волны. Лаэм бросил на нее быстрый взгляд, и они вдвоем быстро зашагали вдоль берега. Двое мальчишек уже успели добежать до самого конца каменного волнореза, который уходил в залив от узкого, покрытого галькой пляжа. Они звали своего приятеля, мчавшегося к ним с удочкой в одной руке и сетью в другой. — Что вы там увидели? — спросил доктор Нил паренька. — Плавники, дядя! — крикнул тот через плечо. — Плавники? Он имеет в виду плавники акул? — обеспокоенно спросила Роуз. — Да, — ответил доктор Нил. — Смотрите! — воскликнул паренек, показывая удочкой в сторону залива. И вдруг Роуз увидела, на что он показывал: огромные черные треугольники, зигзагами рассекающие голубые воды бухты. — Они нападут на Нэнни? — спросила она. — Ее здесь нет, дорогая, — ответил он, глядя на воду. — Мы не смогли найти ее по компьютеру, помнишь? Лаэм посмотрел ей в глаза и, чтобы подбодрить, улыбнулся. Он положил свою здоровую руку ей на плечо, и они вместе стали смотреть на акул в бухте. Их вид заставлял Роуз еще больше скучать по своей матери. Она знала, что только что-то плохое могло разлучить их, что-то такое же плохое, как акулы. И она прикусила губу, чтобы сдержать слезы, и обеими руками обняла доктора Лаэма за шею. Глава 5 По мере того как утро превращалось в день, в магазинчик Лили приходило все больше покупателей. Джессика сидела за прилавком, а ее мать помогала людям подбирать нитки и выбирать холсты с вышивкой, которые они покупали в качестве сувениров. Музыкальный фестиваль по многим причинам был огромным удовольствием, а уж в торговле он приносил большую прибыль. Кейп-Хок наполнялся музыкантами и туристами, которые приезжали их послушать, и, кажется, каждый из них заходил в магазинчик, чтобы посмотреть, чем здесь торгуют. Джессика сидела тихо, как мышка. Она внимательно прислушивалась к разговорам взрослых, пытаясь по различным намекам понять, что же происходит между ее матерью и ее тетей. Эти намеки звучали редко, и Джессика накапливала их, как обрывки ценной информации. Как раз сейчас взрослые заговорили снова: — О, вы из Вашингтона? — услышала Джессика, как ее мать спросила какую-то женщину с гитарным футляром на плече. — Вы играете в «Золотой арфе»? — Вы бывали там? — поинтересовалась женщина. — Давным-давно я там играла. Мы с сестрой учились в Балтиморе и иногда по выходным ездили в Джорджтаун. Навострив уши, Джессика бросила взгляд на лицо матери, чтобы получить дополнительные сведения. Одно она увидела тут же — печаль в ее глазах, которая появилась из-за воспоминаний о тех счастливых днях, когда они с сестрой учились в Школе медсестер. — Все эти адвокаты и конгрессмены, — сказала, смеясь, женщина с гитарой, — рыщут тут в поисках своих потерянных ирландских корней и давно забытой поэзии. — В поисках своих потерянных душ, — тихо сказала мать Джессики. — Так обычно говорила моя сестра. — Вот мы и возвращаем им их души, правда? — спросила женщина. — Вот почему они приходят послушать, как мы играем. Именно в этом и заключается смысл ирландской музыки: возвращать людям сердца и души. Какая вы счастливая, что живете в таком прекрасном месте! Мне кажется, музыка должна просто литься из вас! Джессика наблюдала, как ее мать работает за кассой, делая вид, что сосредоточилась на подсчетах, чтобы не отвечать. — Вы будете выступать на фестивале? — снова заговорила женщина через минуту. — Ну, если моя сестра приедет вовремя. Но сейчас она за границей. — Скажите ей, чтобы поторопилась с возвращением, а то опоздает на фестиваль! — посоветовала женщина, собирая свои покупки. — Обязательно, — ответила ее мать. Сердце Джессики словно оборвалось. Снова взглянув на мать, она увидела блестящую пелену слез на ее глазах. Джессика знала, как сильно ее мать хотела, чтобы тетя Сэм побыстрее приехала, и эта мысль пронизывала ее душу, как холодная игла. Сидя рядом с витриной ниток для вышивания, Джессика низко опустила голову, чтобы спрятать собственные слезы. — Дорогая? — окликнула девочку мать, после того как женщина с гитарой ушла. — Ты что такая тихая? — Женщина сказала, что музыка льется из тебя. — Я слышала. — Это было раньше, — возразила Джессика. — Музыка никогда не покидает человека, — ответила ее „мать. — Если она в тебе есть, то никуда уже не денется. У Джессики засосало под ложечкой. Хотелось бы ей верить, что это так на самом деле. Когда она была меньше и ей было очень плохо, потому что умер ее отец, из Балтимора приехала тетя Сэм. Они с матерью подолгу тихо разговаривали, и даже их голоса звучали для Джессики как музыка. А вечером, после ужина, они брали скрипки и начинали играть. Они играли вместе с самого детства, когда были такими же, какой была тогда Джессика. Она слушала их музыку — удивительную, поразительную и прекрасную, заглушавшую боль от потери отца. — Тогда почему… — начала Джессика и запнулась. — Что почему, Джесс? — Почему ты никогда не играешь? — Думаю, для этого мне нужна Сэм. Джессика кивнула. Она крепко сжала ладошки, чтобы мать не заметила бурю эмоций, всколыхнувшихся в ее душе. Позанимавшись в школе в классе флейты, сейчас Джессика тайком практиковалась на скрипке, чтобы у ее матери был партнер на тот случай, если тетя Сэм действительно не вернется. В этот момент в магазинчик вошла еще одна посетительница, то же с гитарным футляром на плече, и Джессике показалось, что ее мать почувствовала облегчение оттого, что ей не нужно продолжать их разговор. — Ма, можно я пошлю электронное письмо Роуз? — спросила Джессика. — Конечно, дорогая, — ответила мать. Новая покупательница оказалась разговорчивой, и Мариса стала расспрашивать ее о гитаре. Женщина, кажется, была рада показать свой инструмент и открыла футляр. Мариса будто наслаждалась тем мастерством, с которым была сделана ее гитара марки Гибсон. — Чтобы ее заполучить, я ездила прямо на фабрику в Мемфис, — сказала женщина, перебирая струны. Джессика сосредоточила свое внимание на экране компьютера. Новых писем не было. Она напечатала коротенькую записку своей лучшей подруге Роуз; «Я скучаю по тебе. Начинается летний музыкальный фестиваль, и скоро приедет моя тетя…» «Она обязательно должна приехать», — подумала Джессика, нажимая «Отправить». Взглянув на мать, она украдкой открыла в компьютере папку «Старые письма». Здесь хранились электронные письма ее тети. Ее мать всегда сохраняла их, как будто они были драгоценными личными записками, а не групповыми письмами, рассылаемыми огромному количеству людей. Джессика прочла одно из них, полученное в прошлом месяце. Оно называлось «Привет из Перу»: «Привет всем! Добралась до Перу отлично! Я в Икитосе на Амазонке. Здесь жарко и влажно, и все время идет дождь, и живописно, и бедно, и живо… Вчера устроили клинику в здании школы — когда мы приехали, в очереди стояли сотни людей. Выдали огромное количество лекарств от паразитов, поскольку недоедание среди местного населения просто поражает. У нас есть хирург-педиатр, и врач-ортопед, и стоматологическая команда, которая уже выдернула сотни зубов. А сегодня к нам присоединятся еще два врача. Но кто нам нужен, так это дерматолог… Я заправляю отделением гинекологии. Приняла около 20 пациенток — полно беременных девочек-подростков, с полдесятка здоровых женщин с нормальной беременностью, одна дама, у которой, кажется, какая-то разновидность гепатита, женщина с опухолью в области таза (и без денег на лечение), много и таких, которым нужно просто участие и немного любви. Посмотрим, что принесет день сегодняшний. Меня воодушевляет пребывание в этом мире, поскольку он уж точно расширяет мой внутренний мир. Пока всем, Сэм». Потом Джессика прочитала еще одно письмо — «Перу — последние новости». Оно было получено две недели назад, почти сразу после того, как ее мать отправила тете Сэм письмо, в котором говорила, что скоро начнется фестиваль и что она очень надеется на их примирение на сцене и на то, что музыка смягчит их сердца. «Привет! Сейчас 7.30 утра, и я готовлюсь к новому дню в этих джунглевых трущобах… Вчера в нашей клинике был просто невероятный день — то есть в здании школы среди лачуг на сваях. И хотя наша группа имеет большой опыт по части подобных дел, но вчера был уже, кажется, перебор: поножовщина и кража к 8.30. Нам пришлось зашивать раненых. А вот теперь нас везде сопровождает полиция. У меня в качестве переводчиков два внушающих ужас студента-медика. А вчера мы, кажется, приняли более 40 пациентов. Много таких, которым нужны просто совет и участие или витамины и противопаразитные лекарства. Несколько случаев гипертонии, много случаев катаракты, много кожных заболеваний, две женщины с сильным ревматическим полиартритом, и абсолютно все женщины жалуются на боли в спине и головные боли. Это понятно, поскольку многие из них родили по 6-10 детей дома без всякой помощи, каждый день работают на рынке и совершенно нищие… Эти женщины просто потрясающие: у одной, которая приходила вчера, было 7 детей, 6 из которых умерли — несчастные случаи или инфекция… Также осмотрела много сравнительно здоровых беременных женщин, хотя им всего 14-17 лет. Две в очень плохом состоянии, у одной сильный токсикоз и родила на 27-й неделе… Много женщин, у которых климакс наступает в 40 лет. Были бы деньги, они бы смогли получить хорошее лечение.. У нас замечательная команда, ортопеды «отремонтировали плоскостопие, дантисты вырвали уже сотни зубов, а хирург провел кучу операций… В любом случае наша команда сейчас отправляется, поэтому мне надо бежать. Мы поднимемся вверх по реке и завтра будем работать в нескольких маленьких деревеньках. А потом я собираюсь домой… Жизнь прекрасна, подробности позже, Сэм». Ее тетя написала «собираюсь домой». Что это означало? Джессика перечитывала это письмо снова и снова, ища ответа на свой вопрос. Могла ее тетя на самом деле вернуться просто домой в Балтимор, не приехав сюда, на музыкальный фестиваль? Сюда, чтобы повидаться со своей семьей? Джессика не верила, что такое возможно. Тетя, которую она любила, так поступить не могла… Но когда она смотрела на экран, одна деталь была уж слишком явной, чтобы ее не заметить, и от этого у нее вновь засосало под ложечкой и даже сильнее, чем раньше. Письмо было адресовано абсолютно всем людям, которых знает ее тетя. Имя матери Джессики было лишь частью длинного списка адресатов в начале страницы. Казалось, тетя Сэм не находила в себе сил напрочь вычеркнуть ее из своей жизни, но в то же время не хотела писать ей отдельное письмо. Зажмурив глаза, Джессика старалась не расплакаться. Но слезы все равно брызнули из глаз и не потому, что она думала, что тете все равно, а потому, что она считала, что, наверное, та слишком переживает. Боль была чересчур сильной, чтобы ее забыть. Джессика знала это, так как сама ее чувствовала. Взглянув на мать, которая все еще любовалась гитарой покупательницы, Джессика поняла, что она была не права в одном. Иногда музыка все-таки покидает человека. Может, она еще и живет где-то внутри, крепко запертая. Но какое это имеет значение, если никто ее не слышит? Джессика перевела взгляд и посмотрела в открытую дверь магазинчика. Она смотрела мимо гостиницы, где шла подготовка к фестивалю. Она смотрела мимо утесов Кейп-Хок, вверх, в яркое летнее голубое небо. Как она хотела послать туда песню! Музыкальные ноты с крыльями, похожие на маленьких птичек, летящих на юг и просящих тетю Сэм вернуться к семье. Следующие два с половиной дня жизнь перестала принадлежать Лили. Ей очень хотелось быть рядом с Лайамом и Роуз, но приходилось довольствоваться разговорами по мобильному телефону. Роуз описывала большой дом и голубую бухту, волнения, связанные с чем-то происходящим на берегу: намного больше рыб, чем обычно, и из-за этого Лайам думал, что это как-то связано с тем, что Нэнни заплыла так далеко на юг. Ее старые подруги Тара О'Тул и Бей Маккабе поднялись на своих велосипедах по холму до разворота, прислонили машины у старой каменной стены и вбежали во двор. — Ты вернулась! — закричала Бей. — Это правда, это правда… — О боже! — воскликнула Тара, крепко обнимая и прижимая к себе подругу детства, как будто ей нужно было обязательно почувствовать ее в своих руках, чтобы поверить, что та действительно здесь. Лили старалась держаться спокойно, хотя сердце ее переполняла любовь к подругам. У них было столько вопросов, столько надо было рассказать друг другу. И дело не в том, что прошло несколько лет, — жизнь Лили изменилась полностью. Теперь она была Лили, а не Мара. Эти женщины росли вместе с детства, а теперь у них уже были свои дети. Воспоминания о Роуз буквально горели в мозгу и сердце Лили, когда она слушала, как Бей и Тара рассказывают о своих детях. — Ты, наверное, не представляешь, какой шум здесь поднялся, когда ты исчезла, — сказала Бей. Она кивнула на желтые сапоги и лейку в углу кухни Мэйв. — Их показывали во всех новостях по всему штату. Казалось, ты просто растворилась в воздухе. — В какой-то степени так и было, — ответила Лили. — Мы с Тарой принимали участие в поисках. Сотни добровольцев — почти все жители Хаббардз-Пойнт. Мы прочесывали пляжи и лес, Литтл-Бич и болото. Потом пришли люди из Блэк-Холл и даже из еще более отдаленных городков. — Мы все думали, что, может, ты просто решила уйти от него, — сообщила Тара. — О, Тара… — И разве тебя можно в этом винить? — спросила Бей, держа ее за руку. — Тогда ты не хотела говорить об этом, но мы-то знали… Лили смотрела на своих подруг как будто издалека, через все эти годы, разделявшие их. — Ты ждала ребенка, вот-вот должна была родить, — горячо заговорила Тара. — Наверное, тебе ужасно хотелось сбежать от всего этого. О, Мара… Лили… Я понимаю. И рада, что ты смогла это сделать. Бедняжка! Сердце Лили сжалось при этих словах. Она покраснела, боясь, что ее подруги посмотрят на нее и почувствуют своим женским чутьем, что у нее есть Роуз. Разве они не видели правду в ее глазах? Переводя взгляд с одной на другую, она едва могла дышать. Не опасно ли это? Осмелится ли она? Казалось, держать в секрете существование Роуз было самым разумным, но она не могла таиться от этих двух добрых женщин, ее первых лучших подруг. Они сами были матерьми, чудесными, любящими и заботливыми. Глубоко вздохнув, она решилась. — Вы должны пообещать мне, что никому не расскажете, ни единой душе, — сказала она. — Не расскажем — что? — спросила Тара. Глаза Бей блеснули, и Лили поняла, что та уже догадывается. — Лили? — У меня есть дочь, — тихо проговорила Лили. — О, Лили! — воскликнула Бей. — Это замечательно! — Я очень хочу, чтобы вы ее увидели, но она сейчас на Род-Айленде, — сказала Лили. — Там, где Эдвард ее не найдет. — Это верно, — согласилась Тара. — Ты совершенно права, что держишь дочь подальше от него. Как ее зовут? — Роуз, — ответила Лили. Бей кивнула с улыбкой на губах: — Прекрасное имя! — Это в честь бабушки. Бабушки и ее сада. Мне ее так не хватало. — Она знает? — спросила Тара Лили кивнула: — Сразу после рождения Роуз я позвонила ей на телефон моего двоюродного деда в Провиденс. Я не могла позвонить ей домой, потому что боялась, что ее телефон прослушивается. Как раз было семидесятилетие деда — и вечеринка, которая планировалась заранее, за целый месяц. Я знала, что бабуля будет там — он ее единственный брат. — Мэйв, должно быть, испытывала совершенно противоречивые чувства, — сказала Бей. — Знать, что у нее есть правнучка… — …но не иметь возможности ее увидеть, — продолжила Лили. — Я часто думала, каково ей пришлось, сразу после того как я ушла. Наверное, ей было очень тяжело. — Нам всем было тяжело, — сказала Бей, сжимая ее руку и заглядывая ей в глаза так, будто она все еще не до конца верила, что Лили стоит перед ней. — Мы не могли в это поверить, мы все страдали. — Мы устроили вечер памяти со свечами. На пляже. Было столько народу! Стояла такая теплая ночь, было так красиво — мы все тебя искали, и искали не один день. Все очень устали и уже потеряли всякую надежду. — Я сожалею, — повинилась Лили. — Мэйв тогда сказала несколько слов, — продолжила Тара. — Там, на пляже, ночью. Я знаю, это глупость, но жаль, что тебя там не было — ты бы поняла, как сильно все тебя любят. — У нас были с собой свечи, — вступила в разговор Бей. — Мы ждали Мэйв, и я помню, как она шла к нам по тропе мимо желтого коттеджа. На ней было длинное платье, которое показалось мне очень знакомым. Но пока она не подошла совсем близко, я не поняла, где видела его раньше, — она была в нем на твоей свадьбе. — Желтый шифон, — проговорила Лили и представила себе это платье. — Ее глаза были совсем красными, — продолжила Бей. — Было видно, что она проплакала весь день. С ней пришла Клара, она поддерживала ее. Все твои старые друзья, все мы, бывшая береговая ребятня, собрались вокруг нее. Я стояла очень близко от нее, Мара, то есть Лили. Она лишь молча всхлипывала, будто ее сердце только что унесло в море. Мне казалось, что ее слез хватило бы, чтобы наполнить наш ручей. — Мне очень жаль, что из-за меня ей пришлось пройти через все это, — прошептала Лили. Она представила себе, как плачет ее бабуля — не потому, что думает, что ее внучка умерла, а потому, что уверена, что больше никогда ее не увидит. — Кто-то подал сигнал, не помню, кто именно. Но вдруг зажглась одна свеча, потом другая… и огоньки стали вспыхивать один за одним. Через несколько минут весь берег был освещен, снизу — светом свечей, а сверху — светом звезд. — Она встала на одну из этих белых скамеек на пляже, — сказала Тара. — Мы с Бей стояли рядом, чтобы она вдруг не упала. Мы думали, она хочет просить всех нас продолжать поиски, не сдаваться. Но она не стала этого делать. Вместо этого она глубоко вздохнула и оглядела всех вокруг. — Стало совершенно тихо, — продолжила рассказ Бей. — Слышно было только, как шуршат волны. Все просто ждали, что она скажет. — Я все еще помню ее слова, — произнесла Тара. — «Вы все собрались здесь, потому что очень ее любите, так же как и я. У меня хорошая внучка и очень добрая. Она заслуживала только любви, а не…» А потом она не выдержала и замолчала. Мы с Бей помогли ей дойти до дома. — Эдвард, наверное, сейчас с ума сходит, узнав, что ты вернулась, — сказала Бей. — Ты знаешь, что он объявил тебя мертвой? А брак недействительным? — Думаю, именно он и есть та причина, которая заставила меня вернуться. — О чем ты? — Мне кажется, он что-то сделал с Мэйв. — Почему же он пошел на это только сейчас? — спросила Тара. — Эдвард терпелив, — ответила Лили. — Его специальность — ждать. Думаю, он все это время ждал, чтобы наказать Мэйв, и не только за то, что она открыто высказывала свое мнение о нем. Ее самым большим грехом, на его взгляд, было то, что она знает о нем все — видит его насквозь. Мэйв была первой, кто понял его сущность. — Мы сделаем все, чтобы он не навредил тебе, — сказала Тара. — Мы по очереди будем оставаться с тобой, охранять тебя. Больше он не причинит тебе вреда. — Уверена, что Дэнни и Джо тоже захотят помочь, — энергично воскликнула Бей, имея в виду их мужей. — Вам совсем не обязательно это делать, — воскликнула Лили, но в душе почувствовала облегчение. — Он много кому навредил, — сообщила Тара, а ее глаза при этих словах блеснули и потемнели. Лили кивнула: — Да, это верно. Когда я жила в Кейп-Хок, то встретила там кое-кого, кто знает его не хуже меня. Это была его следующая жена — женщина, с которой он жил после меня. — Ты встретилась с ней? — спросила Тара. — Ты не шутишь? Как? — Можно сказать, что по иронии судьбы, Эдвард, сам не зная того, дал нам обеим одинаковую дорожную карту, — ответила Лили. — Она звала его Тедом, но все остальное было то же самое. Мы это сразу же поняли. — Хорошо, что ты не была там совсем одна, — облегченно вздохнула Бей. — Хорошо, что у тебя была подруга. — Кейп-Хок — прекрасное место, — сказала Лили. — Мне так вас обеих не хватало, и мне постоянно снился Хаббардз-Пойнт. Но там много сильных и мудрых женщин. И нам с Марисой действительно повезло, что мы с ними познакомились. У нее перехватило горло, когда она посмотрела в окно на розы, чуть колышущиеся на ветру, и на широкие голубые воды пролива за ними. Над водой вились и кричали чайки, а у ее поверхности мелькало что-то серебристое. Лили подумала о китах Кейп-Хок и о чудесном путешествии Нэнни, заплывшей этим летом так далеко на юг. Она вспомнила девятый день рождения Роуз, который они праздновали буквально несколько недель назад на одном из туристических катеров, принадлежащих семье Лайама. В тот день было столько любви. И Роуз, и Лили окружали все их друзья. Все их подруги — матери и дочери — собрались вместе, чтобы отпраздновать день рождения Роуз накануне ее серьезной операции. Мариса доверила ей такие секреты, о которых раньше никогда никому не рассказывала. Лили крепко ее обнимала, убеждая, что жизнь изменилась к лучшему. Теперь Лили подумала о Марисе. Они обе освободились от одного и того же опасного человека. Лили было интересно, будет ли Мариса поддерживать связь с Патриком. Между ними явно проскочила искра. Лили раньше думала, что она слишком напугана, чтобы полюбить вновь, но Лайам помог ей понять, что это не так. Того же она желала Марисе. На дороге рядом с домом раздался громкий выхлоп автомобильного двигателя. Лили вздрогнула. Воздух наполнял аромат роз. В тот вечер она сказала Марисе, что жизнь изменилась к лучшему… А если это не так? Лили подумала о том, где сейчас Эдвард, следит ли он за ней и когда он планирует вновь вмешаться в ее жизнь. Как будто почувствовав ее беспокойство, Бей взяла Лили за руку: — Все будет в порядке. — Эдвард — терпеливый человек, — вновь прошептала Лили. — А мы еще терпеливее, — резюмировала Тара Лили слышала, как тикают часы на кухне, и надеялась, что ее подруги будут рядом, когда он наконец появится. Глава 6 Футляр со скрипкой лежал в самом дальнем углу кладовой, позади горы чемоданов и зимних ботинок. Отыскивая его, Мариса столкнула коробку с варежками на верхней полке и ударилась головой, пытаясь увернуться от нее. Но наконец футляр оказался в ее руках, и она стала вытирать пыль с его шагреневой кожи красно-белой варежкой. Ее руки слегка дрожали. Щелкнув замком, она раскрыла футляр и посмотрела на инструмент. Этой скрипкой она владела уже давно, и доказательством тому были отметины на ее корпусе. Прекрасная, покрытая лаком древесина вишневого дерева в нескольких местах поцарапана, а по середине грифа виднелась небольшая зарубка. Достав скрипку, Мариса погладила ее ладонью. О, как приятно было держать ее в руках! Она стала перебирать струны, настраивая инструмент. Мариса заскучала по своей скрипке со вчерашнего дня, когда та женщина в магазине показала ей свою гитару. Все лето она боролась с желанием взять в руки инструмент, особенно когда Джессика спрашивала ее, не ушла ли музыка… Когда Мариса стала жить с Тедом, она бросила играть. Не сразу. Сначала он делал вид, что ему нравится ее слушать, и просил сыграть определенные песни, когда она брала в руки инструмент, чтобы попрактиковаться. Но через некоторое время стало происходить обратное: она начинала играть, а он говорил ей, что ему нужно сосредоточиться, или что у него болит голова, или что он не может думать под музыку. Однажды он сказал: «под этот шум», и это стало последней каплей — она совсем перестала играть. Ее любовь к скрипичной музыке родилась задолго до этого, задолго до встречи с Тедом. Она начала играть в четвертом классе школы. Ей нравилась упругость струн под пальцами, нравилось вытягивать из них музыку при помощи смычка. Сейчас, быстренько проиграв гаммы, она перешла сразу к песне «Через холмы», которая стала их с Сэм визитной карточкой. Когда Мариса ее заиграла, слезы брызнули у нее из глаз. За эти последние несколько лет они нанесли друг другу много оскорблений и обид. Чем дольше два человека, любивших друг друга, находятся в ссоре, тем сложнее им вернуться назад и помириться. Но теперь музыка вернулась. Так просто, как будто она никогда и не уходила. Она стала играть песни своего детства, те самые, которые они с Сэм разучивали вместе, когда учились в школе — она в четвертом, а Сэм в третьем классе: «У Мэри был барашек», «Лондонский мост», «Плыви, плыви, моя лодочка». Так она почти могла поверить в то, что Сэм сейчас рядом и подбадривает ее. Когда Мариса заиграла фрагмент из Третьего концерта для скрипки с оркестром Моцарта, то вспомнила, какое благоговение всегда испытывала по отношению к своей младшей сестре, потому что та могла буквально на лету подхватывать новые произведения, как будто написала их сама. Даже еще до того, как они начали играть на скрипке, Сэм доказала, что у нее большой музыкальный талант. Она начала петь раньше, чем говорить. Девочки спали в одной комнате, и Сэм каждую ночь сама себе пела колыбельные: «Ля, ля, ля…» — напевала она, никогда не путая ни тональность, ни мелодию. Мариса обычно ей подпевала. Она не могла дождаться, когда Сэм научится говорить, и, как только это произошло, девочки стали петь каноны, играть в музыкальные игры, писать песни для своих родителей и друг для друга. Сэм пела как ангел и играла так же. В четыре года она уже могла подбирать мелодии на пианино. Мариса научила ее всему, что знала сама, и прошло совсем немного времени, как уже Сэм стала учить ее. Сестры садились на заднем крыльце и пели при свете луны. Иногда казалось, что они могут так продолжать всю ночь, чтобы просто быть вместе. Мариса вспомнила, как согласованно двигались их смычки, когда они играли эти песни, и она чувствовала тогда, что ей очень повезло, потому что ее сестра любит делать то же самое, что и она. — Мы можем заниматься этим всю жизнь, — сказала Мариса, когда ей было девять лет и когда ее все еще звали Патти. — Как это? — спросила Сэм. — Никто больше не будет знать столько песен… мы будем их играть всегда, пока не постареем. — А если мы расстанемся? — Не расстанемся. — Но иногда сестры расстаются, — настаивала Сэм. — Тогда нам нужно заключить договор, — придумала Мариса. — Если мы действительно когда-нибудь будем жить порознь, то обязательно станем встречаться каждое лето и играть. — Ты обещаешь? — спросила Сэм. — Обещаю, — ответила она. И они пожали друг другу руки в знак заключения договора прямо там, на крыльце, под бледными лучами восходящей луны. Долгое время не было необходимости исполнять это обещание. Они были очень близки — не было ни одного дня, который бы они не проводили вместе. Первый год учебы Марисы в Школе медсестер был самым тяжелым, потому что Сэм все еще училась в школе. Но как только Сэм смогла, она тоже поступила в школу Джона Хопкинса, как и ее старшая сестра. Обучение там было дорогим, поэтому в конце каждой недели они брали свои инструменты и отправлялись в ирландские бары играть музыку и зарабатывать деньги на свое образование. Их выступления проходили в «Молли-Магуайр», «Бларни-Стоун», «Гэйтуэй-Бэй», «Моранс Эйл-Хаус». Залы были полны молодых людей с блестящими глазами и открытыми сердцами, которые подпевали и притопывали в такт музыке, поднимая бокалы за сестер. Их ансамбль назывался «Падшие ангелы», потому что они обе тогда думали, что быть грешницами реальнее и веселее, чем святыми. Но на самом деле Мариса считала Сэм настоящим ангелом. Она была умна, добра и всегда готова прийти на помощь любому. Все деньги она отдавала родителям, а их концерты по выходным ей нужны были только для того, чтобы излить свое сердце, очиститься от всей той боли, которая накопилась в ней, когда она старалась помочь всем и каждому. И очень часто во время их выступлений им казалось, что существуют только они вдвоем и что ими движет какой-то высший дух. Однажды, когда обе сестры уже окончили Школу медсестер и работали в одной из клиник Балтимора, они отправились в отпуск в Париж, где как-то провели целый вечер в открытом кафе рядом с Сеной. Какой-то мужчина сел за соседний столик. Он был очень крепким и загорелым, на голове — короткая темная косичка, на глазах — большие солнечные очки. Его черная кожаная жилетка открывала голые руки с такими мускулами, что, казалось, они сделаны из железа. Его звали Боно. Сестры влюбились в него в ту же минуту. Они угостили его вином. Он угостил их вином. Они начали болтать. Все это было так по-ирландски: слова, сердце, душа и много-много вина. Боно курил, Сэм тоже закурила, просто чтобы составить ему компанию. Его совершенно очаровало ее желанием стать медсестрой Всемирной организации здравоохранения. Они поднимали тосты за бедных, богатых, Ирландию, Америку, Дублин, Балтимор, Элвиса, музыку, поэзию, секс, рок и падших ангелов повсюду. — За Деву Марию! — провозгласил Боно, чокаясь с сестрами. — Пусть она принесет нам мир во всем мире и полные стадионы зрителей. — Кстати, ее второе имя Мария, — сказала Сэм, показывая на свою сестру. — Тогда оно должно быть первым, а не вторым, — ответил Боно. — Или похожим на него — Морин, Мари, Мариса… — Именно так я и буду теперь тебя звать, — сказала Сэм, сияя глазами. — Мариса. Больше никаких Патти… Много лет спустя, убегая от своей жизни, отказываясь от своего прошлого, Пат сделала это имя своим. В конце вечера Боно пожал сестрам руки. От него пахло сигаретами, потом, кожей и вином. Подушечки его пальцев были затвердевшими и покрытыми шрамами — это оставили свое клеймо гитарные струны. — Не хочу забывать этот вечер, — произнесла Сэм, глядя вслед уходящему в ночь Боно и улыбаясь в призрачном золотистом свете, мерцающем над Сеной и всем Парижем. Та минута казалась волшебной, как будто они вызвали ее своими заклинаниями. — Ты так говорила, — сказала тогда Мариса, — будто действительно собираешься стать медсестрой Всемирной организации здравоохранения. — Знаешь, мне этого хочется, — ответила Сэм, обнимая сестру. — Но я буду слишком по тебе скучать и не смогу уезжать надолго. Однако так получилось, что именно Мариса уехала первой из сестер. Они обе работали в Балтиморе, и скоро Сэм стала изредка — один или два раза в год — ездить в командировки в составе медицинских бригад Всемирной организации здравоохранения. Но сестры продолжали играть в пабах и барах Балтимора и, пока Мариса не вышла замуж и не переехала в Бостон, вместе жили в одной квартире в доме, стоящем всего в нескольких кварталах от гавани. Теперь, держа свою скрипку, Мариса думала о том, как легко было выполнять то данное в детстве обещание — по крайней мере один раз каждым летом они обязательно встречались и играли свою музыку. Сэм полюбила первого мужа Марисы, а став тетей, была на седьмом небе от счастья. Мариса чувствовала, что ее дочь сблизила их с сестрой еще больше. Казалось, это была связь, которая никогда и ни при каких обстоятельствах не может разорваться… — Как красиво, мам! — сказала Джессика, входя в дом из сада. — Что это было? — Моцарт, — ответила Мариса. — По звучанию совсем не похоже на ирландскую скрипку. — Это не ирландская скрипка. Это классическая скрипка. Джессика улыбнулась. Она была счастлива, что мать опять взяла в руки инструмент. Мариса почувствовала, как у нее кольнуло в сердце. — Откуда ты знаешь разницу? — спросила девочка. — Джесс, я думаю, ты сама это знаешь Джессика кивнула, а ее глаза наполнились слезами — именно тетя Сэм научила ее этому. — Конечно, это один и тот же инструмент, — сказала Мариса. — Но все зависит от того, как на нем играть. — Классическая скрипка обращается к разуму, а ирландская — к сердцу, — сказала Джессика, но Мариса могла поклясться, что слышит голос своей сестры, а не дочери. Сэм очень любила цитировать Тилли Лонерган — старую скрипачку из Балтимора. — На классической скрипке играют сидя, — со знанием дела сказала Джессика, — а на ирландской — стоя. Эта разница обычно очень веселила Джессику, но сейчас у нее по щекам текли слезы. — О, дорогая, не надо… — Мам, почему тетя Сэм не хочет к нам приезжать? — с грустью спросила девочка. — Она на меня сердится, — ответила Мариса Мариса обняла дочь, и Джессика разрыдалась у нее на груди. Пытаясь успокоить ее, помочь ей, Мариса даже подумала, что зря достала скрипку из кладовой. — Но не на тебя, — продолжала Мариса. — Ты так не думай. — Если бы она меня действительно любила, то забыла бы, что случилось, — проговорила сквозь рыдания Джессика. — И давно была бы здесь. Сердце Марисы как будто на мгновение остановилось. Злиться на нее — это одно, но причинять боль Джессике — совершенно другое. Она прошептала, что все изменится к лучшему, что Сэм позвонит или напишет, как только вернется в Штаты. Но внутри у нее все дрожало. Каким-то образом она должна была сообщить Сэм, как страдает Джесс из-за их ссоры. Мягко высвободившись из объятий матери, Джессика взяла скрипку и смычок и протянула их ей. В глазах дочери Мариса прочитала просьбу и вспомнила, как их музыка — ее и Сэм — всегда успокаивала Джесс, особенно после смерти ее отца. — Что бы ты хотела послушать, дорогая? — спросила она. — «Через холмы», — ответила Джессика. Но Мариса уже и сама знала, что именно попросит сыграть ее дочь. Она провела смычком по струнам и начала играть эту милую, сентиментальную мелодию. Глаза Джессики были закрыты. Она выглядела такой юной, такой невинной. На какое-то мгновение Марисе показалось, что перед ней ее сестра, какой она была в детстве. А вдруг с Сэм действительно что-то случилось? Или с ней в Перу произошел несчастный случай? Может, Мариса просто хваталась за соломинку, но она, как и Джессика, не могла поверить, что Сэм отвернулась от них навсегда. Она подумала о Патрике Мерфи. Он выглядел таким мужественным, таким надежным, когда приезжал в Кейп-Хок в прошлом месяце. Она знала, что он потратил многие годы, разыскивая Лили. Мариса могла позвонить ему, попросить его разузнать о Сэм и убедиться, что с ней все в порядке. И все еще играя «Через холмы» и глядя на Джессику, она поняла, что ей нужно попытаться. Вернувшись из больницы от Мэйв, Патрик сидел за столом на палубе своего катера под названием «Вероятная причина» и наблюдал, как в бухте крачки ныряют за мелкой рыбешкой. На этой неделе рыбьей мелюзги плавало вокруг слишком много — было очень странно видеть ее в больших количествах так высоко по течению реки. Они всегда плавали в устье реки, но катер Патрика стоял в доке почти в семи милях вверх по течению. Вода здесь была уже довольно пресной, но сейчас это был рай для рыбы и морских птиц. Глядя через поручень, Патрик увидел, как какая-то голубая рыба поднялась на поверхность, хватая все, что подвернется. Вдруг зазвенел его мобильный телефон, и он даже не посмотрел, кто звонит, настолько был поглощен наблюдением за рыбным балетом. — Алло, — сказал он в трубку. — Патрик? — раздался голос. Он мгновенно узнал его. Патрик обладал профессиональным навыком полицейского запоминать основные приметы людей, а голос Марисы Тейлор оставил неизгладимый след в его памяти. — Мариса? Она рассмеялась — быстрый, нервный смешок, который заставил быстрее забиться его сердце. — Да, я. Удивительно, как ты узнал… — Я же детектив, мадам, — объяснил он. — Это моя работа — узнавать. — А-а… — протянула она, тихо посмеиваясь. — Как жизнь в Кейп-Хок? — спросил он. — Нормально… отлично… Наблюдая, как вьются над головой чайки, Патрик ждал, когда она продолжит говорить, одновременно размышляя, почему у нее такой неуверенный голос. — Наверное, скучаешь по своим друзьям, — сказал он. — По Лили и Роуз. И Лайаму. — Лили мне звонила. И я действительно по ней соскучилась. И даже больше, чем ты можешь себе представить. — Она помолчала. — Кажется, сейчас я по всем скучаю. Сердце Патрика чуть не выпрыгнуло из груди. Неужели она имеет в виду и его? Еще раньше он дал себе обещание не торопить события, когда в следующий раз будет с ней разговаривать или снова увидит ее. Встреча с Марисой в Кейп-Хок затронула его за живое — такого не происходило с ним уже давно… с тех пор, как он разошелся с Сандрой. Тогда у него в душе буквально все перевернулось вверх дном. Он был рад, что сейчас Мариса его не видит — почувствовал, как густо покраснел. — Скучаешь по всем? — едва смог он выговорить. — Да, — ответила она. — Ну, а конкретно — по одному человеку. По своей сестре. «Хорошо, — заставил он себя подумать. — В этом больше смысла». Он откашлялся: она звонила ему как полицейскому. — С ней что-то случилось? — спросил он. — Ну, я бы так не сказала, — ответила она. — По крайней мере надеюсь, что нет. Она медсестра в международной организации и часто ездит по всему миру. Последние известия от нее были из Перу. Дело в том, что я пригласила ее на Фестиваль ирландской музыки, а… — Подожди, подожди! Куда пригласила? — На Фестиваль ирландской музыки. — Вот это да! — воскликнул Патрик. — Не забывай — моя фамилия Мерфи. Слова «ирландская музыка» заставляют мое сердце биться чаще. Так ты говоришь, что пригласила сестру, а она не ответила? — В принципе да. — Не очень-то это похоже на поведение ангела. Даже падшего. — Ты не забыл! — сказала Мариса, вспоминая, как поддержка Патрика, когда он был в Кейп-Хок, помогла ей вновь обрести желание играть на скрипке. Слегка прищурившись, Патрик наблюдал за птицами, быстро кружащими над гладкой поверхностью воды. — Разве может хороший ирландец забыть про такой ансамбль! Я все еще надеюсь как-нибудь услышать, как вы играете. Но не буду перебивать. Ты говоришь, твоя сестра не ответила на приглашение? А вы с ней были близки? — Ну… — начала было Мариса и запнулась. — Не очень? — Раньше мы были очень близки. Но потом я вышла замуж за Теда… — Эдвард Хантер опять наносит удар, — сказал Патрик. Он подумал о Лили и Мэйв, о годах, которые они провели в разлуке. Таких прекрасных женщин обманул этот подонок. — Что случилось? — спросил он. Я сама себя об этом все время спрашиваю. Тут дело не в чем-то одном. Она просто не могла видеть, как я постепенно теряю себя. Она очень сильная женщина, я тоже раньше была такой. Мы стали медсестрами, потому что хотели помогать самым больным из всех больных и самым бедным из всех бедных… — Ее голос сорвался. Патрик держал трубку и думал о том, как бы хотел ее сейчас утешить. Он уже видел этот ее затравленный взгляд в Кейп-Хок. Именно такой взгляд был раньше у других женщин. — Жестокое обращение в семье может надломить человека, — сказал он. — Ты должна простить себя. — А мне так хочется, чтобы Сэм простила меня, — тихо ответила она. — Ты могла невольно оттолкнуть ее от себя, — предположил он. — Наверное, это и случилось. — Да, наверное, — согласилась она. — И я от этого очень страдаю! И Джессика так любит Сэм. Чем дольше это продолжается, чем дольше у меня нет от нее вестей, тем больше мне кажется, что мы уже никогда не встретимся. — Ты волнуешься за нее? Когда она не ответила, он задал еще один вопрос: — Ты сказала, что твоя сестра в Перу? — Да. В горах. Ездит с отрядом врачей по бедным деревням. — Ты знаешь, как называется этот отряд? — Он базируется при клинике Джона Хопкинса в Балтиморе. Называется «Глобальная забота». Патрик записал эти данные. — Ты уверена, что она все еще в Перу? — Уверена. Недавно она прислала по электронной почте письмо… правда, адресованное не только мне, но и всем ее друзьям… Так вот, в нем она пишет, что собирается поехать в еще один горный район. — Как ее полное имя? По паспорту? — Саманта Джоан Махун. — ; Хочешь, я позвоню кое-кому из знакомых в международной полицейской организации? Они могли бы ее разыскать. — Серьезно? — Да. Мариса долго не отвечала, борясь с собственным одиночеством, но в то же время изо всех сил стараясь понять, чего бы хотела сама Сэм. — Не думаю, что ей это понравится, — наконец ответила она. — Я знаю, как трудно достать разрешение на посещение некоторых районов в тех странах, где она работает. Я бы не хотела создавать для них проблем. Думаю, мне лучше подождать, пока она сама объявится или напишет. — Понимаю. А она раньше бывала в Кейп-Хок? — Нет. Но я уверена, ей бы здесь очень понравилось. Особенно сейчас, когда начинается музыкальный фестиваль. Завтра Джессика устроит лимонадный буфет прямо рядом с беседкой на вершине холма. Могу себе представить, как обрадовалась бы Сэм! По крайней мере та Сэм, которую я знала раньше. Патрик вдруг почувствовал непреодолимое желание увидеть Марису. Он слышал в ее голосе любовь и знал, что сделает все что угодно, чтобы ей помочь. Они были связаны друг с другом связью, которую сам Патрик не смог бы выразить словами. Мариса нарушила молчание: — Все равно, я хочу поблагодарить тебя за то, что предложил помощь. — Не нужно меня благодарить. — Я тебе сейчас кое-что сыграю. Нашу любимую песню, — сказала она. — Мою и Сэм. Он услышал, как она, положив трубку на стол, провела смычком по струнам. А потом из его телефона полилась самая прекрасная мелодия, которую он когда-либо слышал. Патрик Мерфи закрыл глаза, чувствуя, как под ногами колышется палуба катера. После развода его мир стал таким зыбким. Ему казалось, что Земля соскочила со своей оси и он вот-вот вообще улетит с ее поверхности. Но сейчас, в этот момент, даже несмотря на волны, поднятые проходящим мимо буксиром и заставившие его катер плавно качаться, он почувствовал, что обретает почву под ногами. Музыка, лившаяся из-под смычка Марисы, завораживала его. Он хотел, чтобы она никогда не кончалась. Хотелось слушать ее всю ночь. Мариса играла чудесно, и мелодия напомнила ему и холмы, и утесы, и китов, и скалы Кейп-Хок. Слушая эту музыку, Патрик хотел запустить двигатели своего катера и отправиться на север, через канал Кейп-Код, прямо в Новую Шотландию. Он сдержал свои чувства, сказав себе, что Мариса просто играет ему песню, а не приглашает приехать. Он слушал ее игру, а его напрягшиеся мускулы расслаблялись, по мере того как музыка заполняла тело и душу. Он мог поклясться, что слышит, как она раскрывает ему свое сердце. Он не мог в это поверить, но почувствовал что-то вроде надежды. Надежды на что? Это не имело значения. Закрыв глаза, он просто слушал, как играет Мариса, зная, что сделает все возможное, чтобы вернуть ее сестру назад. Глава 7 Хаббардз-Пойнт в летнюю ночь — самое близкое к раю место, какое могли бы найти на земле большинство людей. Волны плещутся о берег, сверчки поют в густых, перепутанных ветвях жимолости, а в соленом морском воздухе плывут пряные ароматы роз, дикого тимьяна и американского лавра. Над головой сияют звезды, а во дворах домов мелькают светлячки. Лили сидела на задней террасе, завернувшись в одеяло и слушая шум волн. Ее нервы были как оголенные провода — при каждом шорохе она вздрагивала. Один за другим гасли огни в домах городка. Она слышала, как перекликались козодои на болоте. Сама природа казалась зловещей, будто опасность пряталась в каждой тени. Ей даже хотелось, чтобы Эдвард наконец появился, потому что она уже не выдерживала напряжения ожидания и размышлений о том, каков будет его первый шаг. Сейчас, глядя на воду, она думала о дочери. Спит ли она уже? Несколько часов назад они разговаривали по телефону, и Роуз сказала, что Лайам прочитал ей на ночь сказку, но спать ей не хочется. Лили тоже не хотелось спать. Она увидела, как метеор пронесся через ночное небо, и затаила дыхание. Она хотела обнять Роуз, обнять Лайама, но их не было рядом. Они были на Род-Айленде, и Лили не видела их уже три дня. Как такое вообще могло произойти? Неужели жизнь похожа на метеор — сверкающий, внезапный и не поддающийся управлению? Или в том, что этой ночью она оказалась именно здесь, заключался какой-то особенный смысл? Все события, приведшие ее сюда, были предопределены? Казалось, все вращалось вокруг Эдварда… и она поймала себя на том, что вдруг вернулась назад во времени к воспоминаниям, которые старалась отбросить, к тому дню, когда она впервые встретила Эдварда, когда еще была Марой. Что произошло бы, если бы она тогда была голодающей художницей, а не успешным молодым дизайнером? Никто бы не подумал, что дорогие магазины, торгующие вышивкой, будут платить хорошие деньги за разработку рисунков для холстов, но именно так и было. И Эдвард увидел свой шанс. За две недели до Рождества 1993 года Мара Джеймсон вылетела в Вашингтон из аэропорта города Провиденс. Одни из ее лучших заказчиков — владельцы магазина в Джорджтауне, который назывался «Дельфиниум и плющ», — пригласили ее на чай, чтобы познакомить со своими клиентами и ее поклонниками. Из-за сильного снегопада, из-за приближающегося Рождества, из-за того, что все последние дни она работала допоздна, а ее бабушка посоветовала ей побаловать себя, она решила полететь бизнес-классом и даже заказала номер в гостинице «Хей-Адамс». Во время полета самолет сильно трясло, но Мара не испугалась. Каждый раз при подобных тяжелых перелетах она вспоминала своего отца. Во время Второй мировой войны он был военным летчиком и героем, совершив на своем бомбардировщике двадцать пять боевых вылетов через Ла-Манш. Она думала о той непогоде, при которой ему приходилось летать, о всех тех налетах, в которых он выжил. После такого ужаса в воздухе он погиб во время совершенно мирного круиза — прогулки на пароме через пролив вместе с матерью Мары во время поездки в Ирландию, когда Маре было всего четыре года. Она выросла с убеждением, что угадать свою судьбу невозможно — подкрадывающуюся смерть не увидишь. Нужно просто делать все, что можешь, оставаясь как можно более открытым к жизненным возможностям. Переживания по поводу тряски во время полета — пустая трата времени. При подлете к аэропорту Вашингтона Мара вдруг обнаружила, что все остальные пассажиры в самолете затаили дыхание — все, кроме нее. Повернувшись к иллюминатору, она посмотрела наружу и почувствовала старую боль в груди — пустоту, которая звенела и повторялась эхом, будто ее тело было колоколом. Вибрации пробегали через ее тело, когда самолет бросало вверх-вниз из-за встречного ветра. Пассажир, сидевший рядом с ней, молился Богу. Самолет тряхнуло так, что, казалось, он вот-вот развалится на части. Кто-то резко вскрикнул от страха. А Мара просто смотрела на снег, несущийся сплошным потоком за иллюминатором. Ее глаза наполнились слезами — ей хотелось бы испытывать страх смерти. Но его не было. Он пропал в тот самый день, когда погибли ее родители. Иногда она жалела, что ее не было с ними на том пароме, жалела, что вместо этого была со своей бабушкой в Коннектикуте. Главным в ее жизни были бабушка, работа и вышивка. Ей был тридцать один год, и до сих пор она еще никого по-настоящему не любила. Зачем влюбляться, если все это может закончиться одним летним днем во время мирной прогулки на пароме по Ирландскому морю? Когда самолет наконец коснулся земли, сильно подпрыгнув на взлетной полосе, остальные пассажиры закричали: «Ура!» — а Мара лишь спокойно собрала свои вещи. Пассажиров бизнес-класса выводили первыми. Мара обратила внимание на других людей. Какой-то молодой человек в твидовой куртке стоял в начале салона и смотрел на нее, когда она собирала свои вещи. Решив, что она всех задерживает, Мара слегка ему улыбнулась и поспешила выйти из самолета. У выхода стояли стюардессы и капитан, явно утомленные таким сложным полетом. Проходя мимо, она поблагодарила их. «Надеюсь, вы полетите с нами снова», — сказал ей пилот. «Обязательно!» — ответила Мара. Ей было не по себе — она была потрясена не столько перелетом, сколько сумятицей, творившейся в душе. Может быть, ей стоит на этот Новый год дать себе зарок постараться больше открывать свое сердце? Все еще переживая свое странное душевное состояние, она подошла к стоянке такси. Стоя в очереди на тротуаре, она заметила того молодого человека в твидовой куртке, тоже спешащего к такси. У него была крепко сбитая фигура, сильные плечи растягивали куртку. Шел снег, и она подумала, не холодно ли ему без пальто. Его дипломат выглядел немного поношенным, будто он носил его еще со времен школы. У него были каштановые вьющиеся, очень коротко остриженные волосы. Она заметила наклейку Гарвардского университета на его багаже, и это заставило ее тут же отвернуться: ей показалось, что слишком уж явно он выставлял напоказ то, что закончил престижное учебное заведение. Подъехало такси, и Мара протянула руку, чтобы открыть дверцу машины, одновременно с этим молодым человеком. Его глаза казались темными, напряженными — и на мгновение ей показалось, что он собирается драться с ней из-за такси. Его напор и энергичность напугали ее, и она шагнула назад. — Пожалуйста, машина ваша, — сказала она. — Хотите, поедем вместе? — спросил он, быстро сменив тактику. — Нет. Все в порядке. — Ну же! Куда вам ехать? Вдруг темнота в его взгляде сменилась на самую яркую улыбку, которую ей приходилось видеть. Он выглядел таким милым, очаровательным и беззаботным, будто предлагал ей отправиться в какое-нибудь забавное путешествие по столице. Несмотря на первоначальную антипатию, возникшую у Мары по отношению к этому человеку, сейчас ей показалось, что у него очень милая и привлекательная улыбка. Но Мара лишь вежливо улыбнулась и подбежала к следующему такси, сказав водителю: «Хей-Адамс», пожалуйста», стараясь как можно быстрее сесть в машину, чтобы уехать от этого человека, стоявшего на тротуаре и смотревшего на нее зелеными с золотистыми искорками глазами и, — что самое прелестное! — с рукой на сердце! Она приехала в прекрасный отель, расположенный через Лафайетт-парк напротив Белого дома. Давным-давно здесь останавливались ее бабушка с дедушкой, и Мара чувствовала благословение бабули, когда регистрировалась в шикарном холле, когда поднималась вверх в лифте, обшитом отполированным до блеска красным деревом, когда входила в прекрасную комнату с видом на заснеженный парк и Белый дом. Она успела только открыть чемодан, чтобы достать платье и последние эскизы вышивки, когда услышала стук в дверь. Посмотрев через глазок, она увидела букет красных тюльпанов в чьей-то руке. «Наверное, их прислала бабуля!» — подумала она. Схватив сумочку, чтобы достать мелочь для портье, она открыла дверь. — Это вы?! — удивленно воскликнула Мара, узнав молодого человека, с которым столкнулась на стоянке такси. — Вам не хватало тюльпанов, — ответил он. — Идет снег, а вы так прекрасны, и единственная мысль, которая мне пришла в голову, — я должен преподнести этой девушке красные тюльпаны. — Но откуда вы узнали, где меня найти? — Меня вела судьба. Она удивленно подняла брови. Дверь была наполовину открыта, она стояла внутри, а он — в коридоре. Ее сердце учащенно билось, во рту пересохло. Она была напугана и одновременно заинтригована. Мужчины не делают подобных вещей. Может, они поступают так в Париже, или Риме, или других невероятно романтических местах на другом конце света. Но мужчины, летающие из города Провиденс в столицу, так не поступают. — Судьба не знала, где я остановлюсь, — сказала она. — Самолет, снежная буря, тюльпаны, я и ты, — произнес он нараспев, как стихи, озорно улыбаясь. — Гм, — пробормотала Мара. Она выглянула в коридор. Он был совершенно пуст. «Если бы у него были дурные намерения, то он, наверное, уже бы ворвался ко мне в номер…» — подумалось ей. Как будто читая ее мысли, он сделал полшага назад, увеличив расстояние между ними. — Независимо от того, каким образом нас свела судьба, я знаю одно: эти тюльпаны для вас. И только для вас. — Он опять улыбнулся. — А я отправляюсь в свой номер и буду мечтать о вас. — Ваш номер? Вы остановились в этом же отеле? Он кивнул: — Теперь вы знаете мой секрет. Когда я подъехал к отелю и вошел в холл, то увидел, как вы заходите в лифт. Я подумал: «Надо же! Нам действительно нужно было ехать в одном такси. Несколько совпадений подряд — один и тот же самолет, одно и то же такси, один и тот же отель. Это уже три!» — И вы прыгнули в соседний лифт и угадали мой этаж? — Нет, — в его зеленых глазах играли веселые огоньки, — я подкупил портье. Извините, я понимаю, с моей стороны это слишком бесцеремонно. Я побежал в цветочный магазин, выбрал самые красивые цветы, которые там были, и вернулся как можно быстрее. Честно говоря, я не хотел упускать ни мгновения без вас. Она фыркнула от смеха. Он действительно был забавным. И очень симпатичным. У него были резкие черты лица, напомнившие ей Кэрри Гранта[1 - Кэрри Грант — американский киноактер британского происхождения (1904-1986). (Здесь и далее примеч. пер.)], блестящие глаза, волевой подбородок и эта обаятельная, веселая улыбка. Лили чувствовала, что непроизвольно улыбается ему в ответ — и это всего через пять минут знакомства. А все считали ее слишком серьезной, и она сама думала так. — Разрешите пригласить вас на ужин, — произнес он. — Мы даже незнакомы, — ответила она. — Я Эдвард Хантер. — А я Мара Джеймсон. — Отлично — теперь мы знакомы! Она рассмеялась. Он отдал ей тюльпаны, она поднесла их к лицу, чтобы почувствовать запах. «Тюльпаны в декабре — как экстравагантно», — подумала она. — Ну, пожалуйста, Мара, — не унимался он. — Раз я уже здесь, не гоните меня, не позволив пригласить вас на ужин. — Уже здесь? Улыбка загорелась в его глазах, и он шагнул ближе. Она чувствовала его теплое дыхание на своем лбу. Мара прилетела в Вашингтон ради работы — она была очень целеустремленной и честолюбивой, пытаясь поднять свой бизнес на новую ступень. Она сомневалась, боясь сказать «да», но он улыбался ей так заманчиво. — Не разбивайте мое сердце, Мара Джеймсон, — произнес он, коснувшись ладонью ее щеки. Я недостаточно хорошо вас знаю, чтобы разбить вам сердце, — проговорила она вдруг севшим голосом, загипнотизированная его зелеными с золотистыми искрами глазами. — Не будьте в этом так уверены, — ответил он. — Я еще никогда в своей жизни ни для кого не покупал красные тюльпаны в снежную ночь. А потом он ее поцеловал. Она целовалась с совершенно незнакомым человеком буквально через несколько минут после первой встречи! Она поверила его словам, его улыбке, его теплым глазам, цветам, которые он ей купил. Сколько могли стоить эти тюльпаны? Десять долларов? Пятнадцать? Сейчас, когда она вспоминала тот вечер, ей представилось, что она продала всю свою жизнь за цену этого единственного букета не соответствующих сезону цветов. На самом деле у него был номер в том отеле или он просто проследил за ней? Она не знала и сомневалась, что когда-нибудь это узнает. Но она хорошо помнила, что в тот вечер на ней было элегантное черное кашемировое пальто, на шее толстая золотая цепочка от часов ее дедушки, в ушах — изумрудные серьги. Она считала, что такой наряд должны были оценить ее клиенты из Джорджтауна. Поэтому в тот вечер она выглядела как богатая девушка из Новой Англии. Она была уверена, что он слышал, как она назвала шоферу такси адрес одного из самых лучших отелей Вашингтона. Сидя на крыльце Мэйв, Лили покрепче завернулась в одеяло. Она задумчиво смотрела через бухту на лунную дорожку на воде. Потом ее обычно такое осторожное сердце, так легко растаявшее под обаянием Эдварда, ожесточилось и будто превратилось в кусочек льда. Луна сияла серебром, отражаясь тысячами маленьких бликов в воде. После Эдварда Лили ушла в себя почти полностью. Больше не было скорых романов, и никто уже не мог ее увлечь так, чтобы она вновь потеряла голову. Ее любовь к Лайаму росла медленно. С каждым годом жизни Роуз эта любовь становилась глубже и сильнее. Лили сознательно не позволяла себе чувствовать ее или верить в нее. Очень нежно он растопил ее сердце. Слишком быстрая оттепель могла просто разрушить ее — и Лайам не торопил ее, позволяя приходить в себя постепенно. Три дня без него и Роуз — это слишком много. Было уже за полночь, но она отбросила одеяло и, скинув ночную рубашку, надела джинсы и легкий спортивный свитер. Она на ощупь прошла в комнату, нашла ключи от машины, заперла за собой дверь и почти бегом поднялась по каменным ступеням к дороге. Городок был совершенно пуст. Все ее соседи давно легли спать. Ее защитницы — Бей и Тара — заходили к ней вечером, и никаких признаков появления Эдварда не было. Проверив, что она не забыла карту, нарисованную Лайамом, Лили поехала по Эйт-Майл-ривер, чтобы потом выбраться на шоссе. Она опустила стекла в машине и включила радио. Пела Бонни Рейтт[2 - Бонни Рейтт — американская блюзовая певица.] , и Лили стала ей подпевать. Мили проносились одна за другой, а теплый воздух продувал машину. Лили глянула в зеркало заднего вида. Когда она выезжала из Хаббардз-Пойнт, то заметила, что какая-то машина выехала вслед за ней, и теперь эта машина все еще держалась сзади. У нее засосало под ложечкой: а вдруг она совершает ошибку, ведя какого-нибудь репортера или, что еще хуже, Эдварда прямо к Роуз? К тому времени, когда она добралась до Нью-Лондона, машина, ехавшая сзади, пропала из виду. Мимо нее проехала колонна грузовиков. Лили достала мобильный телефон. Может, стоит позвонить Лайаму и сказать, что она едет к ним? Но было уже очень поздно. Пусть немного поспит — она и так уже скоро разбудит его. Она так волновалась при мысли, что вскоре увидит своих любимых, что не заметила ту самую машину, которая по-прежнему следовала за ней, отстав примерно на полмили и держась за тремя или четырьмя автомобилями позади. Даже если бы она ее видела, то не знала бы, кто это — друг или враг. Она не оставила своим защитникам свой предполагаемый маршрут. А они тоже не сообщили ей, что именно будут предпринимать для ее защиты. Лайам вот уже несколько часов не мог уснуть, ворочаясь в кровати. Вдруг он услышал шаги на крыльце. Приподнявшись на локте, посмотрел на дверь маленького домика для гостей, который семья Стэнли отвела для него и Роуз. Он еще вечером выключил свет на крыльце, но сейчас увидел на фоне лунного света, как кто-то прошел мимо окна, и он понял, даже не узнал, а именно почувствовал: Лили идет к нему. Он открыл дверь: перед ним на маленьком, побеленном крыльце действительно стояла Лили, ее темные волосы развевались от прохладного ветерка. Без слов они потянулись друг к другу и крепко обнялись в темноте. Теперь, когда она была здесь, он почувствовал, что вот теперь он дома. И не важно, что они находились в доме, в котором раньше никогда не были. Его дом был там, где была Лили. Он почувствовал, как ее руки поднимаются по его спине, и поцеловал ее макушку. Они совсем недавно стали настоящими любовниками. Лайам любил ее почти все те девять лет, которые они были знакомы, но они оба вели себя очень осторожно, учтиво, благопристойно и сдержанно. Все это закончилось в начале лета — по дороге в Бостон, где Роуз должны были сделать последнюю операцию, необходимую для спасения ее жизни. Лайам всегда знал, что требуется спасать не только жизнь девочки. Он и Лили не могли жить друг без друга. Он понимал это уже давно, но с каждым днем осознавал это все глубже. — Не могу быть вдали от тебя и Роуз, — сказала она. — А мы не можем быть без тебя, — ответил он. Она откинула голову назад, чтобы он смог ее поцеловать. Ее поцелуй показался ему сладким и соленым. Когда он закрыл дверь, она отодвинула занавески и выглянула в темноту. В ее глазах он заметил беспокойство. — Что случилось? — спросил он. — Уверена, что я просто чрезмерно осторожна, но мне показалось, что за мной следовала какая-то машина, когда я ехала с побережья. Пойду проверю, — сказал он, но она схватила его за запястье и снова поцеловала. Ему хотелось тут же подхватить ее на руки и отнести в свою кровать. Но, взглянув на нее, он улыбнулся и, взяв за руку, провел через небольшой дом в желтую спальню, где спала Роуз. — Моя Рози! — улыбнулась Лили. — Она скучает по тебе, но с ней все в порядке. Он смотрел, как Лили сначала наклонилась, а потом опустилась на колени. Она поцеловала Роуз в щеку, внимательно осмотрела ее шрам, чтобы убедиться, что он хорошо заживает, нежно поправила левую руку дочери, которой она как будто защищала больное место возле ключицы. Роуз не проснулась во время всех этих проявлений любви Лили, лишь легонько вздохнула, как будто почувствовав во сне присутствие матери. Они прошли в гостиную, и Лили, кажется, впитывала в себя атмосферу этой комнаты с ее старой плетеной мебелью с выцветшими ситцевыми подушками, с морскими картами бухты Наррагансетт и пролива Блок-Айленд, с медным телескопом и книжными полками, которые были заставлены справочниками и журналами по океанографии. Затем, будто вобрав в себя столько, сколько ей требовалось, чтобы знать все о месте, приютившем ее дочь, она бросилась Лайаму на грудь. Он обнял ее и, целуя, почувствовал ее влажную кожу на своей. Она протянула руку и дотронулась до его лица, а он ощутил, как легко касаются ее пальцы его кожи. Он подумал, что она, вероятно, захочет поговорить, и потянулся, чтобы включить настольную лампу, но она остановила его, прижав палец к его губам. Они прошли в спальню. Лайам очень заботился о Лили и хотел быть сильным, понимая, как тяжело ей приходится сейчас: болезнь бабушки, разлука с дочерью. Но сам просто дрожал от возбуждения. Находясь рядом с ней, он постоянно чувствовал себя семнадцатилетним. Она прижалась к нему, ее дыхание обжигало его шею, бедра крепко прижались к его телу. Ее поцелуи стали настойчивее, будто она больше не могла ждать. Он чувствовал, как сильно бьется сердце у него в груди, и постарался сохранить хотя бы остатки спокойствия, чтобы не забывать дышать. Ее руки расстегнули пуговицы его рубашки, затем, проскользнув под нее, стали гладить его кожу. Им так много нужно было сказать друг другу, и они сделали это при помощи тел. Никаких слов не хватило бы, чтобы выразить всю полноту его чувств к Лили. Они прожили вместе целую жизнь — жизнь Роуз. Их общей мечтой было сохранить ей жизнь, дать ей прекрасное будущее. Собственное сердце Лайама было переполнено любовью к Лили и Роуз — он мог и готов был сделать все, чтобы их защитить. Именно это он хотел сказать Лили, и именно это он ей сказал: губами, языком, пальцами, каждой частичкой своего тела и своей души. Сегодня ночью они были вместе, и Лайам знал, что теперь они уже никогда надолго не разлучатся. — Не хочу уезжать, — прошептала она, лежа под простынями рядом с ним, когда небо по мере приближения рассвета начало светлеть и превращаться из черного в темно-синее. — И я не хочу, чтобы ты уезжала, — ответил он, целуя ее волосы. — Он не звонил и не появлялся, — вдруг тревожно произнесла Лили. — Я была уверена, что он обязательно появится, как только новость о моем приезде разнесется по городу. — Новостей было слишком много. Я не включаю телевизор, чтобы Роуз не видела. Но Джон рассказал мне, что о твоем возвращении было написано во всех газетах и сообщалось почти во всех передачах новостей. А ты уверена, что это был не он? В той машине? — Не знаю. Может, я просто стала слишком осторожной, но я уверена, что он выжидает подходящего момента, поэтому мне кажется, что он может появиться из-за любого угла. — Я понимаю, что нам следует держать Роуз подальше от него. Но, думаю, мне нужно быть рядом с тобой, чтобы охранять тебя. — Забота о Роуз — самое лучшее, что ты для меня можешь сделать, — сказала Лили. — Как мне хочется, чтобы мы все вместе сейчас очутились дома в Кейп-Хок. Может, нам и следует съездить домой на несколько дней, — предложил он. — Тебе, мне и Роуз. Мы могли бы послушать ирландскую музыку — нам бы это пошло на пользу. — Ш-ш-ш, — прошептала она, крепко его целуя. — Не соблазняй меня! Мне же нужно позаботиться о бабуле. — Это так, — согласился он. Лайам взял Лили за руку и провел через комнату. Его стол был завален книгами и журналами из личной библиотеки Джона Стэнли, в которых он упорно искал объяснение феномену, наблюдаемому в водах побережья, — скоплению мелкой рыбы в таких необычно больших количествах. Лили медленно прошла к открытой двери. Лайам вышел вслед за ней. В темно-синем небе ярко сияли звезды. Ночь, казалось, отражала океан, раскинувшись от скал вплоть до самого горизонта. Созвездия создавали шатер над головой, выдвигаясь крутой аркой прямо из моря. Они освещали соленые брызги, мелкие и яркие, как снег. — Что это? — спросила Лили, показывая в море на странное сияние, бегущее по волнам. — Биолюминесценция, — ответил Лайам. — Светящиеся морские животные. — Похоже на северное сияние, только под водой, — сказала она. — Оно на самом деле очень необычно. — А может, это Нэнни? — взволнованно спросила Лили. — Вдруг она действительно приплыла за нами сюда из Новой Шотландии! Глядя на белые полосы, Лайам понимал, почему Лили кажется, что это их любимая белуха, приплывшая из самого Кейп-Хок. И хотя Нэнни не появлялась на экране слежения его компьютера, он был почти уверен, что источником«этого света было какое-то морское млекопитающее или другое крупное морское животное. По мере того как они подходили к берегу, рокот далеких волн становился все сильнее. Прибрежные воды были очень неспокойны, и в разбивающихся волнах мелькали прозрачные зонтики медуз и тени тысяч мелких серебряных рыбешек, плывущих параллельно берегу. — Как шумно, — сказала Лили, глядя на воду. — Это явление называется «Призрачные холмы», — ответил ей Лайам. — Что это? — Между берегом и островом Блок-Айленд есть риф. Обычно океанографическая активность здесь довольно предсказуемая. Я только что прочитал несколько статей в старых журналах. Там написано, что при определенных условиях — обычно в середине сезона ураганов, как сейчас, — ветры и приливы могут действовать сообща и посылать огромные волны, которые называются «Призрачные холмы», через этот риф. — А по звуку больше похоже на несущихся галопом лошадей, — проговорила Лили, прислушиваясь к грохоту волн. — Точно. Эти волны могут быть высотой до двадцати метров — волны-бродяги. Серферы их обожают — их буксируют к рифу на катерах или водных мотоциклах. Проблема только в том, что, когда появляются «Призрачные холмы», тогда же и приплывают акулы. Лили крепко обняла его. Она знала, что значат для Лайама акулы. Они стояли возле самой воды, и соленая водяная пыль попадала им на лица. Из-за большого скопления живца на берегу стоял сильный рыбный запах. Пищевая цепь в действии: «Призрачные холмы» изменили всю среду в этой части моря. Они затягивали из Гольфстрима южные организмы и привлекали северные виды из Лабрадорского течения. — Поэтому Нэнни приплыла на юг? — спросила Лили. — Думаю, да. По крайней мере отчасти. Волны-бродяги создают для крупных морских животных источник пищи, которого при нормальных условиях здесь нет. — Роуз думает, что Нэнни следовала за нами, — что он за нами присматривает. — И это тоже может быть правдой. Я даже уверен, что это так и есть, — ответил Лайам, улыбаясь Лили и страстно желая, чтобы она никогда не уезжала. Надеюсь, что наш кит в безопасности, — проговорила Лили, вглядываясь в мерцающую, бурлящую поверхность моря. Вдалеке большой траулер медленно делал широкий разворот, заходя в бухту с северо-востока. Его силуэт на фоне звезд и светящихся волн показался Лайаму знакомым, и он стал внимательно разглядывать судно. — Уже поздно, — сказала Лили. — Я хочу еще немного посидеть с Роуз, а потом мне нужно отправляться обратно в Хаббардз-Пойнт. — Не хочу, чтобы ты уезжала, — прошептал Лайам, поворачиваясь спиной к темному силуэту траулера и целуя ее под звездным небом. Ему казалось, что если он крепко будет держать ее в объятиях, то все обойдется, они будут в безопасности и никогда не расстанутся. Потом они вместе вернулись в маленький домик, чтобы еще немного побыть рядом со спящей Роуз, прежде чем Лили нужно будет уезжать. Лайаму очень не хотелось, чтобы она возвращалась в то место, где испытывала такой страх, но он ничего не мог поделать. Даже темные воды, в которых погиб его брат, не заставляли его чувствовать себя таким беспомощным. Патрик сдержался и не стал звонить своим знакомым в Балтиморе. Мариса просила его не пытаться найти ее сестру, и он велел себе не вмешиваться в это дело. Как бы ему ни хотелось действовать, она дала ему ясно понять, что не желает этого. Ему начали сниться сны о севере. Сны, в которых были темные сосны, растущие на скалистых утесах, гладкие, как зеркало, бездонные бухты, голубые, как лед, небеса, золотоглазые рыси в лесу, широкохвостые соколы, парящие над землей и Марисой. И вот уже третью ночь подряд ему снилась она — Мариса. Шел снег, а они, держась за руки, плавали в проруби в замерзшей бухте. Вода казалась им горячей, и они обнимали друг друга и целовались… Патрик застонал и от этого проснулся. Во сне он сбросил одеяло на пол. Он был весь в поту, сердце выскакивало из груди. Он сел на краю кровати, опустив голову на руки. Флора, его Лабрадор, лежала на своем месте, глядя на него огромными глазами. — Ты понимаешь, что значат сны? — спросил он ее Собака в ответ лишь завиляла хвостом. Ночь была теплой и безветренной. Захватив бутылку воды, он поднялся на палубу. Здесь воздух казался прохладнее. В одних шортах он уселся на крышу каюты, наслаждаясь дуновением легкого бриза. Сон был таким ярким, что даже сейчас он оглядывался по сторонам, будто удивляясь тому, что находится на защищенной стоянке катеров в Коннектикуте, а не в дикой северной глуши вместе с Марисой. Отпив воды из бутылки, он посмотрел на небо. Звезды сияли, как огненные точки, в черной ночи. Патрик заставил себя вернуться в реальность, найдя Полярную звезду. Вот она перед ним — путеводная звезда. Он подумал, сможет ли она довести его прямо до Марисы. Все, что ему нужно будет сделать, — это отдать швартовы: его катер достаточно надежен, чтобы выдержать подобное морское путешествие. Вздохнув, он опять спустился вниз и лег на свою койку, стараясь заснуть. Его бабушка часто рассказывала ему сказки об ангеле, который летает над миром по ночам, раскрывая свои белые крылья, чтобы защитить всех людей, удержать всех вместе и вернуть заблудившихся домой. Она показывала на Млечный Путь и говорила, что это тень ангела. Теперь Патрик надеялся, что этот ангел вновь соединит Сэм и Марису. — Все это чушь! — воскликнул он громко, проснувшись на следующее утро. Может, ангелы и хороши для бабушек, но полицейские знают, что единственный способ что-то сделать — сделать это самому. Взяв телефон, он узнал по справочной номер клиники Джона Хопкинса, а потом попросил соединить его с организацией «Глобальная забота». — Здравствуйте, — сказал он женщине, которая ему ответила. — Меня зовут Патрик Мерфи. — Слушаю вас. — Я звоню по поводу медсестры, которая работает в вашей группе в Перу. Мне нужно с ней связаться. — Вы ее родственник? Что-то случилось? Нет, совсем нет, — ответил он, нахмурившись. Он помолчал. По голосу говорившей с ним женщины он понял, что на нее не произведет впечатление фраза о «детективе в отставке». Но он подумал о Марисе и Джессике и понял, что нужно рискнуть. — Послушайте, я детектив полиции штата Коннектикут. — О… что-то случилось? — С женщиной, которую я разыскиваю, все в порядке, — ответил он быстро, помня, что Мариса говорила ему о работе Сэм. — Я пытаюсь связаться с ней, потому что… — Сэр, — оборвала она его на полуслове, — мы очень заботимся о наших сотрудниках, и я не могу вам дать никакой информации об их местонахождении. Если хотите, можете прислать нам письмо, и я, может быть, смогу его переправить… — Благодарю вас, — проворчал Патрик. — В этом нет необходимости. Флора попросилась на прогулку, и Патрик выпустил ее с катера на берег. Наблюдая, как собака весело носится по траве, он думал о том, что ему делать дальше. Можно попытаться позвонить непосредственно в Перу, попробовать связаться с кем-нибудь из группы «Глобальная забота». Или позвонить одному старому приятелю в полиции Балтимора и, как говорится, попросить вернуть «старый долг». Он не помнил номер телефона на память, поэтому ему пришлось искать его в записной книжке. Набрав номер, Патрик с нетерпением ожидал услышать голос своего приятеля. Вместо этого в трубке заговорил автоответчик. — Привет, Джим, — сказал Патрик в трубку. — Это Пат Мерфи. Сколько лет, сколько зим, да? Послушай, мне нужна кое-какая информация о местонахождении одной женщины из Балтимора, Саманты Махун… Патрик оставил своему приятелю длинное сообщение, рассказав о «Глобальной заботе», о том, что Сэм находится где-то„в глуши в Перу, а ее сестра беспокоится о ней. Затем он дал отбой, размышляя, сколько времени потребуется Джиму на то, чтобы с ним связаться. Он надеялся, что не много. Потому что знал, как сильно Мариса хотела разыскать свою сестру, и если на это уйдет слишком много времени, то Патрику проще сесть в самолет и отправиться в Южную Америку, чтобы привезти ее самому. Глава 8 На обратном пути из Род-Айленда в Хаббардз-Пойнт Лили чувствовала, что получила хороший заряд энергии. Объятия Лайама возбудили даже большее желание, а встреча с Роуз выпустила на волю ураган любви — такой же, как «Призрачные холмы», бьющиеся о риф. Когда наступил рассвет, Роуз проснулась и увидела свою мать, сидящую рядом с ней. И крик ее радости до сих пор стоял в ушах Лили. Она проехала под железнодорожной эстакадой, после которой начинался Хаббардз-Пойнт, и увидела любителей ранних прогулок, совершавших свой ежедневный моцион. Здесь были и просто любители не спеша прогуляться, насладиться садами и пейзажем, и любители спортивной ходьбы, вышедшие на тренировку. Они гуляли группами, болтая и смеясь, или по одиночке, просто наслаждаясь музыкой волн и листьев, шумящих на ветру. Делая поворот и въезжая на первый холм, она увидела Бей и Тару, которая везла детскую коляску с Джой. Они с Бей тяжело дышали и были мокрыми от пота. Заметив Лили, они радостно замахали ей руками. Лили ответила на приветствие, чувствуя, как у нее поднимается настроение. Встреча с Лайамом и Роуз много сделала для того, чтобы разогнать ее ночные страхи. Когда она подъехала к дому и вышла из машины, то увидела незнакомого мужчину. Он был высок, темноволос и одет в темно-синюю форму ФБР. Он сидел в тени на железной садовой скамейке Мэйв. — Меня зовут Джо Хоулмз, — представился он, вставая и пожимая ей руку. — Муж Тары. — Лили Мэлоун, — ответила она. — Приятно познакомиться, — сказал он улыбаясь. — Я так много слышал о вас. Извините за непрошеное вторжение… Она покачала головой: — Что вы! Я вам очень благодарна. Мне и так неудобно, что я втянула вас всех в это дело. Может быть… — И не думайте нас отговаривать, — прервал он ее с серьезным видом. — Вы знаете Тару. Или, может, забыли? Но пытаться спорить с ней — все равно что пытаться убедить ураган дуть на восток, когда он дует на запад. — Я это хорошо помню, — засмеялась Лили. — И кроме того, просто с профессиональной точки зрения, — продолжил он, — нам бы хотелось что-то сделать правильно в вашем деле. Защитить вас сейчас, понимаете? Ваше исчезновение — это действительно нечто. Мне бы хотелось задать вам пару вопросов по этому поводу, узнать, как же вы это сделали. Прятаться целых девять лет! — Могу я спросить вас? — почти прошептала она, вспомнив свет фар в зеркале заднего вида ночью. — Это вы следили за мной сегодня ночью? — Нет, — ответил Джо. — Когда я здесь сегодня появился, вашей машины не было. Тара решила, что вы остались в больнице. — Я ездила на Род-Айленд повидаться с дочерью. Но мне показалось, что кто-то следил за мной на дороге… — Вы думаете, Эдвард? — Боже! Надеюсь, что нет! — воскликнула она. — Неприятный тип, — сказал Джо. — Я постараюсь узнать, где он был прошлым вечером. Слушайте, вы просто занимайтесь своими делами, делайте то, что нужно. А мы присмотрим за вашим домом. — Я видела Тару и Джой, — сказала она. — У вашей семьи есть дела поважнее, чем охранять меня. — Поважнее, чем помощь другу? — Он покачал головой. — Я полностью поддерживаю Тару в этом деле. Нет ничего важнее этого, Лили. Летний день был теплым. Трава щекотала босые ноги Роуз. Она играла во дворе, пока доктор Нил работал в доме. На высокой ветви одного из деревьев на переднем дворе дома висели качели, и она забралась на них и стала качаться. Ветер шевелил листья у нее над головой. Какая-то птица залетела в зеленые заросли живой изгороди. Мама Роуз была с ней во время завтрака, и теперь девочка тосковала, потому что она опять уехала. Сидя на качелях, Роуз могла видеть начало и конец улицы. У семьи в соседнем доме были дети постарше ее — она видела, как они все сели в голубой микроавтобус и куда-то уехали. Когда Роуз видела детей, то вспоминала Джессику. Она посмотрела на дом — доктор Нил сидел в комнате прямо у окна. Она помахала ему рукой, он махнул в ответ, и ей стало веселее. Качаясь туда-сюда, она разглядела, как какая-то машина проехала по улице, миновала их дом, не останавливаясь. Роуз продолжала качаться и через несколько минут увидела, как та же машина едет в обратном направлении, но уже медленно. Подъехав к подъездной дороге, ведущей к их дому, машина остановилась прямо на улице, не поворачивая во двор. «Может быть, хозяин машины заблудился», — подумала Роуз. Она посмотрела в сторону дома. Доктор Нил по-прежнему сидел у окна, что-то читая. И хотя машина остановилась на улице, вышедший из нее мужчина вошел во двор. Он был намного ниже доктора Нила, но шире в плечах. У него были короткие, немного волнистые каштановые волосы. Сначала Роуз почувствовала какую-то смутную тревогу, но потом мужчина улыбнулся. Он выглядел очень дружелюбным, добродушным. Роуз осталась на месте. Она не боялась, но ее мать велела ей не разговаривать с незнакомыми людьми. Тень от высокого дерева пятнами лежала на лице незнакомца, из-за чего хорошо видна была только его улыбка. — Ты здесь живешь? — спросил он Роуз покачала головой. — Значит, ты здесь просто в гостях? — спросил он снова, стоя уже всего в нескольких шагах от нее. Теперь она видела его глаза — яркие, но пустые, как зеленые стеклянные шарики. Она кивнула и замерла, взглянув на окно дома. Там был доктор Нил, внимательно наблюдавший за незнакомцем, который подошел еще ближе. — Ты здесь с родителями? Дверь распахнулась. Доктор Нил направился к ней, и что-то в его взгляде дало ей понять, что она должна бежать к нему. Она так и сделала, почувствовав, как бешено заколотилось ее сердце. Когда она оглянулась, незнакомый мужчина уже шел к своей машине. — У тебя такие красивые зеленые глаза, — крикнул он ей вслед. — И каштановые волосы. Мне нравятся твои косички. — Подождите минутку, — обратился доктор Лаэм к незнакомцу, направляясь к нему через двор. — Я хочу с вами поговорить. Но тот не ответил. Он лишь неотрывно смотрел на Роуз, садясь в свою машину. С силой хлопнув дверью, он стал отъезжать, все это время не отводя глаз от Роуз. Потом его машина скрылась из виду. — Кто это был? — спросила она доктора Нилла. — Тот, с кем нужно быть начеку, — ответил он. — Больше я не выпущу тебя во двор одну, хорошо? — Хорошо, — ответила она. Он посмотрел ей в глаза. Роуз моргнула, внимательно глядя на него. Она не понимала, что сейчас произошло, но знала, что из-за этого у нее слишком быстро стало биться сердце. Тот человек так на нее смотрел… Он улыбался, как будто был добрым. Но его глаза — сверкающие и пустые — испугали ее. Они напомнили ей глаза волка, которого видела в книжке, и она вздрогнула. Доктор Нил обнял ее и отвел в дом. Лайам сидел за компьютером, обложившись первыми номерами журнала «Копейи» и пытался унять волнение, охватившее его. У него не было ни малейшего сомнения в том, кто был этот человек, только что подходивший к Роуз. Эдвард проследил за Лили прошлой ночью и утром вернулся, чтобы рассмотреть это место при дневном свете. Если бы только Лайам не отпустил сегодня утром Роуз одну во двор! Если бы только он велел ей оставаться на заднем дворе, который не видно с улицы! Он тут же позвонил Лили. — Что он сказал? Что сделал? — простонала она. — Он почти не говорил, — ответил Лайам. — Только спросил, гостит ли она здесь вместе с родителями. А потом просто стоял и смотрел на нее. — Господи! — воскликнула Лили. — Теперь он все знает… Что же нам делать? — Думаю, теперь нам с Роуз нужно приехать в Хаббардз-Пойнт. Зачем жить здесь, если он уже все знает? — А может, это был не он? Просто сосед, проезжавший мимо, или… — Лили! — мягко остановил ее Лайам. — Я не знаю, что делать, — прошептала она. — Это казалось такой хорошей мыслью — держать Роуз подальше отсюда. Может быть, так все-таки лучше — он же не знает, что она его дочь. Он понятия не имеет. — Он упомянул ее зеленые глаза и каштановые волосы, — сказал Лайам. — Как у него… — Как у него, — повторил Лайам. — О боже! Мне нужно подумать… — Хорошо, — согласился он. — Только думай быстрее. Я хочу, чтобы мы все были вместе. Повесив трубку, Лайам повернулся и посмотрел на Роуз, которая сидела у окна. В солнечном свете ее каштановые волосы сверкали, как медь. Сегодня утром, после того как уехала Лили, она попросила его помочь заплести их в косы. Он попробовал, что оказалось довольно сложно для его одной руки. Теперь он видел, как ее волосы свободно спадают на плечи — она расплела косы после слов Эдварда. Услышав стук в дверь, Лайам напрягся — у него засосало под ложечкой. Казалось, он ожидал Эдварда — тогда бы он смог вступить с ним в открытую борьбу. Кинувшись через гостиную и рывком открыв дверь, он увидел на крыльце своего старого друга Джона Стэнли — загоревшего, в белой тенниске и выцветших красных шортах, очках в тонкой оправе и панаме на голове. Улыбка Джона растаяла, как снег, когда он заметил выражение глаз Лайама. — Тпру! — воскликнул он. — Это всего лишь я! — У нас тут утром был нежеланный гость, — ответил Лайам. Он выглянул через плечо Джона и осмотрел улицу. — Заходи! — Он нашел вас? — спросил Джон, нахмурившись. Само собой, Лайам еще раньше объяснил ему причину, почему им с Роуз нужно пожить здесь. — У меня есть как раз то, что нужно, чтобы отвлечь тебя от мрачных мыслей. Ты, думаю, уже обратил внимание на то, что творится в море у берега? — Такое трудно не заметить. — Лайам, взглянул на бухту. Покрытая белой пеной вода, казалось, кипела от кишащей рыбы. — Не хочешь прокатиться на катере? Я покажу тебе кое-что необычное. — Со мной Роуз… — Моим детям всегда нравились океанографические экспедиции. Она станет членом нашей команды. Лайам кивнул. Увезти Роуз хотя бы на день будет сейчас самым правильным шагом. — Давай спросим у нее, — предложил он. Он поспешил в гостиную. Роуз свернулась калачиком в кресле. У нее на коленях лежала книга, но взгляд был встревоженным. Лайам видел, что визит Эдварда ее расстроил. — Роуз, — обратился он к ней, — мой друг хочет прокатить нас на катере. Поедешь? — Я хочу к мамочке, — ответила она Лайам сел рядом с ней. — Знаю, — сказал он мягко. — Уже очень скоро мы будем вместе. Но сегодня нельзя, поэтому я подумал, что прогулка на катере — самое лучшее, что мы можем сейчас сделать. — Тот дядя мне не понравился, — прошептала она. — Мне тоже, — ответил он. — Но если мы будем кататься на катере, то он не сможет вернуться и снова заговорить со мной. Да? — Точно. — Хорошо! — кивнув, согласилась Роуз. Лайам быстро убрал в сумку ноутбук, мобильный телефон и бинокль. Надев солнцезащитные очки и бейсболку, он захватил бутерброды и сок для Роуз. Пригласив Джона в гостиную, он познакомил с ним девочку. — Роуз, это доктор Стэнли — мы живем в его доме. — Спасибо вам, — вежливо поблагодарила Роуз. — Рад познакомиться, Роуз. Ты любишь кататься на катере? Улыбка, появившаяся на губах девочки, отразилась в ее зеленых глазах. Ее лицо ожило, и она кивнула: — Да! Очень! — А ты любишь науку? — спросил Джон. — Океанографию? — Да, — ответила Роуз, улыбаясь еще шире. — Отлично! — сказал Джон. — Потому что у нас тут прямо в бухте происходит что-то совершенно непонятное. Можно сказать — океанографическая тайна, и именно нам придется ее раскрыть. Лайам волновался, как студент, — перед ними тайна «Призрачных холмов»! Поколения океанографов наблюдают это необычное явление, пытаясь установить его причину. Он дал Роуз крем от загара, чтобы она помазала им руки и ноги, и еще раз проверил, все ли захватил с собой. Потом они втроем пошли через Двор к морю. Массивный десятиметровый каменный волнорез выступал в море с берега. Лайам видел, что он защищает берег от размывания, вытягивая полумесяцы песка и гладкой морской гальки из волн. На конце волнореза были пришвартованы два судна — спортивный катер «Передышка» и двенадцатиметровая шхуна для ловли омаров «Синяя цапля», реконструированная и оснащенная для океанографических работ. Проведя столько лет на туристических катерах семьи Лайама в Кейп-Хок, Роуз была уже опытным моряком. Прыгнув на борт «Синей цапли», она встала в сторонке, чтобы не мешать взрослым готовиться к отплытию. Джон запустил двигатель, а Лайам, пройдя по волнорезу и еще раз убедившись, что Эдварда на берегу нет, отдал швартовы и прыгнул на корму. Джон повел шхуну на юг вдоль западного входа в бухту Наррагансетт. Судно двигалось медленно, двигатели работали на малых оборотах, образуя за кормой в спокойной воде ленивую белую волну. Прямо перед «Синей цаплей» низко над волнами летели две стаи куликов. Роуз показала на них и посмотрела на Лайама, чтобы убедиться, что он их видел. Он кивнул и улыбнулся, но его внимание было приковано к более крупным птицам — чайкам и крачкам, носящимся у берега и ныряющим в воду. — Птицы за работой, — сказал он. Найдя в сумке бинокль, он поднес его к глазам и стал наблюдать, как ржанки кормятся мелкой серебряной рыбешкой. А вокруг повсюду мелькали плавники и хвосты крупной рыбы. — Точно, — ответил Джон. — Какая рыба сейчас мигрирует? Полосатые окуни, пеламиды? — Вся, какая есть, — проговорил Джон, и Лайам бросил на него быстрый взгляд — он уже сам подозревал то же самое. Но Джон продолжал вести шхуну вперед. Они миновали городской пляж Наррагансетт, затем пляж Скарборо, где серфингисты, сидя на своих досках, смотрели в открытое море на грохочущие «Призрачные холмы», ожидая волну, на которой стоило прокатиться среди сравнительно небольших волн. Пара скоп ловила рыбу на мелководье, блестя крыльями на солнце. Когда они обошли вокруг мыса Джудит, запах рыбы усилился. Лайам не удивился этому — здесь было место, где большие дизельные траулеры проходили туда и обратно из гавани. Эти суда ловили рыбу на банке Джорджа, на конце континентального шельфа, добывая морского окуня, треску, хека и омаров, и в трудолюбии они ни в чем не уступали рыболовецким судам из Кейп-Хок в Новой Шотландии. В свое время Лайам успел привыкнуть к запахам старой наживки и брошенной рыбы — но здесь все было по-другому. Здесь запах был живой — он говорил о море, глубоком, синем и таинственном. От него у Лайама пошли мурашки по спине. Он взглянул на Джона и увидел, как тот хмурится, ведя шхуну. Инстинктивно Лайам обнял Роуз, и они вместе стали смотреть вперед. — Куда мы плывем? — спросила Роуз. — Осталось совсем немного, — ответил Джон. Лайам бросил взгляд вдоль берега — Лили была лишь в двадцати милях западнее. Он попытался представить, что она делает в этот момент, и еще подумал, не связан ли этот неожиданный атавистический страх, который нарастал в его груди, с Лили и с тем, через что ей приходится проходить. — Мы на месте, — сообщил Джон, убрав газ и снизив обороты двигателя так, что он лишь приглушенно ворчал под палубой. — А где мы? — спросила Роуз. — Это маяк мыса Джудит, — ответил Джон, показывая на пятнадцатиметровую башню. Она была построена из песчаника, выбелена от земли до половины своей высоты, а на ее вершине сверкали на ярком солнце линзы Френеля. — А в семи милях отсюда остров Блок-Айленд, — сказал Лайам. — В шести с половиной, — поправил его Джон. — От крайней точки мыса Джудит до северной оконечности острова Блок-Айленд. Я помню это еще с тех пор, когда сдавал экзамен на права пилота. Если заглохнет двигатель самолета, то планировать придется три целых четыре десятых мили. Три минуты планирования или целый день вплавь. Но мне бы не хотелось сейчас плавать в этой воде. Слышишь? Роуз нахмурилась. После того как Джон сбавил обороты двигателя и его стало почти не слышно, звук небольших волн, бьющихся о корпус шхуны, стал настойчивее. Только это были совсем не волны: удары были частыми и резкими. Казалось, сотни рук хлопают в ладони. А снизу шел нарастающий рев. — Что это? — спросила Роуз, подойдя к борту. Она крепко взялась за поручень, а Лайам встал рядом. Они смотрели вниз в синюю воду и видели одно серебро. Серебряные хвосты, плавники, чешую. Тысячи, сотни тысяч маленьких рыбок резвились прямо на поверхности воды. — Это рыба кормится, — сказал он. — Обычно подобное можно увидеть в сентябре, и то не всегда, — уточнил Джон. — Редкий год наблюдается такая активность. Шхуна вспугнула десяток, а то и два серебристых чаек, розовых крачек — они поднялись кричащим, каркающим белым облаком крыльев. Лайам посмотрел через борт и увидел серебристую ленту рыбы, простирающуюся во все стороны. Джон повел шхуну через пролив к острову Блок-Айленд. Серебряные рыбки плыли потоком — река мелкой рыбы, извиваясь, уходила в открытое море. И за ней следовали морские птицы — такого количества чаек и крачек Лайам не видел никогда! — А это не… — спросил он, показывая вверх. — Северный баклан, — ответил Джон. — Большую часть жизни проводит в открытом море. — А теперь он здесь, в проливе острова Блок-Айленд? Джон сжал губы. Лайам знал, что он сейчас думает то же самое: если такое количество корма смогло привлечь северного баклана, то какие виды рыбы могут сейчас плавать под поверхностью воды? Лайам подумал о Нэнни, чье местонахождение было неизвестным последние несколько дней, и содрогнулся. Целая флотилия моторных катеров и водных мотоциклов прошла мимо них, таща на буксире серфингистов. Но внимание Лайама привлекло еще одно судно — темно-зеленый траулер со знакомыми очертаниями. Поднеся бинокль к глазам, он почувствовал, как у него кровь застыла в жилах. Это был «Map IV» — порт его приписки Кейп-Хок был золотом выведен на транце. А на мостике стоял его капитан — Джеральд Лафарг. — Твой приятель? — удивился Джон. — Едва ли, — Лайам покачал головой. — Он рыбак, которого я знаю по Новой Шотландии. У нас с ним уже была пара стычек — он ловил дельфинов и продавал их под видом тунцов. — Сейчас мы его завернем, — сказал Джон, протягивая руку к передатчику. — Если он канадец, то не имеет права рыбачить у Род-Айленда. — А он не рыбачит, — произнес Лайам, разглядывая траулер в бинокль. Лафарг стоял неподвижно, глядя на волны. Рыболовецкая оснастка его судна была закреплена над палубой, сети скатаны, а траловые борта закрыты. — Тогда что же он здесь делает? — удивился Джон. — Именно это я и хотел бы знать, — ответил Лайам, наблюдая, как «Map IV» направляется вслед за прошедшими мимо катерами. Прямо по курсу оживали гиганты — «Призрачные холмы». Лайам почувствовал, что температура воды стала выше, — сюда прямо из Гольфстрима пришли океанские волны, ярко-лазурного цвета, чистые, как солнечный свет. Дикие и оглушительно ревущие, они поднимались на высоту пятнадцати метров, всей своей огромной массой, не разбиваясь, перекатывались через риф, а потом взрывались белой пеной. — Что это? — спросила Роуз, пораженная необыкновенным зрелищем. — Самые большие волны, которые мы с тобой когда-либо видели, — ответил Лайам, обнимая ее за плечи. — В середине моря? Я думала, что волны разбиваются только о берег, — сказала она. — Они разбиваются о подводный риф, — объяснил Джон. — Такое случается только раз или два в столетие, когда ветры, течения и прилив создают подходящие условия. Лайам достал из сумки ноутбук и, включив его, стал ждать, когда загрузится программа слежения за хищниками. Он ввел несколько координат, одновременно следя за данными погоды на экране. Тропический шторм прошел к востоку от Гаттераса, создав очень редкий вакуумный эффект, в результате которого и закрутился целый вихрь этих ужасных волн-бродяг. — То, что мы сейчас наблюдаем, — очень редкое явление на восточном побережье, — сказал Джон, когда один из серфингистов помчался на гребне дикой волны под крики и улюлюканье зрителей. — Такие вещи можно видеть на северном побережье острова Мауи на Гавайях, печально известном месте для серфингистов… — Оно называется Челюсти, — уточнил Лайам. — И сразу ясно почему. — Именно, — подтвердил Джон. — Точь-в-точь как Скитальцы — место с гигантскими волнами к северу от Сан-Франциско. Да к тому же акул там полно… — Как и здесь, на «Призрачных холмах», — сказал Лайам. Он наконец загрузил программу слежения за хищниками и теперь наблюдал за невероятным количеством фиолетовых точек, мигающих в ближайшем окружении от их шхуны. — Зеленые точки — это киты, а фиолетовые — акулы? — спросила Роуз, нахмурившись. — Да, — ответил Лайам, успокаивающе положив ей руку на плечо. — Так одной их этих зеленых точек может быть Нэнни? — Ее здесь нет, — вздохнул Лайам, ища на экране метку ММ 122, означающую номер радиомаяка, установленного на Нэнни. — Это здорово! — воскликнула радостно Роуз. — Вы только посмотрите, сколько здесь акул! Это было правдой: Лайам записал метки всех акул, на которых он со своими коллегами поставил радиомаяки. Они плавали как раз под ними: акулы мако, тигровые, две шестижаберные и две большие белые, которые кружили глубоко внизу. Некоторые серфингисты отваживались на спуск по волнам, забывая о том, кто плавал под их досками. Лайам почувствовал прилив адреналина в крови, будто сам оседлал одну из этих ужасных волн. Он подумал о машине Эдварда, которая сегодня утром так медленно проехала по их улице. Он знал, что есть люди-хищники, которые намного хуже любой акулы. Они такие же голодные, такие же злобные. Лайам обнял Роуз и прижал к себе. Со всех сторон вокруг их шхуны мелькали плавники, но он их не замечал, а смотрел в сторону той дороги, которая шла мимо дома Джона Стэнли и вела прямо к Лили. Глава 9 Лили поняла, что случилось что-то серьезное, как только вышла из лифта на пятом этаже больницы. У двери палаты Мэйв стояли несколько врачей. Они бросили на нее быстрые взгляды, и Лили почувствовала, как сильно забилось ее сердце. — Мисс Мэлоун! — воскликнула доктор Мид. — А мы как раз пытаемся до вас дозвониться. — Что случилось? — спросила Лили, почувствовав слабость и прислоняясь к стене. — Хорошие новости, — ответила доктор. — Ваша бабушка сегодня стала реагировать на внешние раздражители. — Она вышла из комы? — Не совсем, — произнесла доктор Мид с улыбкой, в которой проскользнуло некоторое сомнение. — Но она открыла глаза, осмотрелась и заметно активнее реагировала на некоторые нейротесты. — Она что-нибудь говорила? — Она сказала «Мара», — ответила доктор Мид, теперь уже улыбаясь по-настоящему. — Я должна ее увидеть, — сказала Лили. — Конечно! — разрешила доктор Мид и вместе с другими врачами отошла в сторону, чтобы пропустить Лили в палату. Мэйв снился белый сон. Такие сны приходили к ней с тех пор, как она была еще совсем ребенком и пыталась проснуться после очень крепкого сна. Белые сны обычно снились ей накануне волнующих, прекрасных дней. Например, Мэйв видела белый сон в ночь накануне школьного конкурса на знание орфографии, когда она была в четвертом классе. Она получила приз, правильно написав слово «пирометаллургический». Еще один белый сон ей снился накануне победы в теннисном матче, когда она уже училась в выпускном классе школы. И снился под самое утро того дня, когда она вышла замуж. Белые сны были предвестниками великой радости. Они приходили в разных формах: в виде насыщенных ярким светом кучевых облаков, или морской пены на мягких волнах на западном берегу Корсики, или мягких белых перьев на крыльях голубки. Но чувства, которыми они ее наделяли, были всегда одинаковыми. Ее тело трепетало от острого, прекрасного ощущения жизни, а душа наполнялась любовью, светом и ожиданием чуда. После таких снов очень хотелось проснуться и встретить новый день наяву. В сегодняшнем белом сне Мэйв видела сад. Она стояла на тропинке, окруженная белыми розами, и чувствовала, что в руке у нее садовые ножницы. Со стороны моря доносился успокаивающий шелест волн о скалы. Это был ее собственный сад, и она подрезала цветы сорта «белые рассветы», которые росли на деревянной решетке у входной двери. Воздух был чистым и свежим, чуть смягченным соленым запахом моря. У нее были седые волосы, как и у женщины, которая работала рядом с ней. Конечно, это была Клара. Им даже не нужно было говорить. Они давно уже составляли одну команду. Конечно, за все эти годы у них случались и размолвки. И уж конечно, у них не существовало единого мнения на все. Но в белых снах все ссоры уступают место любви. — Мара, — произнесла Мэйв, подрезая ветки и колючки. — Это значит «море», — откликнулась Клара. — По-гальски. — И именно в Ирландском море, — продолжала Мэйв, — погибли мой сын и его жена. — Но ты кажешься такой счастливой! — Потому что я счастлива, — пояснила Мэйв. — Я скоро его увижу. — Тебе нельзя сейчас уходить, — весело сказала Клара, — здесь твоя правнучка. — Мара, — повторила Мэйв. И вдруг она услышала свой голос, отозвавшийся эхом в ее ушах, будто она уже наполовину проснулась, будто белый сон подходил к концу, будто настоящая жизнь звала ее обратно, заставляя вернуться из блаженного состояния: — Мара. Мара… — Бабуля, — раздался знакомый голос, и это была не Клара. — Бабуля! Я здесь! — Милая моя! — проговорила Мэйв. Кто-то сжал ее руку. Это ощущение показалось ей таким чудесным, таким реальным. Она бы узнала это прикосновение из тысяч! Именно эту руку она держала, когда вела девочку в школу или на пляж, именно эту руку она держала во время посещений врача и дантиста, именно эту руку она держала во время похорон сына и невестки. — Ты слышишь меня? — спросил знакомый голос. И опять это говорила не Клара, и это был не сон. Мэйв моргнула — неужели это она… — Мара? — Она не верила самой себе. — Это я, бабуля! — ответила ее внучка счастливым, радостным голосом. Мэйв опять заморгала, стараясь сфокусироваться и наконец увидеть того, кто говорил. Она закашлялась, и химический привкус — напоминавший сладкий, похожий на сироп воздух, который она тогда пила, как микстуру, — вернулся вновь, перебивая все ощущения, заставляя вновь кружиться ее голову. Она никак не могла вынырнуть из сна, не сейчас, еще нет… «Скоро, — подумала она. — Не уходи, не уходи, пожалуйста, дай мне еще всего пять минут…» — Проснись, бабуля, — как сквозь вату, услышала она голос Мары. — Пожалуйста, проснись! Я хочу тебя видеть, хочу рассказать тебе о Роуз. Ей уже девять лет, бабуля. Она такая красивая. Роуз, — пробормотала Мэйв, снова вернувшись в свой сад, где аромат цветов был таким сильным, таким тяжелым, что затягивал ее обратно в сон, прочь от прекрасного знакомого голоса, голоса Мары. Она изо всех сил старалась открыть глаза, посмотреть на лицо человека, сидевшего рядом. Ох, если бы только ей удалось поднять веки — они были такими тяжелыми, а тот запах уже заполонил все… Что он ей тогда сказал? Очень давно? «Белые розы так легко помять»… — Бабуля! — воскликнула Мара громче. — Не уходи от меня, проснись! Ты мне нужна! Бабуля! «Белые розы так легко помять»… Белый сон растворился и превратился в темноту, и Мэйв знала — ей нужно предупредить Мару. Ей необходимо проснуться, проснуться во что бы то ни стало и предупредить свою дорогую внучку, что опасность вернулась и что она должна сделать все, что в ее силах, чтобы защитить себя и свою дочь. Но сон оказался слишком сильным, она не могла с ним больше бороться. Он связал Мэйв по рукам и ногам и потащил за собой еще глубже, туда, где никто не мог до нее дотянуться. Пока не мог. Лили очень расстроилась, но доктор Мид, невропатолог, попыталась убедить ее, что больные в состоянии комы часто приходят в себя и теряют сознание на какое-то время, прежде чем окончательно проснуться. Лили изо всех сил старалась поверить в эти слова — ее охватило такое счастье, когда она увидела мягкие голубые глаза бабушки в первый раз за целых девять лет и услышала, как любимый голос прошептал ее имя. А ведь она думала, что никогда уже его не услышит. Потрясенная, Лили решила спуститься вниз в кафетерий и выпить чашечку чая. Стоя в очереди, она слышала, как люди шепчутся за ее спиной. Выбирая чай, наполняя чашку кипятком, она пыталась сдержать дрожь в руках, чтобы не расплескать воду. Она нашла свободный столик в дальнем углу зала, у окна, выходящего на стоянку. — Здравствуй, Лили. Имя назвали новое, но голос, который произнес его, остался прежним. Она почувствовала, как страх, похожий на кусочек льда, скатился по спине. У нее перехватило дыхание, в точности как у Роуз, когда она была еще совсем маленькой и не могла набрать воздуху в легкие. Одно лишь слово — ее новое имя, — и она уже почувствовала старый привычный ужас. — Эдвард, — выдавила она. — Та-ак, — произнес он, возвышаясь над ней. Он выглядел бледным и постаревшим. В нем уже не было мальчишеской прыткости. Вокруг глаз и рта пролегли морщины. Или может быть, это проявилось только в данный момент — Эдвард всегда умел быстро изменяться и преобразовываться, прямо на глазах. Она крепко держала свою пластиковую чашку, наполненную кипятком, обхватив ее пальцами, давая себе возможность на самом деле почувствовать ее жар. Она боялась, что у нее будет шок, а горячая чашка в руках позволяла не терять связи с реальностью. «Я могла бы плеснуть в него кипятком, — подумала она. — Прямо сейчас. И убежать». — Моя жена, — сказал он. — Вот уж не думал, что вновь увижу свою жену. — Чего ты хочешь? — спросила она, не глядя на него. — Чего я хочу? — переспросил он. — Гм, хороший вопрос. Мне бы хотелось знать, что случилось. Почему ты сбежала от меня? Что я сделал такого ужасного? — Мы здесь одни, Эдвард, — ответила она. — Ты знаешь правду, и я ее знаю. Давай не будет притворяться. Мы оба там были. — Ты унизила меня, — прорычал он. — Нет, даже хуже! «Унизила» — слишком мягко сказано! Ты заставила меня думать, что умерла. И из-за тебя я был под следствием по делу о твоем убийстве. Ей хотелось зажать уши, чтобы больше ничего не слышать. Она знала, что его надо остановить, прежде чем он заведется. И все же одновременно она не могла побороть любопытство, она была загипнотизирована его присутствием — как если бы смотрела на акулий плавник, кружащий вокруг лодки в летний день, или на мокасиновую змею, греющуюся на солнце на дороге. Было что-то неотразимое в самых опасных существах. Нормальный человек не в состоянии до конца понять, как можно делить свое существование с чем-то таким внешне привлекательным и одновременно смертоносным и не боящимся появляться открыто. — Эдвард, — спросила она, — что ты здесь делаешь? — В газетах написали, что ты вернулась домой, потому что твоя бабушка попала в больницу. Я пришел ее навестить. Знаешь ли, мы поддерживали с ней связь. Лили хотелось вскочить и выцарапать ему глаза. Ее сердце бешено заколотилось, дыхание участилось, но она продолжала держаться за чашку, чтобы сохранить спокойствие. Она как будто слышала бабушкин голос, призывающий ее оставаться спокойной и не доставлять ему удовольствия заметить ее настоящие чувства. — Мэйв говорила тебе, что я ее навещал? — произнес он самым что ни на есть светским тоном. Лили не отрывала взгляда от чашки. Почему он не упоминает Роуз? Может, Лайам ошибся? Может, тот человек, зашедший к ним во двор, был все-таки не Эдвард? Если Эдвард знает о Роуз, почему он не спрашивает о ней? Он тихо фыркнул от смеха. — Конечно, она не говорила, — сказал он. — Мэйв не знала, что ты жива. Ты держала ее в неведении, так же как и всех остальных. Вот вам и дружная семья Джеймсонов! — Это из-за тебя она здесь, — прошептала она Он улыбнулся, и у нее холодок пробежал по спине. — Угадай, кого я видел сегодня утром? — спросил он. У Лили пересохло во рту. Она сделал маленький глоток чаю, а в мозгу проносилось: «Не реагируй, не красней, не давай ему даже повода подумать, что Роуз существует». Но у Эдварда слишком хорошо была развита интуиция. У него глаза были на затылке, а его нервные окончания никогда не успокаивались. — Девочку с зелеными глазами, — издевательски ответил он на свой вопрос. Лили почувствовала, как кровь стремительно побежала по ее жилам и закружилась голова. Она посмотрела ему прямо в глаза, и его лицо стало холодным и жестким. — Знаешь, что самое непростительное? Самое жестокое страдание, которое мне когда-либо причиняли? — прошипел он. — Это то, что ты притворялась, будто любишь меня, а потом обращалась со мной, как с последним ничтожеством. Ты еще не знаешь, Лили, что тебя ждет. Как я когда-то не знал, что ты собираешься бросить меня. Лили трясло. В этот момент в дверях кафетерия показался Патрик Мерфи. Он увидел их и мгновенно пересек зал. Ростом под метр девяносто, он возвышался даже над Эдвардом. Напряжение стало почти непереносимым, но в то же время оно дало Лили возможность наконец по-настоящему рассмотреть своего бывшего мужа. При росте чуть выше сто семидесяти сантиметров, он был, как и всегда, очень мускулист. Загорелый, одетый в модные летние брюки и синюю тенниску с эмблемой нью-йоркского яхт-клуба, на руке часы «Ролекс», которые она подарила ему, когда они еще были вместе. Его каштановые волосы стали длиннее, чем раньше, но оставались все еще жесткими и густыми, хотя поседели на висках. Его зеленые с золотыми искрами глаза были по-прежнему яркими и пронизывающими, но под глазами виднелись мешки. Он выглядел так, будто последнее время сильно пил. «Вероятно, он водит знакомство с шикарной компанией яхтсменов», — подумала она и вдруг вспомнила, как он врал ей, рассказывая о своем прадеде — морском капитане. — Ба! — сказал Патрик. — Смотрите, кто пришел! Как жизнь, Эдвард? — Отлично, — ответил тот резким тоном. Он смотрел Патрику прямо в глаза лишь пару секунд, а потом отвел взгляд и смотрел куда угодно, только не на него. — Наверное, много играешь в гольф, раз у тебя столько свободного времени? А может, ходишь под парусом? У тебя большая лодка? — Мне хватает, — отчеканил Эдвард. Потом ухмыльнулся, будто придумал самую смешную шутку на свете. — Больше твоей. — Ну? — удивился Патрик, не отрывая от него злого взгляда. — Что ты здесь делаешь? — Я уже говорил Лили. Я пришел навестить Мэйв. — Это неправда! — возразил Патрик. — Идет полицейское расследование. — Но ты теперь не служишь в полиции, — произнес Эдвард, злобно ухмыляясь. — Думаю, твоей карьере не пошло на пользу то, что ты десять лет пытался обвинить невиновного человека в убийстве, которого не было. — Держись подальше от Мэйв и ее семьи, — произнес Патрик, глядя Эдварду прямо в глаза. — Неужели? Что, думаешь меня остановить? — Именно так, — улыбнулся Патрик. — На водонагревателе Мэйв нашли твои отпечатки пальцев. Тебе придется ответить на несколько вопросов. — Я настраивал ее термостат, — ответил Эдвард, с ненавистью глянув на бывшего полицейского. — С радостью это признаю. Ее внучки не было рядом, и некому было помочь старой женщине. Пришлось мне! — Моя бабушка никогда бы не приняла твоей помощи! — воскликнула Лили. — Ни при каких обстоятельствах она бы не обратилась к тебе. Ты лжешь! Вдруг лицо Эдварда стало ярко-красным, каким всегда становилось, когда она бросала ему вызов. Его губы сузились в полоску, а зеленые глаза потемнели от бешенства. Она видела, как в нем растут злоба и ярость, поднимаясь из тайного колодца глубоко внутри, и почувствовала мгновенный приступ страха. — Думаешь, я лгу? Тогда спроси Мэйв! — проговорил Эдвард, шагнув вперед. Лили показалось, что он ударил ее кулаком в живот: он же знает, что бабушка в коме! — Ладно, Лили! Пойдем наверх, посмотрим, как там Мэйв, — сказал Патрик, беря ее за руку. Лили кивнула, не отрывая глаз от Эдварда. Направляясь к выходу кафетерия, она заметила, что он следит за ней взглядом. — Не приходи сюда, Эдвард, — предупредил Патрик. — Идет полицейское расследование. — Думаю, сюда я не приду. — Эдвард не отрывал глаз от Лили. — У меня есть дела поважнее. Есть кого еще навестить. , Лили хотелось броситься на него, но он вдруг резко повернулся и быстро ушел. У Лили вырвался тихий стон — что-то среднее между страхом и отчаянием. Патрик внимательно посмотрел на нее. — О чем это он? — спросил он. — Сегодня он видел Роуз, — ответила Лили. — Утром. Он проследил за мной, когда я вчера ездила на Род-Айленд. Мне показалось, что я заметила за собой какую-то машину, но потом она вроде пропала. Я так волновалась, мне так хотелось увидеть Роуз и Лайама! Поэтому я была не очень внимательна. — Она вскинула руки и схватилась за голову. — После всех этих лет я отвела его прямо к ней! — Откуда ты знаешь, что он ее видел? — Какой-то человек заходил во двор и разговаривал с Роуз. Лайам подумал, что это был Эдвард. А Эдвард только что мне сказал, что видел девочку с зелеными глазами. — В игры с тобой играет, — проговорил Патрик, прищурив глаза. — Что он собирается делать? — спросила Лили Патрик пожал плечами: — Мне это не нравится, вот что. Все эти годы меня преследовала мысль о том, что же он с тобой сделал. А теперь, познакомившись с Марисой, я начал понимать. Есть что-то в этом человеке, что заставило двух таких женщин, как вы, убежать от него как можно дальше. — Это правда? То, что ты сказал о его отпечатках пальцев? — вспомнила Лили. Патрик покачал головой: — Нет. Но его реакция на мои слова интересна. Дело в том, что полиция не хочет, чтобы он появлялся рядом с Мэйв. Я им позвоню. — Он посмотрел на Лили. — Знаешь, что я заметил? Он с большой легкостью называет тебя Лили. Она кивнула, чувствуя, как сильно бьется ее сердце. — Он знал тебя как Мару. Даже мне трудно привыкнуть к твоему новому имени, а ведь я не был на тебе женат. — Знаю, — сказала она, глядя в ярко-синие глаза Патрика. — Понимаешь, у него с этим проблем быть не может. Другое имя… Для него все взаимозаменяемо. Имена, люди, жены. Я, Мариса… Для него нет ничего настоящего, ничего не имеет значения. Даже Роуз. — Думаю, ты права. Он уже столько судеб сломал, — проговорил Патрик. — Он всегда бесцеремонно брал все, что хотел. Полицейские многое знают о статистике жестокого обращения в семье, об эмоциональном насилии. Если женщина более образованна, чем ее муж, или лучше зарабатывает, то она и страдает больше от такого вида насилия. Но встреча с тобой и Марисой… по-настоящему раскрыла мне глаза. — Эмоциональное насилие, — повторила она, ощутив, как по телу пробежали волны нервной дрожи. Эта фраза — этот язык — казалась такой невинной, такой пустой по сравнению с тем, что она испытала на себе. — Он взял у тебя все, что мог, — сказал Патрик. — Впился в тебя своими клещами — в сердце, в душу и в кошелек. — Знаю, — проговорила Лили. — Я никак не могла понять, куда же уходит его зарплата. Однажды ночью мне даже приснилось, что он ведет двойную жизнь. — Мэйв заставила нас проверить этот вариант, — пробормотал Патрик, криво усмехнувшись. — Правда? — спросила Лили, вспоминая горячий спор, который у нее как-то был с бабушкой. — Все эти его поездки, — сказал Патрик. Лили кивнула. В Готорне живут состоятельные люди, а Эдвард всегда говорил ей, что ему нужно поддерживать свой бизнес, посещая клиентов не только у них дома. Некоторые из них проводили зимы на морских курортах Флориды, в горах Колорадо и Нью-Мексико. У некоторых были летние виллы в Массачусетсе на острове Нантакет. — Эдвард постоянно куда-то летал, — сообщила она. — Мы не обнаружили серьезных свидетельств его бизнеса в этих местах, — констатировал Патрик. Лили взглянула на него, чувствуя, как сильно у нее забилось сердце. — Что такое? — спросил он. Она посмотрела в сторону, раздумывая, сказать ему или нет, вспоминая, в каком она была тогда состоянии. — Ну, рассказывай! — попросил он ее. — Я хочу это знать. Однажды я убиралась в гараже, — начала она, — и нашла пару его старых туфель для гольфа. Очень старых, даже покрытых плесенью. Он их никогда не носил. Он хранил хорошие туфли в кладовке в квартире. Я хотела их выбросить, но почувствовала, что внутри одной из них что-то лежало. Это была серьга. — Не твоя? — спросил Патрик. Она отрицательно покачала головой, медленно, как будто во сне. — Нет. Я держала ее в руке… Она была недорогой, просто дешевый серебристый металл, с горным хрусталем. — Ты его спросила, откуда она взялась? — Да. Он ответил, что понятия не имеет. Но его глаза… — Она содрогнулась. — Его глаза стали черными, будто у него внутри проснулось чудовище. Он был в ярости из-за того, что я нашла эту серьгу. — И что ты сделала? — Выбросила и туфли и серьгу. — Она впилась ногтями в ладони, чтобы Патрик не заметил ее состояния. Тогда она была так напугана и так глубоко внутри ее сидел этот страх! Она никогда не позволяла тем мыслям обрести настоящую форму до тех пор, пока не убежала от Эдварда, пока не оказалась в Новой Шотландии. — А ты нашла другую серьгу? — Да. В носке той же туфли. Наверное, он откопал их в мусорном баке, после того как я их выбросила. Я наткнулась на них в глубине кладовки, на его стороне, где лежали все его старые кроссовки. Там оказалось три разные серьги. Та самая, с горным хрусталем, и две другие. Только одна была из настоящего золота. Остальные — просто недорогие побрякушки. — Ты тогда думала, что у него романы на стороне? — спросил Патрик. — Когда он уезжал в эти свои поездки? Лили покачала головой, слезы брызнули у нее из глаз. — Нет, — ответила она. — Я думала, что он убивает женщин. Молчание Патрика казалось оглушающим, но его взгляд был полон доброты. Он протянул ей свой носовой платок: — Сочувствую. Понимаю, как ты была напутана Лили закрыла лицо ладонями. — Он очень осторожен и методичен, — сказал Патрик. — Мы занимались всеми его поездками, в каждом городе, где он был. У него было объяснение для всего. — Для всего? Патрик помолчал. — Мы ничего не смогли ему предъявить, Лили. Давай просто скажем, что у него отвратительное прошлое. — Патрик, а если он начнет преследовать Роуз? — спросила Лили. Патрик удивленно взглянул на нее: — Что ты имеешь в виду? — А если он решит, что она нужна ему в его жизни, решит добиться опеки над ней? Патрик медленно мигнул. Его взгляд был нежен, но, казалось, он смотрит на Лили и думает, что она или шутит, или сошла с ума. — Дело не в «если», Лили, — мягко проговорил он. — Дело в «когда». И ты это сама понимаешь, так ведь? Глава 10 Катер Патрика «Вероятная причина» резко закачался на волнах, поднятых проходящей мимо шикарной моторной яхтой, из-за чего он ударился о штурманский стол. Патрик бросил свирепый взгляд вслед уходящей яхте, испытывая искушение отдать швартовые и броситься за ней в погоню, чтобы потребовать от ее капитана сбавить ход. Дело в том, что он сдерживал свое раздражение уже несколько дней. Встреча с Эдвардом в больнице только ухудшила его настроение: он знал, через что пришлось пройти Лили и через что еще предстоит пройти, и понимал, что Марисе все еще приходится жить вдали от дома на севере, в постоянной тревоге о своей сестре. Он действительно очень жалел, что не смог поймать этого подонка на каком-нибудь деле еще несколько лет назад, и ненавидел даже мысль о том, что Лили и ее семья находятся в состоянии полной неопределенности, ожидая, когда Эдвард сделает свой ход. Зазвонил его мобильный телефон. — Слушаю, — сказал он в трубку. — Патрик Мерфи! Ох и удивил же ты меня, когда я услышал твое сообщение! — Джим Хэнли? — А то кто же! Как поживаешь? — Замечательно, Джим. — Ловишь рыбку вместо бандитов? — смеясь, спросил Джим. — Ну, что-то в этом роде. А как ты? — А, работаю над делом о мошенничестве, — ответил Джим. Некоторое время они болтали о работе. Они встречались восемь лет назад, когда Джим задержал подозреваемого в ограблении из Коннектикута. Патрик тогда был старшим следователем, а Джим сделал все от него зависящее, чтобы подозреваемого как можно быстрее и без лишнего шума отправили назад в Нью-Лондон. Тогда они и сдружились. — Извини, что так долго не отвечал на твое послание, — перешел Джим к просьбе Патрика. — Но я хотел сначала все проверить. Честно говоря, мне сперва показалось, что я чего-то недопонял. Ты говорил, что Саманта Махун все еще в Перу… — Правильно. Она ездит с группой «Глобальная забота», из университета… — Я туда звонил, они не захотели со мной разговаривать, — сообщил Джим. — Поэтому я просто посмотрел ее адрес в телефонной книге и съездил к ней домой. Она живет в небольшом доме недалеко от госпиталя. — Ты хочешь сказать, что она дома? — Точно. Я только что от нее. Она вернулась из Перу неделю назад. Патрик расстроился. Получается, что, когда он разговаривал с Марисой, ее сестра уже вернулась домой и даже не сообщила ей об этом. Он подумал о Марисе и Джессике, о том, как они проверяют электронную почту, волнуясь и ожидая, что Сэм приедет в Кейп-Хок, как только вернется в Штаты. А она, оказывается, дома уже неделю. — Что ты ей сказал? — спросил он. — Не много, — ответил Джим. — Но мне пришлось ей рассказать почти всю правду, чтобы объяснить, почему это вдруг полиция Балтимора интересуется ее местонахождением. — Да? И что же ты ей сообщил? — Что ее сестра настолько волнуется, что привлекла полицию. Я сказал ей, что ей следовало бы позвонить своей сестре. — И как она отреагировала? — Она ответила нечто совершенно странное, — помолчав, ответил Джим. — Что? — Она сказала, что ее сестра потерялась. А потом захлопнула дверь у меня перед носом. — Вот это да! — воскликнул Патрик. — Грубовато. — Да, иногда вражду между близкими родственниками трудно понять посторонним. Дать тебе ее адрес и телефон или хочешь пока оставить это дело? — Диктуй, — сказал Патрик, открывая блокнот. — А пока будешь диктовать, подумай, не освободить ли тебе завтрашний вечер? Мы бы сходили в какое-нибудь заведение в бухте поесть крабов, и ты мне расскажешь о своем деле о мошенничестве. — У тебя пунктик насчет крабов? — спросил Джим. — У меня есть подруга, которая очень скучает по своей сестре. И она вовсе не потерялась. В общем, до завтра. Лили сидела у постели бабушки. Тихо гудел кондиционер, пищали мониторы, свет был приглушен. После того как закончились часы посещения больных, Лили попросили уйти, но что-то в ее лице заставило медсестру выйти из комнаты и тихо закрыть за собой дверь. Держа Мэйв за руку, Лили пыталась разбудить ее усилием воли. Бабуля так нужна была ей сейчас. Ей нужна была помощь, чтобы знать, что делать. Один человек причинил столько вреда и Лили, и этой женщине, которую она любила, как мать. А теперь он же подбирался к Роуз. — Бабуля, — сказала Лили, — пожалуйста, проснись. Ты мне нужна. Мэйв шевельнулась, ее губы задрожали. Лили почти поверила, что бабушка ее слышит, старается проснуться и выйти из своего глубокого сна. Что же с ней сделал Эдвард? Новая встреча с Эдвардом возродила в ней ощущение беззащитности и задела за живое. Несмотря на уверения Патрика, что Эдвард не осмелится беспокоить ее в больнице и что полиция за ним следит, она вздрагивала от звука шагов в коридоре и при виде теней на стеклах двери в палату. Ему всегда очень легко удавалось убедить людей, что он хороший человек и у него добрые намерения. Поэтому она вполне могла представить себе, как он уговаривает медсестер пропустить его в палату к Мэйв. В свое время она безоговорочно верила ему — верила, что рядом с ним она в полной безопасности. То, как он обнимал ее по ночам, гладя ее волосы, прося рассказать о ее семье, воспитании, ужасной печали, которую она испытывала после гибели родителей. Она помнила, как лежала в его постели в квартире, которую он снимал в Готорне, через неделю после того, как они вернулись из Вашингтона, сразу после Рождества. Он слушал ее, держа в своих объятиях. Она рассказывала ему о живописи и картинах, вышитых на холстах и имеющих свою историю. Пейзажи Коннектикута — импрессионисты за своими мольбертами на берегу реки; дети, играющие на пляже в Хаббардз-Пойнт; парусные лодки в заливе Готорн. — Я просто люблю рассказывать истории и заниматься этой работой, — говорила она тогда. — Особенно мне нравятся люди, с которыми я встречаюсь. — Надеюсь, их оплата достойна твоей работы, — сказал он. В разговоре он вытянул у нее, что она хорошо зарабатывает, печатая свои холсты и продавая их в дорогие магазины подарков на восточном побережье от штата Мэн до Флориды. Он работал биржевым маклером в фирме «Компаньоны Уолл-стрит в Коннектикуте». Хотя после окончания Гарвардского университета он поменял несколько подобных компаний, эта фирма, по его словам, была самой лучшей. У него были богатые клиенты, которые относились к нему как к другу или даже как к сыну. — Кроме того, я работаю тренером по бейсболу и баскетболу в детской спортивной школе, — сказал он. — Хочу дать детям то… — Он запнулся и задумчиво поцеловал ее в лоб. — В общем, хочу дать им те преимущества, которых у меня никогда не было. — Но ты учился в Гарварде, — напомнила она Он рассмеялся: — На спортивные стипендии, потому что неплохо играл в бейсбол и регби. Иначе мои родители не потянули бы. Поверь мне, единственный колледж, который видели мои родители, этот тот, в котором моя мать мыла полы. А институтом моего отца была тюрьма. — Бедный Эдвард, — проговорила она потрясенно. — Ну, это помогло мне понять, куда я не хочу попасть в своей жизни. — Он снова целовал ее в голову. — А священник моего отца оказался замечательным человеком — он стал мне вроде наставника, пока мой отец был, так сказать, недоступен. Он показал мне, что служение людям — единственно правильная дорога в жизни. Помогая другим, ты находишь свой собственный путь. — Какой замечательный жизненный принцип! — сказала Мара. — У меня была тяжелая жизнь, — вздохнул Эдвард, повернувшись так, чтобы смотреть ей прямо в глаза. Она помнила, каким кротким и добрым был его взгляд. Она чувствовала всепоглощающую любовь, которая, исходя от него, вливалась прямо ей в душу. — Когда я был мальчишкой, меня сильно били, Мара. Не буду рассказывать тебе детали — хочу избавить тебя от них. — Эдвард! — Я никогда ни за что не обидел бы ни одной живой души. — Он нежно гладил ее щеку, будто она была для него самым дорогим человеком на свете. — Именно этому научило меня мое детство: выражать любовь и быть нежным. — Ты очень нежен, — сказала она тогда Он кивнул: — Но я хочу быть еще нежнее. Научишь меня, как это сделать? — Мне не нужно тебя учить, — ответила она, тронутая его открытостью и честностью. Сама она всегда хранила свою боль глубоко внутри себя, но теперь рассказала ему, как утонули ее родители. — Мы оба прошли через многое. — Эдвард прижался губами к ее шее. Она почувствовала, что его щеки стали мокрыми от слез и что он изо всех сил старается не разрыдаться. — Я никогда не встречал никого, кто бы понимал меня так, как ты. Будто мы судьбой предназначены быть вместе. Его слова заставили ее подумать, что любовь именно в этом и заключается. Перестать быть замкнутой и, может, начать верить в то, что мир не такое уж плохое место, в конце концов. — Я люблю тебя, — прошептал Эдвард. И ответные слова сошли с губ Мары, прежде чем она успела подумать: — Я тоже тебя люблю. — Первый раз в жизни она говорила их мужчине. — Я хочу всегда быть рядом с тобой, — сказал он. Мара почувствовала, как дрожь пробежала вдоль спины — ощущение волнения и страха одновременно. А не слишком ли он торопится? На стене его квартиры висела фотография — прекрасный старинный снимок в красновато-коричневых тонах с изображением китобойного судна, покрытого льдом. Позади судна громоздились высокие утесы, все было покрыто сияющим льдом. На носу судна было видно его название — «Пик». Мара посмотрела на этот снимок — образ бесконечной, жестокой зимы — и подумала, могут ли два человека согреть и сделать друг друга счастливыми на всю жизнь. — Китобойное судно моего прапрадеда, — проследив за ее взглядом, сказал он. — Правда? Он кивнул, глядя на фото, как будто это было окно в другой, лучший мир. — Он был его капитаном — меня назвали в честь него. В начале девятнадцатого столетия наша семья была очень богатой, все ее уважали. Эдвард Хантер был искателем приключений и исследователем. На некоторых картах есть проливы недалеко от Огненной Земли, названные в его честь. — Невероятно! — воскликнула она. — Иногда я позволяю ему руководить мною. Когда я подавлен, я просто думаю о нем, стоящем у руля и правящем своим судном среди ужасных льдов Арктики. Не знаю, что случилось с нашей семьей. Нас так уважали — а потом мы каким-то образом разорились. Мне на самом деле жаль моих родителей. Но моя путеводная звезда — это он: капитан Эдвард Хантер. — То же самое я думаю о своей бабушке. — Познакомь меня с ней, — произнес он. Она обняла его, стараясь успокоить свое сердце. Бабуля просила ее о том же. Она была очень взволнована тем, что Мара кого-то встретила, и ее обрадовало, что он живет рядом, в Готорне, а не где-то далеко. — Я для нее не очень хорош, да? — спросил он, откидываясь назад. — Конечно, хорош. — Потому что я биржевой маклер и учился в Гарварде, а мой прапрадед был морским капитаном? Она рассмеялась, целуя его в губы. — Нет, не поэтому. — Она покачала головой. — А потому что ты очень хороший человек. Его реакция ошеломила ее: глаза наполнились слезами, как будто никто никогда раньше не говорил ему подобного. Он обнял ее так крепко, что она едва могла вздохнуть. — Ты веришь мне, — сказал он. — Это для меня самое главное. — Я рада, — ответила она, чувствуя себя потрясенной и одновременно испытывая какое-то странное беспокойство. — Хочу, чтобы мы всегда были вместе, — пробормотал он. — Вместе, пока оба не сойдем в могилу. Эта фраза испугала ее. И все же она попыталась подавить внутреннее чувство тревоги, внушая себе: эта фраза означает, что он любит ее, что его чувства к ней превосходят все, что она знала до сих пор. Сколько же раз она изменяла самой себе, не обращая внимания на мелочи, убеждая себя, что они не имеют значения, даже в тот самый первый день их знакомства, когда увидела холодное бешенство в его глазах на стоянке такси в аэропорту. Теперь, глядя на бабушку, спящую на больничной кровати, Лили думала о том, как быстро все произошло и как часто она отмахивалась от крупных и мелких предупреждающих знаков. Она вспоминала, как часто он менял место работы, как интервалы между работами становились все дольше и дольше, как спустя некоторое время оказалось проще ставить его имя на свои счета, чем давать ему деньги на расходы. Или его слова, сказанные на свадьбе: «Белые розы так легко помять». Патрик упомянул отвратительное прошлое Эдварда. Лили очень хорошо знала его склонность к насилию в отношении с женщинами. В их первую брачную ночь Эдвард рассказал ей о своей бывшей подружке Джуди Хотон. Они не то чтобы жили вместе, но он проводил у нее много ночей. У нее был большой дом в викторианском стиле, унаследованный от двоюродной бабушки. Однажды вечером Джуди ездила в гостиницу Готорна. Когда она вернулась домой, Эдвард заявил, что она была с другим мужчиной. Джуди рассердилась на него за такое обвинение, и он ударил ее кулаком в лицо. — О боже! — воскликнула Мара, закрываясь руками. — У нее оказалась сломана челюсть. Ее мать заявила на меня в полицию. Дело касалось только нас с Джуди, но ее мать всегда во все вмешивалась. Она не понимала, Мара. Она ничего этого не понимала, но постоянно совала свой нос в наши дела. Именно из-за ее вмешательства мы расстались. — Но, Эдвард… — Мара даже не знала, с чего начать. Почему Эдвард никогда не упоминал про Джуди раньше? И зачем он рассказал эту историю в их первую брачную ночь? — С тобой я такого никогда не сделаю, — прошептал он, успокаивая ее, нежно убирая волосы со лба. — Пожалуйста, не волнуйся и не бойся. Ты совсем не такая, как Джуди. — Эдвард, не важно, что она сделала, но она не заслужила, чтобы ее били кулаком в лицо! Его глаза сверкнули — она увидела лишь намек на ту тьму, которую заметила во время их первой встречи. — Она мне изменяла, — сказал он. — И все равно. Если мужчина меня ударит, хоть раз применит силу, я его брошу, — твердо произнесла она. — В ту же секунду. Эдвард посмотрел на нее долго и внимательно. Она почувствовала себя мухой, на которую смотрит ящерица, решающая, съесть ее или нет. Но потом чары рассеялись — он улыбнулся. Думая теперь о его улыбках, она понимала, что у него их был целый арсенал — от задорной мальчишеской усмешки до медлительной соблазняющей ухмылки. В тот раз он использовал что-то среднее для разрядки напряженности. Линия на песке была проведена. Эдвард дал ей понять, что у него есть кулаки и что он пустит их в ход, если его рассердить. Она дала понять Эдварду, что, если он только осмелится это сделать, она уйдет от него. К несчастью для себя, Мара предупредила Эдварда, иначе смогла бы избежать многих неприятностей и мучений. Если бы он однажды рассвирепел и ударил ее — Мара бросила бы его раньше, чем он успел сделать что-то похуже. А так она дала ему понять, что нужно искать более утонченные способы, чтобы сломить ее дух. Глядя теперь на Мэйв, лежавшую на больничной кровати, Лили чувствовала комок в горле. Она вышла замуж за мистера Хайда. Доктор Джекил был всего лишь одной из его масок. Лили понадобились годы, чтобы понять, что Эдвард отрезает от нее по кусочку — очень медленно, постепенно, едва заметно. Он нашел способ тянуть время, держать ее на привязи, бросать ей кусочки надежды, чтобы она провела с ним еще один день, неделю, месяц, год. Как она могла столько времени быть такой глупой? Лили знала, что Лайам заботится о Роуз, охраняет ее. Слова Патрика: «Важно не „если“ а „когда“» звучали в ее голове. Она навлекла на любимых людей ту же опасность, с которой уже столько лет жила сама. И она не знала, что делать, чтобы защитить их. Особенно Роуз, ее Роуз. Глава 11 По дороге в Балтимор Патрик не закрывал окна в машине, чтобы ветер проникал внутрь. Он оставил Флору на берегу, в мастерской Анжело — своего приятеля, который иногда присматривал за собакой. Патрик не знал, сколько времени займет его расследование, а оставлять ее запертой в машине не хотел. Но сейчас он скучал по ней, поэтому, когда зазвонил мобильный телефон, обрадовался, услышав голос Лайама. — Эдвард еще появлялся? — спросил Патрик. — Больше ни разу, — ответил Лайам. — Но с Роуз я теперь не спускаю глаз. — Это правильно, — одобрил Патрик. — Мне бы хотелось быть вместе с Лили в Хаббардз-Пойнт, — сказал Лайам. — Но Лили почему-то считает, что держать Роуз на расстоянии лучше. — Может, она и права, — задумчиво произнес Патрик. — Эдвард не может быть в двух местах одновременно. Мне кажется, что он приезжал в больницу в тот день, потому что боится, что Мэйв выйдет из комы. Ей становится лучше, и он опасается, что она заговорит. — А есть какие-нибудь улики, что он в этом замешан? — Один неполный отпечаток пальца на ее водонагревателе. Будет очень интересно услышать, что скажет Мэйв по поводу того, что там происходило непосредственно перед тем, как она потеряла сознание. — Ты думаешь, она придет в себя? Патрик несколько секунд ехал молча, не отвечая на вопрос Лайама. Он представил себе цепкий, целеустремленный взгляд Мэйв, вспомнил, как все эти последние девять лет она скрывала тайну Лили, совершенно не думая о себе. — Не сбрасывай ее со счетов, — ответил он наконец тихо. — Надеюсь, ты прав, — согласился Лайам. — Ради Лили. — Знаю, они были очень близки. И болезнь Мэйв — очень тяжелое испытание для Лили. Особенно сейчас, когда ей приходится волноваться и о том, что собирается предпринять Эдвард по отношению к Роуз. Думаю, вы с ней должны оставаться там, где находитесь. И не спускай с нее глаз. А главное — не позволяй ему к ней приближаться. — Не беспокойся, — резко ответил Лайам. — Пусть только попробует. Кроме того, мы провели большую часть этого времени в море, на шхуне моего друга. На самом деле именно поэтому я и звоню. — Что случилось? — Тут появился один парень из Кейп-Хок, — пояснил Лайам. — Джеральд Лафарг. Он рыбак с очень плохой репутацией — ловит дельфинов и китов. А здесь, в Род-Айленд, творится что-то совершенно невообразимое — настоящая океанографическая аномалия. Большие океанские волны пригнали к берегу самые необычные для этих вод виды рыб, и все они очень активны… — И не только в Род-Айленд, — сообщил Патрик, вспоминая, как тысячи мелких рыбешек буквально бурлили в воде вокруг стоянки его катера, хотя обычно там было всегда спокойно, как в заводи. — Лафарг не ловит рыбу, и никто не может ему запретить просто плавать в этом районе, — сказал Лайам. — Но он явно пришел сюда с какой-то целью, и я хочу знать, с какой. — А ты звонил в Кейп-Хок? — спросил Патрик. — Да. Спрашивал об этом своего двоюродного брата, но он ничего не знает. Увидев впереди себя очертания небоскребов Балтимора, Патрик включил сигнал поворота, чтобы съехать со скоростного шоссе. Он бросил взгляд на сиденье рядом, где лежал блокнот с адресом, который дал ему Джим. — Слушай, — обратился он опять к Лайаму. — Есть шанс, что я сам буквально через несколько дней отправлюсь в Кейп-Хок. Если я точно туда поеду, то постараюсь узнать все, что смогу. — Было бы здорово! Спасибо, — поблагодарил Лайам. — А ты едешь на музыкальный фестиваль? — Если все получится, — ответил Патрик, ведя машину по указаниям, которые ему дал Джим, — то я повезу туда одного из музыкантов. Лайам еще раз поблагодарил его, и они попрощались. После того как Патрик съехал со скоростного шоссе, он почувствовал запах соленой воды. Он подумал о том, что Мариса всю свою жизнь живет в основном на атлантическом побережье. Из Ньюпорта она перебралась сюда, в Балтимор, затем опять на север, через Бостон, в Кейп-Хок. Патрик так же, как и она, чувствовал себя лучше всего, когда дышал морским воздухом. И сейчас, когда он вел машину по узким улочкам города, этот воздух бодрил его. Наконец он нашел дом, адрес которого ему дал Джим Хэнли. Где-то недалеко был госпиталь, и он услышал звук сирены «скорой помощи», который становился все громче. Небольшие дома на две семьи с маленькими двориками и верандой выглядели аккуратными и ухоженными. На тротуарах играли дети, а старики сидели на верандах. Патрик прошел по дорожке, ведущей через дворик к дому номер 64 по Фиш-стрит, поднялся по ступенькам крыльца и постучал в дверь. Стоя несколько минут в ожидании, он чувствовал, как сильно бьется его сердце, точно так же, как оно всегда билось, когда он, служа в полиции, расследовал какое-нибудь дело и ставки были очень высоки. Он попробовал заглянуть внутрь через щель в занавесках на окне двери, но ничего не увидел. Не получив ответа на стук, он вернулся к своей машине. Они с Джимом договорились о встрече в шесть часов в «Крабовой клешне», и у Патрика еще было время. Он немного проехал по городу, направляясь в сторону госпиталя: знал, что именно здесь Мариса начала работать в качестве медсестры. Он посмотрел на большое кирпичное здание, думая о том, скольким людям она помогла. Может, Сэм опять работала в этом городе? Он не переставал думать о том, что же произошло между сестрами, о том, что он делает здесь, — в конце концов, ведь это не его дело. Но он не мог забыть взгляд Марисы тогда, в Кейп-Хок, и звук ее голоса, когда она пела по телефону песню для него. Бар «Крабовая клешня» располагался во Внутренней гавани. Патрик оставил машину на стоянке и спустился вниз по мощенным булыжником улицам. Войдя туда, он огляделся и заметил Джима, сидящего с каким-то человеком за столиком у воды. Пробираясь через толпу посетителей, он увидел, что это был Джек О'Брайен, помощник окружного прокурора, который как-то помогал ему в одном деле, несколько лет назад. — Привет, Патрик, рад тебя видеть! — приветствовал его Джим. — Я тоже рад! — произнес Патрик, пожимая ему руку. — Джек, как поживаешь? — Замечательно, Пат, — сказал Джек. — Джим сказал мне, что ты в городе, поэтому я решил к вам присоединиться. Давненько не виделись. Я что-то слышал о твоей отставке… — Время пришло. — Патрик усмехнулся. — Слишком много полицейской работы и мало жизни. Они вспомнили дело, которое когда-то вели вместе, и Патрик рассказал им, что подозреваемый, которого они тогда арестовали, все еще отбывает свой пятнадцатилетний срок за ограбление банка. Они спросили его о Маре Джеймсон, и он поведал о том, что она вернулась, будто воскреснув из мертвых. Подошел официант и принял их заказ, а Патрик пил свою колу, глядя на катера и яхты в гавани. — Итак, ты в отставке, — заключил Джим, — но все еще занимаешься полицейской работой? — Не совсем так, — ответил Патрик. — Я просто разыскиваю сестру одной своей знакомой. — Да, Джим сказал мне, что ты ищешь одну из сестер Махун, — вступил в разговор Джек. — Это же они — «Падшие ангелы»? — Ты их знаешь? Знал. И до сих пор помню, как они играли. А ведь прошло пятнадцать лет! Они играли в пабе по соседству со зданием суда. Половина полицейских и адвокатов были в них влюблены. Сэм какое-то время встречалась с одним моим приятелем, как раз после того, как Патти переехала. Патрик постарался аккуратно расспросить своего старого друга о том времени. Он узнал, что после окончания Школы медсестер Сэм Махун осталась в штате госпиталя Джона Хопкинса, возглавила команду медсестер, которые должны были ездить в Южную Америку, Африку и на Дальний Восток, если понадобится их помощь. — Она очень скучала по своей сестре, — рассказывал Джек. — Я это хорошо запомнил. Они были неразлучны. Сэм стала учиться в этой школе при госпитале, потому что ее старшая сестра уже училась там. Они были по-настоящему близки. Поэтому, когда Патти вышла замуж и переехала в Бостон, Сэм очень тосковала. — Она больше не играла после этого? — спросил Патрик. — Только когда ее сестра приезжала погостить. Они дали несколько концертов. Все их просто обожали. — И что случилось потом? — поинтересовался Патрик. — Не знаю. Первый муж Патти умер, и она вышла замуж за кого-то еще. Может быть, даже слишком скоро. Он оказался подонком, насколько я знаю. Сэм он не нравился, и ей не нравилось то, что он делает с ее сестрой. — Он ее бил? — поставил вопрос ребром Джим Патрик отхлебнул кока-колы. Полицейские всегда задают этот вопрос: «Он ее бил?» Как будто вред человеку можно нанести только кулаками. — Нет, — ответил за Джека Патрик. — Точно, не бил. Ты ее знаешь? — спросил Джек. — Да, — подтвердил Патрик. — Именно из-за нее я здесь. Она очень скучает по своей сестре. В Новой Шотландии сейчас идет музыкальный фестиваль, и она пытается уговорить Сэм приехать и выступить вместе с ней. — Хотелось бы мне услышать, как они будут играть! — воскликнул Джек. — Сейчас я женат, у нас двое детей, я счастлив и доволен. Но было что-то в том, как пели эти две сестрички, что делало нас, мужчин, тупыми и заставляло сходить с ума… Он протянул Патрику аудиокассету. — Что это? — Эта самодельная запись их выступления на День святого Патрика, которое они давали в баре «Бларни Стоун» много лет назад. Она у меня с тех самых пор, но моей жене не нравится, когда я ее слушаю. Она считает, что сестрицы поют слишком уже сексуально… Почему бы тебе не взять ее себе? — Спасибо, — поблагодарил Патрик, пряча кассету в карман рубашки. Чайки кричали у них над головой, когда официант принес их заказ. Блюда с крабами с твердым панцирем, корзинки с жареной картошкой и салат из сырой капусты, моркови и лука. Трое приятелей приступили к еде, раскалывая панцири крабов деревянными молотками, болтая о своей жизни, семьях и полицейских делах. Когда они закончили, Патрик поблагодарил их за все, сказав, что теперь они должны встречаться почаще. Он ехал назад на Фиш-стрит, слушая кассету, которую ему дал Джек. Прекрасные, западающие в душу мелодии играли две ирландские скрипки… а потом раздались голоса сестер, поющих «Утесы Дууниина». Боже, у него даже голова закружилась. Ветер через открытое окно машины развевал его волосы. Голос Марисы гармонично следовал за голосом сестры. Он дрожал от волнения и переживаний, и ему казалось, что она сейчас сидит рядом с ним и нашептывает ласковые романтические слова песни прямо ему в ухо. Качество записи было довольно плохим — кто-то, видно, записывал выступление прямо из зала переполненного бара. Постоянно слышались звон стаканов и голоса посетителей, но ничто не могло заглушить страстного томления в ее голосе. Казалось, она поет о Кейп-Хок — его утесах, горах, морской пене на его побережье. Он будто видел, как она стоит в дверях своего домика, будто ощущал ее руки в своих. Что она почувствует, если он все-таки сможет убедить Сэм приехать к ней? Ему так хотелось сделать это для нее… Найдя место для парковки за квартал от дома Сэм, он вынул кассету из магнитофона и сунул ее в карман как талисман на удачу. Потом опять поднялся по ступенькам дома 64. На этот раз внутри горел свет. Постучав, он услышал шаги. Через несколько секунд молодая женщина открыла дверь. У нее были мягкие волосы золотисто-рыжего оттенка, намного светлее, чем у Марисы. Но Патрик все равно бы узнал: ее фамильное сходство было в глазах — таких же добрых, чуть любопытных и искрящихся юмором. — Привет, — сказала она. — Привет, — ответил он. — Я Патрик Мерфи. — Хорошее ирландское имя, — с улыбкой произнесла она. — Вы Саманта Махун? — спросил он. — Точно, это я. Чему обязана? — Надеялся, что вы сыграете для меня кельтскую музыку. — Широкая улыбка озарила его лицо. Она рассмеялась, но посмотрела на него немного недоверчиво. — Было время, когда я, может быть, и сыграла бы. Но не теперь. А мы с вами знакомы? — Вы меня не знаете, — сказал он. — Тогда… — Я друг вашей сестры, — сообщил он. — С ней все в порядке? А с Грейси? — Вопросы прозвучали так быстро, что казалось, она выпалила их, даже не успев подумать. — С ними все отлично, — успокоил он ее. — Хотя я знаю Грейси как Джессику. Улыбка исчезла с ее лица. Она изучала его, прищурив зеленые глаза. Губы крепко сжаты, рука лежит на ручке двери, в любой момент готовая ее закрыть. — Зачем вы здесь? — спросила она наконец. — Она хочет, чтобы вы приехали в Новую Шотландию, в Кейп-Хок, — ответил он. — Она думает, что вы еще в Перу. Она много времени просиживает перед своим компьютером и ждет, когда вы пришлете ей письмо из амазонской глуши. — Это касается только нас с сестрой, — проговорила она с изменившимся лицом. — Вам лучше уйти. — Пожалуйста, Сэм! Она крепко держала дверь и уже почти закрыла ее, поэтому Патрик не видел ее лица. Он лишь ощущал, как она дышит — часто и взволнованно, и чувствовал, что она пытается решить, как поступить. — Вы ее любовник? — спросила она. Патрик удивился такому прямому вопросу. — Нет, — ответил он. — Просто друг. Она заколебалась и по какой-то причине вдруг решилась и открыла дверь, впустив его в дом. В небольшой гостиной стояли диван и два стула. Она жестом предложила ему сесть на один из стульев, сама села на другой — на самый краешек, будто не собиралась долго на нем оставаться. Он оглядел комнату, украшенную яркими пледами и флагами, вероятно, привезенными из ее многочисленных поездок. На верху книжной полки лежал скрипичный футляр. И везде висели фотографии в рамках. Быстро взглянув на них, Патрик увидел несколько снимков Марисы. Он глубоко вздохнул и посмотрел Сэм прямо в глаза. — Вы с сестрой раньше жили здесь вместе? — спросил он, вспомнив, что говорил ему Джек. — Да. Сначала это была ее квартира. — Она показала на маленький столик красного дерева, на пару медных подсвечников и хрустальную сову. — Подсвечники и сова принадлежали Патти, она купила их, как только сюда переехала, чтобы квартира выглядела уютно и как у взрослой. Я переехала в Балтимор, чтобы быть вместе с ней. Я и медсестрой стала из-за нее. — Вас вдохновил пример сестры? — Да. — Она очень скучает по вам, Сэм. Она опустила глаза и посмотрела в пол. Наблюдая, как она постепенно успокаивается, Патрик вдруг заметил, как сильно она похожа на Марису: такой же овал лица и такие же широкие скулы, такая же бледная, веснушчатая кожа и такие же зеленые глаза, такой же большой выразительный рот. Но только у Марисы волосы были темными рыжевато-коричневыми, а у Сэм — цвета яркой меди. — Я понимаю, что у вас добрые намерения, — произнесла она. — Но вы не до конца все понимаете. — Тогда расскажите мне… Она откинула голову. Какое-то мгновение он думал, что она собирается ему сказать, что это не его дело. Но она промолчала. — Как можно это объяснить, — начала она, — человеку, не знавшему ее раньше, какой она была? Она была как… как канатоходец под куполом цирка. Видели бы вы ее! Днем работала в реанимации, а вечером своей музыкой сводила с ума слушателей. Она была очень талантливой. Это может прозвучать странно, если вы не специалист, но она могла ввести в вену больного иглу для вливания раствора, а тот даже не чувствовал этого. Она могла успокоить самых маленьких детей, заставить их улыбаться в то время, как хирург их зашивал. Она любила всех, кому помогала, а они любили ее. Патрик слушал. Он представил себе улыбку Марисы и понял, что верит каждому слову Сэм. — Она помогла организовать Дом горизонта прямо по соседству с госпиталем. Это организация для медицинской помощи женщинам и детям из бедных семей. Для людей, которые не могут позволить себе такой уровень помощи, в котором нуждаются. — Сэм опустила голову и долго смотрела вниз, будто изучая свои туфли. Когда она вновь подняла глаза, они блестели. — Я так ею гордилась! — Так вот почему вы сейчас занимаетесь такой работой, — понял он. — Кто-то же должен это делать… — Она не закончила фразу. — Потому что Мариса этого не делает? — спросил он Она издала что-то среднее между коротким смешком и фырканьем. — Мариса, — повторила она. — Это прозвище всегда нас смешило. Его дал ей Боно в маленьком кафе в Париже, где мы познакомились с ним и напились все втроем. — Но теперь она пользуется им не поэтому, — сказал Патрик. Правильно, — согласилась она. — Теперь она скрывается под этим именем. Хотите знать, что самое смешное во всем этом? Многое, из того что делает Дом горизонта, связано с помощью женщинам, подвергшимся насилию. И моя сестра знала, как это обычно бывает, и все равно это случилось с ней самой. — Именно поэтому вы не можете ее простить? — спросил Патрик. Вопрос прозвучал грубо даже для его ушей, и Сэм посмотрела на него так, будто он дал ей пощечину. — Вы ничего не знаете, — ответила она. — Вы не знаете ни меня, ни мою сестру, не знаете, какими мы были раньше. Она сильно покраснела, а глаза наполнились слезами. — Тогда расскажите мне, — попросил Патрик. — Пожалуйста! — Мы были так близки, — начала Сэм, а ее щеки все еще пылали. — Мы рассказывали друг другу все-все. Если она была мне нужна, она тут же приезжала. Когда Пол — ее первый муж — умер, я взяла месяц отпуска, чтобы оставаться с ней и Грейси. Я была им нужна, а они были нужны мне. Я любила Пола как брата! — Она сдержала рыдание, отвернувшись в сторону. Патрик сидел не шевелясь, наблюдая, как она встала, подошла к стене с фотографиями и, сняв одну, дала ему. На ней была изображена Мариса в свадебном платье, рядом Сэм и Пол — высокий блондин, полный жизни и веселья. Потом Сэм протянула ему другое фото, на котором были сестры с маленьким ребенком. — Моя племянница, — сказала Сэм, вытирая слезы. — Я любила ее как свою дочь. Я ее крестная мать, и никто не относился к этим обязанностям серьезнее меня. — Уверен, что это так, — согласно кивнул Патрик, видя, как она внимательно смотрит на снимок. — После того как Пол умер, моя сестра очень страдала. Она буквально сошла с ума. Я знаю это, потому что была с ней тогда. Она совершенно не могла сдерживать эмоции! Вот почему мне пришлось оставаться с ней целый месяц. У нее был этот советник по инвестициям… — Эдвард Хантер, — подсказал Патрик. Сэм бросила на него быстрый взгляд: — Мы звали его Тед. Вы знаете его? — Да. Я был полицейским детективом, а он подозреваемым в одном из дел, которые я вел. — Тогда мне нет нужды рассказывать вам про него. — Точно. — Он был… был потребителем. Я сдерживала себя и не говорила ей, что на самом деле думаю о нем, — она выглядела такой счастливой. Он оказался там — в нужное время, в нужном месте. Сестра рассказывала, что он помогает ей собирать в целое осколки ее жизни. А на самом деле она разбилась еще на миллион кусочков. — Она не хотела вас слушать? — Она бы даже не стала со мной разговаривать! Патрик увидел, как в ее глазах блеснула злость, когда она вновь посмотрела на фото сестры и племянницы. — Он забрал ее у меня, — продолжала она. — Сначала она перестала мне звонить. Затем стала избегать моих звонков. Обычно мне звонила Грейс и рассказывала, что ее мама лежит в постели и плачет. Я просила соединить меня с ней, но Патти не брала трубку. Когда же я наконец уговорила ее, она заявила, что все хорошо, она в полном порядке, Тед прекрасный человек и они все очень счастливы. Меня чуть не стошнило! — Вы, наверное, действительно очень переживали. — Переживала и расстраивалась. Еще очень злилась. Я даже подумывала отправиться туда и забрать у них Грейс. В конце концов я ее крестная мать. — Может быть, это была не такая уж плохая мысль. — Через некоторое время моя сестра вообще не захотела, чтобы я с ней общалась. Она занималась тем, что защищала Теда. Просто кошмар. — Уверен, для нее это тоже было ужасно, — сказал Патрик. Сэм посмотрела на него долгим и жестким взглядом: — Она сама сделала свой выбор. — И это говорите вы? — спросил он — Что вы хотите сказать? — Вы, сестра милосердия Международной организации здравоохранения, — напомнил он, — которая заботится о благополучии женщин. А кто же позаботится о вашей сестре? — Той сестры, которую я знала и обожала, больше нет. Она больше не существует. — Откуда вы знаете? — спросил Патрик. — Вы уже давно не виделись с ней. — У меня нет сил ее видеть, — произнесла Сэм. — Слишком тяжело видеть женщину, которая боится собственной тени и которая учит дочь бояться своей. — Это последствия эмоциональной травмы, — разъяснил Патрик. — Именно поэтому им нужно, чтобы рядом с ними были их любимые, которые могут помочь им выздороветь. Я слышал, что музыка — очень хороший способ докричаться до другого. Сэм покачала головой. Патрик узнал это упрямство, которое уже видел у другой сестры. — Музыкальный фестиваль в Кейп-Хок будет потрясающим событием. Там идет отчаянное соревнование, и ваша сестра хочет в нем участвовать. Думаете, так бы вела себя женщина, которая боится собственной тени? — Я не поеду, — категорически сказала Сэм. Патрик глубоко вздохнул. Он видел, что она утвердилась в своем мнении, и понимал, что лучше не спорить. Встав и бросив последний взгляд на фото ее сестры, он вновь посмотрел на Сэм. — У вас есть магнитофон? — спросил он. — Зачем он вам? Он достал кассету из кармана и протянул ее Сэм. Она нажала кнопку, и комната вдруг наполнилась музыкой и пением «Падших ангелов»: Можно уехать далеко, Далеко от родного дома, Далеко от родных гор, Далеко от морской пены на берегу. Но из всех прекрасных мест, что я видел, Ни одно не сравнится С утесами Дууниина. Патрик видел, как у нее из глаз брызнули слезы, и почувствовал, что его собственные глаза тоже увлажнились. Интересно, помнила ли она тот вечер, когда они вместе с сестрой пели эти слова? Он знал, что она слышит гармонию в их голосах, он видел, как она посмотрела сначала на фото, а потом на свою скрипку. Откашлявшись, он протянул ей свою визитку. — На тот случай, если вы передумаете, — сказал он. — Я еду туда через несколько дней. — Спасибо, — ответила она, беря его визитку и кладя ее на стол. Но она даже не посмотрела на нее. Патрик хотел попросить ее вернуть ему кассету, но потом подумал, что она ей сейчас нужна больше, чем ему. Они попрощались, и, когда Патрик спускался по ступенькам крыльца, ему казалось, что он чувствовал ее взгляд у себя на затылке. А позади него звучала музыка, заполняя собой ночь, и Патрик все еще слышал ее, даже когда уже далеко отъехал от дома Сэм. Глава 12 Вернувшись домой в тот вечер, Лили пошла искупаться. Соленая вода обмывала ее, охлаждая кожу и успокаивая душу. В бухте она чувствовала себя ближе к Лайаму и Роуз. Она качалась на небольших волнах, представляя, что они идут с востока, из Атлантики, и наверняка проходят мимо Род-Айленда. Небольшие рыбки толкались в ее ноги, но она даже не поморщилась. Может, они были частью феномена «Призрачных холмов». Может, они были предвестниками появления Нэнни. Лили закрыла глаза и подумала, что если бы она только смогла увидеть любимого кита Роуз, то все было бы в порядке. Ей нужно что-то такое же волшебное, как Нэнни, чтобы поверить, что все будет хорошо. Она вышла на берег, вытерлась полотенцем, поднялась к дому и села на ступеньках веранды. Она знала, что Эдвард вернется — это только вопрос времени. Но, взглянув через деревянную решетку для цветов, она увидела Бей и Тару, спускающихся по ступенькам через розовый сад. Они были одеты в шорты и кроссовки, а в руках держали теннисные ракетки. — Время проверить твой удар слева, — крикнула ей Тара. — У тебя осталась ракетка? — Уже почти стемнело, — ответила Лили. — Одно из самых больших изменений, произошедших в Хаббардз-Пойнт за годы твоего отсутствия, — сказала Бей, — это появление освещения на теннисном корте. — Ну пойдем! — воскликнула Тара. — Никаких отговорок не принимаем. Давай поиграем! Лили посмотрела на море. Она чувствовала себя разбитой сегодня, продежурив у постели Мэйв, которая так и не проснулась. Она очень скучала по дочери. И еще каждой клеточкой своего тела она скучала по Лайаму, своей единственной настоящей любви. Она просто не способна была сегодня снова куда-то идти. — Не могу, — сказала она. — Лили, если в состоянии Мэйв наступит изменение, — не отставала Тара, — тебе позвонят из больницы на мобильный телефон. И Лайам позвонит, если ты будешь нужна Роуз. Если ты будешь нужна Роуз… Лили знала, что она нужна Роуз постоянно, так же как Роуз нужна ей. И вообще, что она делает вдали от своих любимых? — Мы недолго, — уговаривала Бей. — Всего полчасика. — Только погоняем тебя немножко, чтобы ты хорошо спала, — вторила ей Тара, потянув Лили за руку. — Хорошо, — медленно ответила Лили. — Дайте только переодеться и найти ракетку. И скоро три подруги спешили по дороге, держа в руках теннисные ракетки. Уже сильно стемнело, и соленый воздух в Хаббардз-Пойнт наполнился ароматами роз, жимолости и сосен. Дул легкий освежающий ветерок, в котором чувствовалась нелетняя прохлада, напоминая им, что август почти на исходе и скоро наступит сентябрь. Через ветви деревьев над головой проглядывали звезды, а в домах стали зажигаться огни. С каждым шагом Лили чувствовала себя бодрее. Идя по дорожкам Хаббардз-Пойнт, она вновь ощущала себя ребенком. Рядом с ней были ее лучшие подруги. Ее бабушка любила ее и будет беречь ее всю жизнь. Ничего плохого случиться не может. Когда они пришли на корты, там уже никого не было. Все корты были заасфальтированы. Поскольку корты были построены на дальнем конце автостоянки у песчаного пляжа, то их постоянно затопляло. Покрытие трескалось, и служащим приходилось все время их ремонтировать. Тара подошла к деревянному ящику, установленному на высоком столбе. Открыв дверцу, она щелкнула выключателем. Загорелись лампы, заливая корты ярким светом. — Да будет свет! — шутливо произнесла она. — Не могу поверить, что администрация пляжа раскошелилась на освещение, — сказала Лили. — Как все изменилось с тех пор, как мы играли в темноте. Мы даже мяча не видели, но нам было так весело, что мы не могли остановиться. — Но многое осталось прежним, — сказала Бей, дружески ее обнимая. — Нам по-прежнему весело. Лили сделала вид, что ей нужно завязать шнурки. Она не хотела, чтобы Бей видела ее лицо, которое вовсе не выражало веселья. — Будем играть втроем? — спросила Тара. — Мы с тобой против Бей? — Конечно, — ответила Лили. — Как хотите. — Именно этого я и хочу, — сказала Тара, тоже обнимая Лили и отдавая ей мяч. Лили отбежала к задней линии. Свет отбрасывал длинные тени на серое покрытие корта. Разметку на нем недавно обновили, и линии ярко блестели. С другой стороны сетки Бей разминалась, играя мячом на ракетке. Где-то вдалеке за болотом раздался хриплый крик ушастой совы. — Готовы? — спросила Бей. — Тогда держите! — Выбей из себя все плохое, — посоветовала Тара. — Пусть мяч возьмет все на себя. Бей подала, мяч отскочил от асфальта, Лили взмахнула ракеткой и отбила его обратно. Бей снова ударила. Теперь была очередь Тары. Удар — мяч вернулся на половину Бей. Сердце Лили учащенно колотилось. Она слегка согнула колени, готовая принять мяч. Она бросила теннис больше девяти лет назад, еще до рождения Роуз. Сколько раз она с подругами играла на этом самом корте, колотя по мячу до тех пор, пока руки не уставали так, что она не могла ими пошевелить? Тогда Лили очень нравилась эта игра. Почти каждый год она принимала участие в турнирах, проводимых в День труда. Она играла в старших классах школы и занимала третье место среди одиночных игроков своей школы. Удар, удар… Как-то она обсуждала с одним нью-йоркским издателем выпуск своего собственного журнала, посвященного вышиванию, и тогда планировала посвятить один номер теннису, как способу свести вместе женщин — читательниц, спортсменок и поклонниц вышивания. Он должен был выйти весной — в апреле или мае. Она уже представляла себе ракетку и желтый мяч на обложке. В этом номере хотела поместить интервью с лучшими теннисистками. И еще статью о подругах, выросших, играя вместе в теннис. Удар… Лили стояла на задней линии. Мяч попал к ней, и она ударила его изо всех сил. Он снова вернулся, и она ударила его еще сильнее. Бей послала мяч чуть ли не в коридор, но Лили взяла его, ударив слева. Он пронесся над сеткой, как пуля. Она сжала зубы, снова и снова ударяя по мячу. Бей послала «свечу», она ее отбила. Мяч вернулся, и Лили послала его в дальний угол. Бей ответила тем же, и Лили далеко выставила ракетку. К этому времени Тара ушла с корта. Теперь он полностью принадлежал Лили. Она «гасила» все мячи, какие могла. Она чувствовала силу в своей руке, и эта сила перетекла в ракетку. «Выбей из себя все плохое», — сказала Тара, и именно это сейчас происходило с Лили. Она выбивала из себя все зло, что причинил ей Эдвард, возвращая себе все, что он у нее забрал. Каждый удар был за Роуз и Мэйв. За Лайама. За каждую мечту, которая у нее когда-либо была. За жизнь, которая все еще бурлила в ее теле, несмотря на то что Эдвард сделал все, чтобы раздавить ее. Лили думала о своем журнале, который так никогда и не вышел, о годах, когда она скучала по своим подругам, которых не было рядом, о том, что Лайам и Роуз были сейчас далеко от нее. — Не сдавайся, Лили! — услышала она голос Тары. Ударяя по мячу, Лили чувствовала, как из глубины души поднимаются рыдания. Ночь была тихой, слышны были только крики сов, звук скачущего по корту мяча, удары ракеток да громкое дыхание, вырывавшееся из груди Лили, когда она пробивала себе дорогу назад в прошлое, пытаясь вновь стать той девушкой из Хаббардз-Пойнт, которая раньше видела в жизни только хорошее. По дороге домой из Балтимора Патрик сильно переживал по поводу случившегося. Он не выполнил свою миссию. С каждой милей он чувствовал себя все более подавленным, понимая, что должен позвонить Марисе. По крайней мере сказать ей, что с Сэм все в порядке, что она дома, но сделать это было очень трудно. Добравшись до съезда с шоссе, он поехал по прибрежной дороге. Захватив Флору из мастерской Анжело, он направился в Хаббардз-Пойнт, решив сначала, как и обещал Лайаму, навестить Лили. Ему хотелось оттянуть тот момент, когда придется сообщать неутешительную новость Марисе. Но когда он добрался до дома Мэйв и постучал в дверь, там никого не оказалось. Машина Мэйв стояла у дома, в кухне горел свет, но самой Лили не было. Сердце Патрика глухо забилось — она уже однажды исчезла из этого дома. Он подумал об отпечатке пальца, найденном на водонагревателе, и обошел дом, чтобы попасть в подвал. Дом Мэйв очень походил на корабль. Он стоял прямо на выступе скалы, выходящей в пролив Лонг-Айленд. Хотя на небе сияли звезды, а на востоке уже начала подниматься почти полная луна, было темно. Идя через розовый сад на заднем дворе, выходившем в сторону моря, он вдруг заметил совершенно невероятную вещь. Внимательнее поглядев на темную воду, он вновь увидел, как там мелькнуло что-то белое. Это что-то поднялось из глубины и теперь возвышалось над поверхностью. В лунном свете оно выглядело блестящим и твердым, как огромный отполированный ствол дерева, который долго носило по волнам. Но когда Патрик подался вперед, то увидел, что у этого предмета были глаза. Огромные, влажные темные глаза, которые, мигая, смотрели прямо на него. — Черт возьми! — воскликнул Патрик, отскакивая назад. Флора зарычала. Спрыгнув на берег, она стала бегать взад-вперед чуть выше луж, оставшихся после отлива. Морское существо даже не пошевелилось. Не обращая внимания на собаку, оно просто отдыхало на поверхности воды в двадцати метрах от берега, глядя прямо на Патрика. Флора залаяла. Потом уперлась в песок передними лапами, указывая на левиафана, и начала подвывать. Патрик был рыбаком; он частенько выводил «Вероятную причину» на лов полосатых окуней. Однажды он даже поймал на крючок голубую рыбу, которая потянула почти на двадцать килограммов. Но по сравнению с этим чудовищем все, что когда-либо ловил Патрик, казалось мелочью. В длину оно, должно быть, метра четыре. А поскольку он не раз посещал Аквариум и побывал в Новой Шотландии, то понял, что перед ним — кит-белуха. Родина китов-белух — Кейп-Хок. Когда он там был месяц назад, впервые встретив Лили и Роуз, он слышал всю историю о Нэнни. Они считали, что она приплыла в Бостон, когда Роуз делали операцию на сердце. А может, это тот самый кит, теперь уже в водах Хаббардз-Пойнт? Может, это часть той океанографической аномалии, о которой говорил Лайам? Откуда бы ни приплыл кит, казалось, он не торопился покидать это место. Сердце Патрика колотилось, как барабан, да так быстро, что он едва мог дышать. Флора, кажется, наоборот, успокоилась и примирилась с существованием этого монстра. Она лежала на берегу и тяжело дышала, высунув язык. Кит поднялся на поверхность, глядя прямо на Патрика. Пока Патрик следил за китом, он почувствовал, как его сердце начало успокаиваться. Он ощутил, как какая-то легкость и свобода заполняют все его тело. Было что-то поразительно прекрасное в этом огромном животном; его глаза казались почти человеческими, будто за ними глубоко внутри находилась настоящая душа. Оно давало ему ощущение спокойствия. И вдруг Патрик понял, что он должен сделать. Почти не думая, он достал мобильный телефон, набрал номер, который раньше редко набирал, но каким-то образом сразу запомнил. — Алло? — отозвался женский голос. — Мариса, — позвал он, — это Патрик. — Привет, Патрик! — сказала она. — Мне нужно было тебе позвонить, Мариса. Я сегодня кое-куда ездил. — Правда? И куда же ты ездил? — спросила она. — В Балтимор. — Ох! — воскликнула она взволнованно. — Мы там раньше жили с Сэм. Она туда скоро вернется, если только не приедет сюда, на фестиваль. — Мариса, я ездил повидаться с Сэм, — сообщил он. — Но она же в Перу, — отозвалась она озадаченно. Патрик посмотрел на кита. Его темные ласковые глаза глядели на него из морских волн. Он хотел как-то смягчить то, что ему придется говорить. Он держал телефон обеими руками, будто держал Марису за руку. — Она дома, — сказал он. Мариса ничего не отвечала несколько долгих мгновений. — Не может быть… — наконец произнесла она. — Мне очень жаль, — ответил он. — Он вернулась домой на прошлой неделе. — Почему же она мне не позвонила? — прошептала Мариса. По ее голосу Патрик понял, что она шокирована. Он представил себе лицо Сэм, волнение в ее глазах, когда она говорила о том, как изменилась ее сестра. Он не смог заставить себя рассказать об этом Марисе, не мог выносить даже мысли о том, что она будет так уязвлена. — Мне кажется, она была очень занята все это время, — проговорил он. — Поездка и… — А как же Грейси? — спросила Мариса, впервые называя Патрику первое имя своей дочери. — То есть Джессика… — Она сообщила мне, что она ее крестная мать. — Она единственный человек, кому я бы смогла доверить свою дочь, — тихо, потерянно прошептала Мариса. — Я уверен, что она любит ее, — сказал Патрик. — Любит вас обеих. — Она сама это сказала? — Ей и не нужно было этого делать, — ответил он. — Ее дом полон вами. Повсюду ваши фотографии, твои медные подсвечники и хрустальная сова. — Я думала… — начала Мариса, а потом опять надолго замолчала. — Я думала, она все выбросила, думала, она хочет забыть обо мне и Джесс. — Как она может забыть тебя? — спросил Патрик, жалея, что не может обнять ее сейчас. — Никто не смог бы забыть тебя, Мариса. Он подождал несколько секунд, слушая, как до нее доходит смысл его слов. Знает ли она, как много он думает о ней? Он хотел сказать ей, что мечтает слушать ее пение дни и ночи напролет, что она ему снится… и что он так хотел привезти к ней Сэм. — Это было очень мило с твоей стороны, что ты попробовал… тебе не обязательно было это делать — ездить в Балтимор, чтобы проведать ее, — сказала она. — Это для меня очень многое значит. Даже если… — Не теряй надежды, — посоветовал Патрик. — Дай ей возможность все обдумать. Она же рыжая, не забывай! А мы, рыжие, упрямы, как черти. Она рассмеялась, и он почувствовал, как и на его губах появилась улыбка, самая счастливая улыбка за последнее время. — Как ты думаешь, на кого я сейчас смотрю? — спросил он. — Понятия не имею. — На белого кита, — сообщил он. — Прямо тут, у берега Коннектикута. Буквально в двадцати метрах от места, где я стою. — Это Нэнни? — спросила Мариса взволнованным голосом. — Думаю, да, — ответил Патрик. — Но почему она здесь? — Ну, может, из-за Роуз. — Из-за Роуз… — повторил Патрик. Он смотрел на кита, а тот смотрел на него. Это было самое необычное ощущение, будто кит на самом деле знал его. Глаза Нэнни моргали в переливчатом свете луны. Они были темными и очень выразительными, словно кит знал что-то такое, чего не знал Патрик. — Да-а, — протянула Мариса. — А как это еще можно объяснить? — Интересно, что бы сказал Лайам по этому поводу? — произнес Патрик. — Он, кажется, думает, что здесь в районе происходит что-то таинственное в области океанографии. — Ну, здесь я с ним полностью согласна. Любовь всегда таинственна. — Любовь? — спросил Патрик, чувствуя, как вновь учащенно забилось его сердце. — А почему бы не любовь? Киты — млекопитающие. Они знакомятся и ощущают привязанность в точности так же, как и мы. Патрик не мог вымолвить ни слова, слушая ее нежный голос. — Я медсестра, — сказала она. — Я изучала анатомию. Между нами много общего с физиологической точки зрения. А может быть, и с эмоциональной? Патрик нахмурился. За годы работы в полиции он повидал всякие взаимоотношения между людьми. Он побывал на многих местах преступлений, где мужья убивали своих жен, жены — мужей, родители — детей. Он насмотрелся на всевозможные переплетения боли и зла, известные человечеству. После развода он чувствовал горечь и с тех пор боялся поверить в любовь. Однако когда он разговаривал с Марисой, его душа странным образом наполнялась чувством покоя и умиротворения. — Ты мне не веришь, — проговорила она. — Я хочу… — начал он и замолчал. — Она все еще там? — спросила Мариса. — Нэнни? Да, — ответил он, вглядываясь в темную воду. И точно, кит был все там же, отдыхал на поверхности. Волны и наступающий прилив иногда разворачивали кита, и он делал круг, чтобы опять смотреть на Патрика. Восходящая луна набросила вокруг Нэнни серебристую сеть, но она была свободна, без оков, и просто плыла по волнам. — Патрик? — позвала Мариса через несколько секунд. — Я здесь, — отозвался он, все еще глядя на воду. Ветер принес легкие облака, закрыв яркую луну прозрачным покрывалом. Он испугался, что не сможет больше видеть белуху, но животное по-прежнему было недалеко. — Спасибо тебе за сегодняшний день, — сказала Мариса. — За то, что ездил навестить Сэм. — Не за что! — Я просто хочу… — Что? Я просто хочу, чтобы вы оба приехали сюда, — неуверенно произнесла она. — Ты и Сэм. На фестиваль. — И быстро, словно больше не могла говорить, попрощалась и повесила трубку. Патрик сидел на ступеньках веранды, пытаясь перевести дух. Она сказала, что хочет, чтобы он приехал… и Сэм. Но и он тоже! Он опустил голову и уставился на свой телефон. Он не хотел, чтобы разговор кончался, не был готов к тому, что она положит трубку. Патрик глубоко вздохнул, мобильным телефоном сделал снимок Нэнни и отослал его Марисе. Он надеялся, что она захочет увидеть кита, это напомнит ей, что на свете могут происходить чудесные, невероятные вещи. Потом он встал и направился к плетеному креслу-качалке Мэйв и, усевшись в него, стал наблюдать за китом, плывущим по серебряной лунной дорожке. В ушах у него до сих пор звучал голос Марисы, и его же он чувствовал в своем сильно бьющемся сердце. Он подумал о Лайаме, который был слишком далеко отсюда. Разговор с Мари-сой прояснил для него некоторые вещи, поэтому он послал фото кита и Лайаму, вместе с короткой запиской. Как раз тогда он услышал, как кит громко выдохнул, и увидел, как тот, выгнув блестящую спину, исчез в черной морской воде. Патрик откинулся в кресле, пытаясь понять, что же все-таки произошло. Глава 13 Когда наступил вечер, Лайам работал за своим столом, сопоставляя отчеты океанографов, изучавших ту же проблему, что и он. Роуз сидела на террасе, читая «Лев, Колдунья и Волшебный шкаф». Это была ее любимая книга, которая напоминала ей о лучшей подруге, Джессике, и никогда не надоедала. Лайам понимал, что знакомые истории, вероятно, успокаивают ее, и ему было приятно думать о том, как часто, наверное, эту книгу читала ей Лили. На экран своего ноутбука он вывел фото Нэнни, присланное Патриком. Фотография представляла собой одно неясное расплывчатое пятно серебристого цвета, на котором четко был виден лишь один темный глаз. В записке Патрика он прочитал: «Посмотри, кто заглянул в гости к Лили и Мэйв! Жаль только, что Мэйв сейчас здесь нет. Почему бы тебе не собрать вещи Роуз и не привезти ее домой? Мне кажется, это ошибка — оставаться вдали от людей, которых ты любишь. Поверь, я знаю, о чем говорю. Ты очень нужен Лили». Лайам задумчиво смотрел на экран. Весь день он собирал данные о феномене «Призрачных холмов», заносил в каталог всех снабженных датчиками акул и китов, которых они с Джоном смогли определить. Но сейчас он изучал другое явление природы. Больше всего на свете он хотел последовать совету Патрика. Он не мог спать, потому что постоянно думал о Лили. Той ночью она была прямо здесь, в этом доме, в его постели. Когда он ложился на простыню, на которой лежала она, его охватил жар. Подушка сохранила ее запах. С каждым днем запах постепенно слабел. А может, Патрик прав? Не следует ли Лайаму и Роуз вернуться в Хаббардз-Пойнт? Лили ему была нужна не меньше, чем он был нужен ей. Но ему следовало все очень тщательно обдумать — он боялся недооценить Эдварда. И кроме того, Патрик не знал Лили так, как знал ее Лайам. Лайам присутствовал при рождении Роуз. Он появился в хижине Лили в глубине леса, вдали от цивилизации. Она проехала почти тысячу миль, чтобы скрыться от своего мужа, и так боялась, что ее найдут, что была готова рожать ребенка в лесной чаще, не желая рисковать и ехать в больницу. Лайам вскипятил воду и приготовил полотенца, как в кино. Лили лежала на полу в кухне, мокрая от пота и слез. Лайам был совершенно чужим человеком, но рядом больше никого не было. Он помнил, как она стискивала его руку при схватках, вскрикивая от боли. Каким-то образом он понял, что ее боль глубже, чем просто страдания при родах. Она громко стонала, и в ее стонах он слышал отголоски ужаса. Он чувствовал, что никогда еще не видел более одинокого человека и что кто-то напугал ее почти до смерти. У нее не было ни мужа, ни семьи, и еще задолго до того, как он узнал от нее всю ее историю, он понял, что влюбился в нее навеки. Было не важно, что она не разведена, ему было все равно. Лайам знал, что бывают такие связи между людьми, которые не зависят от церемоний и брачных свидетельств. Он любил Лили каждой клеточкой своего тела. Она владела его сердцем, так же, как владела им Роуз. Что бы ни случилось, они были его жизнью. Его страсть к Лили не имела границ. Он знал, что с радостью бы продал свою душу, чтобы побыть с ней хотя бы десять минут. Но он бы сделал это и завтра, и через год или через двадцать лет, как сделал бы это прямо сейчас. От одной мысли о ней у него начинало учащенно биться сердце и кружилась голова. И как бы Лайаму ни хотелось последовать совету Патрика, он понимал, что им нужно быть очень осторожными. Человек, испугавший ее тогда до полусмерти, считался ее мужем, отцом ее ребенка. Он объявил Лили мертвой, чтобы иметь возможность получить страховку и нажиться на ее имуществе. Патрик все это подробно объяснил Лайаму. Для Эдварда Хантера Лили существовала лишь как источник доходов. Лайам это очень хорошо понимал. И хотя он изучал китов, они были лишь, так сказать, побочным продуктом его главных научных изысканий. Акулы. Коннора, брата Лайама, убила та же большая белая акула, которая лишила руки его самого. Лайам знал, что акулы едят, чтобы жить. Они патрулируют океаны и постоянно ищут добычу. Они не атакуют из-за чувства ненависти или злобы. В их поисках пищи нет никаких эмоций. Лайам знал, что Эдвард Хантер похож на акулу. Он выбрал Лили, потому что она была хорошей добычей. Вероятно, он думал, что будет жить за ее счет всю оставшуюся жизнь. Но в отличие от акул люди-хищники обладают огромным потенциалом ярости и звереют, когда нарушают их планы. Лайам понимал, что, когда она сбежала от Эдварда, тот просто рассвирепел и многие люди до сих пор за это расплачиваются. Лайам уже некоторое время читал литературу, посвященную людям, подобным Эдварду Хантеру, и пришел к выводу, что Хантер принадлежит к совершенно особенному типу личности. Он выглядел и поступал так, как другие люди. Он всегда знал, что нужно сказать и сделать, чтобы заставить доверять себе. Он «подготавливал» людей — Лили, Марису — еще до того, как сделать свой первый шаг. Он слушал, как они говорят, высчитывал, что ими движет, узнавал мотивы их поступков и потом подыгрывал им, давая то, что они хотели. Если Лайаму не суждено быть рядом с женщиной, которую он любит, если он не может защищать ее своим присутствием, он будет делать то, что может делать лучше всего, — изучать и набираться опыта. Возможно, ему удастся найти что-то такое, что поможет Лили в борьбе с Эдвардом. Он сидел, склонившись над книгами, сгорая от желания разорвать этого мерзавца на части голыми руками. И еще он знал одну вещь: он никогда не испытывал ничего подобного по отношению к акулам. Взяв телефон, он позвонил Лили. Она ответила тотчас, не дав прозвучать до конца даже первому звонку. — Я хочу привезти Роуз домой, к тебе, — выпалил Лайам без всяких предисловий. — Мы позволяем этому идиоту диктовать, как нам жить. Лили молчала. Лайам чувствовал ее за миллион миль отсюда, затерявшуюся в прошлой жизни. Он хотел вернуть ее оттуда назад, напомнить о том, что у них было сейчас, показать, как велика его любовь к ней, объяснить, какими сильными они станут вместе. Настолько сильными, что смогут встретить любую опасность. Через открытое окно до него доносился грохот огромных волн, который, казалось, сотрясал стены их маленького домика. «Призрачные холмы» сегодня жили полной жизнью. Они ударялись о берег, и он чувствовал их ритм всем телом. — Лили, ты меня слышишь? — спросил он. — Мне самой этого очень хочется, — прошептала она так тихо, что ее едва было слышно за ревом волн в десяти милях от берега. — Но я боюсь за Роуз. Мне нужно подумать, Лайам. — А мне нужно увидеть тебя, Лили, — сказал он Когда она повесила трубку, все, что он мог слышать, был звук его собственного сердца. Оно билось так тяжело, как разносящееся эхо «Призрачных холмов», разбивающихся о риф. Оно наводнило его и тащило на дно, не давая ему дышать. Лайам выключил компьютер, прошел через маленький домик и вышел на террасу. Над головой сияли звезды. Он надеялся, что Лили тоже их видит. Из моря медленно вставали созвездия, будто живые существа, мерцая биолюминесценцией, взлетели в небо. Все они рассказывали мифические и любовные истории. Море было полно «Призрачных холмов» и белых китов. Разве Лили не понимала, какое это чудо? Он надеялся, что Нэнни ее охраняет, потому что сам он не мог быть рядом с ней, чтобы защитить ее. Вечер, подобный этому, Мариса видела в Кейп-Хок впервые. Обычно сонные улочки сейчас бурлили людьми: кто-то нес футляры с инструментами, кто-то бежал, чтобы не опоздать на выступление. Расстелив одеяла, люди устраивали пикники прямо на лужайке гостиницы и дальше вдоль причала. Все ее подруги приехали в город, чтобы послушать выступления участников фестиваля, и Мариса старалась радоваться всему этому. Они расстелили свои одеяла в ряд недалеко от каменной статуи рыбака на площади. Марлена принесла виноград, хлеб и сыр, Синди — вино для взрослых и лимонад для детей, Алисон — большую миску салата, Энн сделал рейд на кухню гостиницы и принесла рулет из омаров. Мариса и Джессика испекли пирожные. Пока другие болтали, Мариса сидела в сторонке и наблюдала за музыкантами. Среди них было очень много женщин, приехавших из самых разных мест. Она подумала, сколько среди них сестер, проделавших вместе весь путь до Новой Шотландии. Она искала семейное сходство в лицах и видела его везде. Радуясь за всех этих женщин, она одновременно ощутила в душе боль и ужасную пустоту, тоску по Сэм. Энн Нил, заметив, что Мариса сидит в стороне от всех, придвинулась к ней. У нее были большие голубые глаза, каштановые волосы, уложенные сзади в пучок. На ней были вязаный свитер персикового цвета и зеленые брюки. Мариса еще подумала, что такой яркий наряд отражает ее настроение. Энн была хозяйкой гостиницы во всех смыслах этого слова, и ее радушие проявлялось даже тогда, когда она не стояла за стойкой регистрации в гостинице. — Ну, как ты? — поинтересовалась Энн. — Замечательно, — ответила Мариса, пытаясь улыбнуться. — Ты прекрасно справилась с организацией фестиваля. — Спасибо, — сказала Энн. — Это самое веселое время года, но работы у меня прибавляется. Как хорошо хотя бы чуть-чуть просто посидеть и послушать музыку. Мариса кивнула: — Я побывала на многих фестивалях. В Ньюпорте и на восточном побережье Мэриленда, много раз в Бостоне… — И всегда вместе с сестрой? — спросила Энн. Мариса опять кивнула. Она не хотела плакать на глазах у всех, поэтому сделала глубокий вдох и отвернулась. — Мы держим для вас с сестрой место в программе фестиваля, — сообщила Энн. — Думаю, оно нам не понадобится… — начала было Мариса. Энн ничего не сказала, но ее голубые глаза излучали столько тепла и доброты, а улыбка была такой ободряющей, что сердце Марисы дрогнуло. Она услышала, как женщина на сцене заиграла «Сны» — милую традиционную ирландскую песню, которая всегда была любимой колыбельной Сэм. Слезы брызнули из глаз Марисы, и ей показалось, что душа ее сейчас разорвется надвое. — А где сейчас твоя сестра? — мягко спросила Энн. — В Балтиморе, — ответила Мариса. — Я думала, она в Перу. Но она вернулась домой еще на прошлой неделе. — И не сообщила тебе? Мариса отрицательно покачала головой, представив, как Патрик идет к маленькому домику на Фиш-стрит, как он разговаривает с Сэм. — Один мой друг нашел ее, — сказала она. — А вы с Сэм очень близки? — спросила Энн. — Были когда-то. — Сестры, — проговорила Энн. — Они вырастают, зная друг о друге абсолютно все, живя в одном доме, делясь секретами, чувствуя одно и то же. — Это о нас с Сэм. — Мариса внезапно поняла, что у Энн тоже должна быть сестра. — Именно такими мы и были. — Детьми мы с моей сестрой Эмили были очень близки, все делали вместе. Вы с Сэм играли на скрипках, а мы с Эмили исполняли чечетку. — На фестивалях ирландской музыки? — уточнила Мариса. Энн кивнула: — До тех пор, пока она не поступила в колледж. Потом она стала работать в Торонто, а позже переехала в Ванкувер. После этого все уже было по-другому. Я чувствовала себя совершенно брошенной. Как мог человек, с которым я проводила все свое время, которого я любила больше всех на свете — моя самая лучшая подруга, — просто взять и вот так бросить меня? Но она тебя не бросила, — возразила Мариса, вспоминая, как она сама первая оставила Сэм дома, поступив в Школу медсестер в Балтиморе. И как она потом покинула ее в Балтиморе, выйдя замуж за Пола и переехав в пригород Бостона. — Она проста стала жить своей жизнью. — Теперь я это понимаю, — согласилась Энн. — Но тогда… — Она покачала головой. — Мне кажется, у нас с Сэм другое, — сказала Мариса. — Она всегда приветствовала мои поступки, что бы я ни делала. Мы скучали друг без друга, но всегда находили способ быть вместе. Однако на этот раз… я позволила кое-кому плохо с собой обращаться и не разрешила Сэм мне помочь. — Ты старшая сестра? — спросила Энн — Да. Энн улыбнулась любящей и мудрой улыбкой. — Младшие сестры, — сказала она, — всегда хотят, чтобы их старшие сестры были умнее их, чтобы знали больше их. Они хотят, чтобы те показали им дорогу. — А ты младшая? — спросила Мариса. Энн кивнул: — Да, младшая. — И вы с Эмили?.. — Мы сейчас даже ближе, чем раньше. Не сразу, но я изменила свои взгляды. Она была терпеливой и все это время ждала меня. Думаю, сестры должны иногда бунтовать друг против друга, как подростки бунтуют против своих родителей. Это не значит, что они не любят друг друга. Иногда просто необходимо разойтись, чтобы потом опять сблизиться. Мариса кивнула, надеясь, что все окажется именно так. — А кто этот друг? — спросила Энн. — Что? — Кто этот друг, который ездил в Балтимор, чтобы разыскать Сэм? — повторила Энн. — Кто это был? — Патрик Мерфи, — ответила Мариса. — Тот самый детектив, который приезжал?.. Мариса кивнула: — Да. Тот, который приезжал сюда в поисках Лили. — Может быть, — предложила Энн, — тебе стоит пригласить его на фестиваль? Я намекнула ему, — сказала Мариса, — но он не приедет. Я даже… Я даже не хочу, чтобы он приезжал. Я еще не готова. — Она подумала о Теде, о раздоре с Сэм, о Джессике. — И кажется, я уже никогда не буду готова. — Знаешь, — мягко проговорила Энн, — я слышала, как Лили говорила то же самое. Но вот появился Лайам… Жизнь сильно потрепала их обоих. Брак Лили с Эдвардом, гибель брата Лайама, ранение самого Лайама. Его семья после этого распалась. Они оба были очень замкнутыми, но каким-то образом помогли друг другу снова начать жить. Ты и Патрик… — Нет, — возразила Мариса. — Здесь все по-другому. Мы едва знаем друг друга. Энн опустила голову: — Мне кажется, люди ищут друг друга. Именно в этом и заключается суть ирландской музыки — музыки, полной сердечности и любви. Иногда мне кажется, что мы все носимся в бурном море в маленьких лодочках, подгоняемых штормом, а с нас начисто смывает боль, причиненную жизнью, освобождая место для любви. В этот момент Джуд окликнул Энн со ступеней гостиницы. Она помахала ему рукой, затем посмотрела Марисе в глаза. — Я не оставляю надежду, что Сэм приедет, — сказала она. — И буду держать свободным ваше место в программе. — Но… — начала было Мариса. Энн покачала головой, широко улыбаясь. Обняв Марису, она встала и пошла к гостинице — ей нужно было работать. — Если она приедет, мы будем готовы, — крикнула она через плечо. Сказав подругам, что пойдет прогуляться, Мариса направилась вниз к гавани. Под звездным небом бухта мерцала синим и серебристым светом. Глянув в сторону юга, она представила себе Патрика на его катере в Коннектикуте, Сэм в ее квартире в Балтиморе. Было так просто вообразить себе, как они оба едут в Кейп-Хок, — и в то же время невозможно. Она достала листок бумаги и ручку и записала слова «подгоняемые штормом». Она чувствовала, что это будет началом песни. Ей даже казалось, что она знает, кому ее посвятит. Глава 14 Мэйв снился сон о внучке. Вот они с ней работают в саду ухаживая за розами. Морской воздух такой свежий и чистый, а аромат роз такой сладкий! Она слышит собственный голос — зовет кого-то зайти. Но по мере того как мужчина подходит к ней, ее глаза начинает закрывать какая-то пелена. Это Патрик? Или ангел, спустившийся с небес? Или кто-то еще? Мэйв вытирает глаза и видит… Над кроватью Мэйв стоял Эдвард Хантер, глядя на нее холодными глазами. Мэйв хотела вскрикнуть, но только почувствовала, как у нее открылся рот. На лбу выступил пот, и по телу прошла волна отвращения. Она никогда не боялась или по крайней мере не позволяла людям видеть свой страх. Но теперь она не могла с ним бороться. Она, наверное, издавала какие-то звуки, потому что он нагнулся, приблизив ухо к ее губам. — Ты лишь бормочешь что-то непонятное, — услышала она его слова. — Ничего не разобрать. Вот почему ты здесь. Ты сходишь с ума. Ты старуха, и никому до тебя нет дела. Даже твоя драгоценная внучка не хочет с тобой возиться. Мэйв опять хотелось закричать, но вместо этого она просто закрыла глаза. Она слышала его голос и знала, насколько он жесток. Это даже до некоторой степени обнадежило ее. Она не сошла с ума, совсем нет! Эдвард оставался Эдвардом. На это она всегда могла рассчитывать. Она постаралась думать о другом. Его голос не умолкал, но она его больше не слышала. Она видела его искаженное злобой лицо, но вот жимолость и розы выступили из темноты и закрыли его. Розы были прекрасны. Они росли большим кустом в середине сада. Нежный звук волн, плещущихся о нагретые солнцем скалы, убаюкивал. «Колодец желаний» глубок и прохладен. Мэйв бросила в него монетку, как уже не раз делала за все эти годы. Она загадала желание. Ее глаза закрылись — она ждала, когда ее желание сбудется. — Хочу увидеть свою внучку, — молча произнесла она свое желание. — Мара. Мара… С каждым днем, проходящим после последней операции на сердце, Роуз чувствовала себя все лучше. Только одно было плохо: она скучала по маме. Она считала, что на свете нет других четырех слов, хуже, чем слова «Я скучаю по маме». И хотя вслух она произносила их нечасто, потому что не хотела расстраивать доктора Нила, эти слова постоянно сидели внутри ее, и она слышала их в каждом своем вздохе и в каждом ударе своего сердца. Прекрасные летние дни казались ей печальными и чужими в этом просоленном старом пляжном домике у бухты Наррагансетт. Доктор Нил назначил ее «официальным наблюдателем за китами», и, когда они не выходили в море с доктором Стэнли, Роуз проводила много времени у широкого окна, наблюдая за поверхностью моря. Она видела, как выпрыгивают из воды рыбы, блестя серебряными и синими спинами. У некоторых рыб на боках были темные полосы, а их хвосты и плавники походили на тончайшие листы металла. Она наблюдала за чайками, пролетающими над головой, зажав в желтых клювах крабов. А однажды Роуз даже видела морскую черепаху, не спеша плывущую через бухту. Но она не видела ни одного кита. И не видела Нэнни. — Можно я еще раз посмотрю на его фотографию? — спросила Роуз, подходя к доктору Нилу, сидящему за рабочим столом. Перед ним лежало много разных книг. Здесь же были снимки всевозможных акул: синих, тигровых, мако, гренландских, больших белых; различных морских млекопитающих, включая горбатых китов, малых полосатиков, синих, финвалов, кашалотов и китов-белух, атлантических дельфинов, обыкновенных и гренландских тюленей. Все это успокаивало Роуз, напоминая ей о рабочем месте доктора Нила в Кейп-Хок. Он отодвинул бумаги в сторону, чтобы она смогла поближе наклониться над экраном компьютера и лучше рассмотреть снимок Нэнни. — Вот он, — сказал доктор Нил. — Пожалуйста, скажи еще раз, кто сделал этот снимок? — Патрик Мерфи. — Это он приезжал в Новую Шотландию, чтобы сказать мамочке, что ее бабушка заболела? — Да, он. — Он сфотографировал Нэнни в Хаббардз-Пойнт перед домом маминой бабушки? — Да. Роуз задумалась. Разве доктор Нил не понимает, как все это нелепо? Они с ним здесь, в этом доме, где они толком никого не знают, а человек, которого они любят больше всех на свете, — ее мама, — находится в Хаббардз-Пойнт. Даже Нэнни там. Лайам сидел за компьютером, вводя информацию обо всех животных, которых они видели, когда плавали к рифу. — Доктор Нил, — снова обратилась она к нему. — Ты знаешь, Роуз, я тут подумал: ты можешь называть меня Лайам. Как ты считаешь? Она покачала головой. Он уже пытался ей об этом говорить. Лайам — имя, которым его звала мама. Это имя для взрослых. Роуз чувствовала бы себя неловко, зовя его так. И кроме того… Она нахмурилась, думая об имени, которым она хотела бы его звать. Одна мысль об этом заставила ее покраснеть, и она почувствовала, как у нее запылали щеки. — Не хочешь? — Нет, — ответила она упрямо. — Мне нравится «доктор Нил». Так почему мы туда не едем? — Ну потому, что твоей маме нужно кое-что сделать, — сказал он. — И она решила, что будет лучше, если ты побудешь здесь, пока она этим занимается. — А мы могли бы ей помочь, — старалась убедить доктора Роуз. — Знаю, — ответил он. — Я с тобой согласен, и я это обдумываю. Роуз удобно привалилась к его боку, положив голову ему на плечо. Не потому, что устала, а потому, что ей этого хотелось. Они посидели так несколько минут, глядя на фото Нэнни, и Роуз представила себе, как счастливы бы они были, если бы могли быть все вместе. — Когда все будет… — Она запнулась, ища нужное слово. Она думала о том, как много всего происходит в жизни. Ей делали операции на сердце, чтобы его вылечить, а у доктора Нила была только одна рука, а мамина бабушка лежала в больнице, и они находились в разных местах. — Когда все будет в порядке? — наконец спросила она. — Думаю, уже сейчас все в порядке, — ответил доктор Нил. Роуз опять нахмурилась. Она знала, о чем он думает. Ее мама всегда учила ее быть благодарной, считать, что ей повезло. Даже когда Роуз не могла как следует дышать или играть со своими друзьями, даже когда ей приходилось лежать в реанимации, потому что в ее сердце было слишком много жидкости, даже в самые тяжелые времена ее мама обычно прижималась губами к уху Роуз и шептала: «Мы такие счастливые — ведь мы любим друг друга». — Ты думаешь, сейчас все в порядке? — спросила Роуз. — Но как ты можешь такое говорить, когда мы с тобой здесь, а мамочка и Нэнни в Хаббардз-Пойнт? Доктор Нил повернулся от экрана компьютера, чтобы посмотреть ей прямо в глаза. Она знала, как необходима его работа, как много он узнал об этих больших волнах и странных рыбах. Она знала, что он видел рыбацкое судно из Кейп-Хок и что он беспокоится из-за этого. Но прямо сейчас самым важным для него была эта маленькая девочка. — Роуз, — произнес он. — Я понимаю, что все это кажется бессмысленным. — Даже тебе? — спросила она. — Да. — Потому что ты тоже по ней скучаешь? — Больше, чем по кому-либо или чему-либо. — Но мне казалось, что тебе нравится работать здесь и плавать к «Призрачным холмам» на шхуне доктора Стэнли… — Это моя работа, — ответил доктор Нил, улыбаясь. — А вы с твоей мамой — моя жизнь. Роуз кивнула. Она знала, что это правда. Она давно это чувствовала, наверное, с самого первого дня своей жизни. Он был ей как родной отец во всем, что она считала важным в жизни. Когда другие дети рассказывали про своих пап, Роуз глубоко в душе осознавала, что и у нее где-то на свете есть отец. Но это ее никогда не беспокоило, и она о нем никогда не спрашивала, потому что ей всегда хватало доктора Нила. Вдруг он поднял глаза и посмотрел в окно поверх ее головы. Роуз видела, как изменилось выражение его лица, и почувствовала растущее волнение — будто вдруг задул таинственный ветер, будто как по волшебству вдруг изменилась погода. — Роуз, — сказал доктор Нил, снова глядя на нее теперь уже сияющими от радости глазами, — мне кажется, все начинает становиться на свои места. Роуз оглянулась и увидела, что он имел в виду: на подъездную дорогу, шедшую вдоль высокой живой изгороди, въезжала синяя машина. — Мамочка! — закричала Роуз, стрелой выскочила в дверь и, даже не надев сандалии, босиком бросилась через тщательно остриженную лужайку прямо в объятия матери. Глава 15 На то, чтобы собрать вещи и выехать в Хаббардз-Пойнт, у них ушло лишь несколько минут. Лайам был готов еще с прошлой ночи. Он почти решился на переезд в ту самую минуту, когда прочитал записку Патрика. Идея была правильной, главное — и Лили она нравилась. — Что изменилось? — спросил Лайам, ведя машину. — Я пришла в себя, — ответила Лили. — Все происходило так быстро, и у меня не было времени как следует все обдумать. — Он не сможет нам ничего сделать, — успокоил ее Лайам. — Кто не сможет? — спросила Роуз с заднего сиденья. — Рози, , — сказала Лили, поворачиваясь к ней и обходя вопрос дочери. — Вот увидишь, кто тебя ждет в Хаббардз-Пойнт! — Нэнни! — воскликнула Роуз. — У доктора Нила в компьютере есть ее фото! — Его сделал Патрик, — пояснил Лайам, глянув на Лили Увидев бензоколонку впереди, он свернул с шоссе — указатель бензина показывал меньше четверти бака. Они втроем вышли из машины. Пока им заливали горючее, Роуз захотела пойти в магазинчик, стоявший рядом с заправкой. Лайам и Лили, обнявшись, пошли следом. Магазинчик выглядел странным и причудливым: деревянное щитовое строение, которое по виду раньше было жилым домом. На площадке перед ним расположились несколько лодок и катеров на трейлерах, на некоторых красовалась таблички «Продается». На переднем крыльце магазинчика стояли скамейки и кресла-качалки, стеллажи с местными газетами и доска объявлений, увешанная визитными карточками, записками и фотографиями продающихся катеров и лодок. Еще одна доска была заполнена фотографиями рыбаков, с гордостью показывающих свой рекордный улов — трехметровых акул-мако, полосатых окуней в метр длиной, пятиметровой синей акулы. Внутри широкие доски пола скрипели под ногами. У правой стены стоял автомат с газированной водой, а центральная стена была заставлена большущими корзинами с дарами местных садов и огородов. Лили тут же взяла тележку и стала складывать в нее свежие помидоры, базилик, кукурузу и кабачки. Роуз побежала в дальний конец магазинчика и вдруг взвизгнула. — Что такое? — спросил Лайам, когда они с Лили подбежали к ней. — Смотрите! — сказала Роуз. Выцветшая красная занавеска делила магазинчик на две части. Роуз снова заглянула за нее, и Лайам, посмотрев поверх ее головы, увидел, что стены отгороженной половины были сплошь увешаны акульими челюстями. Шаткий стеллаж, прислоненный к столу посреди комнаты, заполняли стеклянные сосуды, внутри которых в формальдегиде плавали детеныши акул: глаза затуманены, рыла острые, а форма тела безошибочно акулья. А на столе возвышалась куча отрубленных тесаком акульих и дельфиньих плавников. И на всем были ценники. Окинув помещение быстрым взглядом, Лили поскорее увела Роуз назад, в ту половину, где продавались продукты. — Вы что-то хотели? — спросил их мужчина, вошедший через дверь в задней части помещения. Его щеки покрывала темная щетина, а волосы на голове были светлые. Одет он был в майку с надписью «Капитан Ник. Спортивная рыбалка». — Вы капитан Ник? — поинтересовался Лайам. — Так точно, сэр! — ответил мужчина в майке. — Интересуетесь рыбалкой? Как раз сейчас есть чего половить — шестиметровые большие белые акулы прямо с Багам. А есть и поздоровее — белые киты из Новой Шотландии! — Белухи относятся в вымирающему виду, — предупредил Лайам. Да знаю я, — рассмеялся мужчина. — Мы же не собираемся их гарпунить, просто посмотрим на них. Должен признаться, я сам немного ошалел. Никогда такого лета не видел — просто рыбий сумасшедший дом! И все из-за каких-то гигантских волн, идущих откуда-то из моря. Вы бы видели, что мы поймали вчера! Фиолетовая спина, розовые бока и ярко-красные плавники длиной метра полтора, а то и все два. Плавает извиваясь, как морская змея. Наверняка прямо из тропиков! — Опах, — определил Лайам. — Как бы она там ни называлась, это наверняка что-то другое. Можете посмотреть на ее фото на крыльце. Там целая галерея уловов моих клиентов. — Меня вообще-то очень интересуют ваши уловы, выставленные здесь, — ответил Лайам, уже готовый наброситься на капитана Ника за детенышей акул, вываренные челюсти и отрубленные плавники. Но как раз в этот момент Лили позвала его, и он, больше не сказав ни слова, вышел. Может, и к лучшему. Он настолько разволновался, вновь увидев Лили, что не был уверен, что сможет сдержаться. Роуз с удовольствием качалась на кресле-качалке на крыльце, а Лили стояла прямо перед фотографиями, которые только что упомянул капитан Ник. Она показала на расплывчатый снимок. — Это именно то, что я думаю? — спросила она Лайам внимательнее посмотрел на доску с фото. Там был снимок, про который говорил капитан Ник, — двухметровый опах, сияющий своей яркой раскраской. Глаза Лайама оглядели галерею трофеев — марлин, акулы, рыба-меч и тунец. Снимки были сделаны уже у причала — рядом с весами стояли счастливые рыбаки. Лили показала на фотографию четырехметрового атлантического дельфина, пойманного в сеть и подвешенного вниз головой. — Мы ей ничего не сделали, — оправдывался капитан Ник, подходя к ним. — Эта рыба живая. — Это не рыба, — сказал Лайам. — Это млекопитающее. — Кто ее поймал? — спросила Лили дрожащим от волнения голосом. — Какая разница, кто ее поймал, — не захотел ответить капитан Ник. — Самое главное — она еще живая. Мы держали ее живой, как и положено по всем правилам, которые вы можете назвать. — Зачем вы ловите дельфинов? — спросила Лили, бросив на него свирепый взгляд. — Со всем моим уважением, — проговорил он, — это не ваше дело! — Пойдем, Лили! — сказал Лайам, обнимая ее за плечи, и, окликнув Роуз, повел их к машине. Его всего трясло, но он не хотел этого показывать. Лили и так столько выстрадала, а теперь они везли Роуз домой. Позже Лайам позвонит Джону, Патрику и Джуду. Что-то здесь происходило, и ему нужна была помощь, чтобы во всем разобраться. Он в последний раз бросил взгляд на доску с фотографиями. Камера, вероятно, дернулась во время снимка, потому что название судна, стоящего позади подвешенного дельфина, прочитать было невозможно. Но Лайам узнал бы его где угодно, потому что узнал улыбающегося шкипера. «Map IV»! — Ты это видел? — прошептала Лили. — Джерард Лафарг, — ответил Лайам. И, что бы там ни говорил капитан Ник, дельфин на фото был мертв. Выйдя из машины в Хаббардз-Пойнт, Лайам сразу почувствовал, что он дома. Обнявшись, все трое долго стояли в розовом саду Мэйв. Они с Лили никак не могли оторваться друг от друга. Ее голубые глаза были цвета морской воды летом. Он поцеловал ее, все еще не веря, что они опять вместе. Наконец Лайам выпустил ее и увидел каких-то людей, выходящих из-за угла дома. Это Лили попросила своих друзей их встретить. Она схватила его за руку и стала знакомить: Бей Маккабе и Дан Коннолли, Тара О'Тул и Джо Хоулмз — две ближайшие подруги детства, их мужья и дети. Лайам всем пожал руки. Он никак не мог прийти в себя от того, каким нормальным все это казалось после долгих дней и ночей их вынужденной разлуки, после потрясения от увиденного в том странном магазинчике у заправки. Глядя, как Лили знакомит Роуз со своими друзьями, Лайам чувствовал, как сильно бьется его сердце. Тонкие пальцы Лили лежали на плече Роуз, как бы оберегая ее, и Лайам видел радость и гордость в ее глазах. Глаза подруг блестели от слез, когда они смотрели то на Роуз, то на Лили. Лайам понимал, каким важным был этот день для всех них, и скромно стоял в стороне, счастливо улыбаясь. — Мы с Бей знаем твою маму всю жизнь, — произнесла Тара, наклоняясь к Роуз. — В твоем возрасте мы все были лучшими подругами. — И чем вы вместе занимались? — спросила Роуз В глазах Тары мелькнула чудесная озорная улыбка. — Мы плавали на лодках на остров Чаек и ходили к Индейской могиле, искали сокровища на Литтл-Бич, собирали красивые морские камешки и ракушки, делали из них бусы, играли в теннис до полуночи, ходили в кинотеатр на пляже, оставляли друг другу записки в ящиках комода в магазине Фоли… — Как интересно, — улыбнулась Роуз. — Почти так же, как мы с Джессикой. — Это твоя лучшая подруга? Роуз кивнула: — В Кейп-Хок. — Вот. Именно подобными вещами мы будем заниматься в Хаббардз-Пойнт, — сказала Тара. — Думаю, тебе здесь понравится. — Мы так рады видеть тебя, Роуз! — проговорила Бей. — Мы любим твою маму и уже полюбили тебя. Роуз покраснела и застенчиво улыбнулась. Лайам наблюдал за ней, чувствуя гордость, как настоящий отец. Роуз была доброй и любознательной, как и ее мать. Природное желание учиться заставляло ее все время интересоваться новым и читать разные книги, а не только те, что входили в школьную программу. Два дня назад Лайам нашел ее стоящей на коленях у книжного шкафа. Она доставала старые номера «Китового журнала», ища статьи о белухах. — Это зубатые киты, — объявила она Лайаму. — Они питаются ракообразными, головоногими и морскими червями. Ракообразные — это крабы и омары! Понятно, почему Нэнни так нравится здесь, на юге. Я уже столько раз видела, как чайки таскают крабов из моря. Все правильно, — сказал Лайам, улыбаясь и наполняясь гордостью. — Ты будешь настоящим океанографом, Роуз Мэлоун. Ты доказала это на шхуне, когда мы плавали к «Призрачным холмам». — Как ты, — ответила Роуз, расплываясь в счастливой улыбке. С пролива подул вечерний бриз — соленый и теплый. Солнце клонилось к закату, бросая золотистые лучи на волны и скальные уступы. Тара и Бей принесли пиццу, которую разогрели в духовке. Лили отварила кукурузу и нарезала помидоров. Дети Бей и Дана — Элиза, Энни, Билли и Пиджин — вместе с маленьким сыном Тары и Джо — Джо-младшим — собрались вокруг Роуз. Они явно были в восторге от нового члена команды детей Хаббардз-Пойнт. Лайам сидел рядом с Лили на качелях на веранде, обняв ее за плечи. Так как вокруг были дети, их разговор касался только общих тем: летней погоды, игры в теннис, нового школьного года, состояния Мэйв. Лайам достал ноутбук, подключился к программе слежения за китами и почувствовал огромное облегчение, увидев знакомую зеленую точку. — Где Нэнни? — спросила Роуз, оглядывая бухту. — Вот тут, — ответил Лайам, показывая на экран компьютера, где огонек кита светился всего в двухстах метрах от берега. — Может, он ищет крабов на ужин? — поинтересовалась Роуз. — Киты-белухи едят ракообразных. — Мы тоже можем пойти и половить крабов на берегу, — предложил Билл. Лили снабдила их бечевкой и грузилами, и Энни с Элизой повели младших детей вниз на прибрежные скалы. Звук стука камней, которыми они раскалывали мидий для наживки, разносился по всему побережью. Как только дети ушли, взрослые тут же заговорили о волновавших их проблемах. — Не могу поверить, что вы все теперь здесь, — призналась Бей Лили и Лайаму. — Не могу поверить, что вы так долго ждали! — воскликнула Тара. — Очень рад познакомиться после того, как мне столько о тебе рассказывали! — сказал Данн. — Лайам, это официально — теперь ты житель Хаббардз-Пойнт, — сообщила Тара. — Большое спасибо за радушный прием, — поблагодарил Лайам и обратился к мужу Тары Джо, который, как сказала ему Лили, служил в ФБР: — Мы допустили ошибку, приехав сюда в открытую вместе с Роуз, не таясь от Эдварда? — Сложный вопрос, — ответил Джо. — Как сказать… — То есть? — спросила Лили. — Вероятно, большей ошибкой будет предоставлять ему власть, которую он получал, заставляя тебя прятаться все это время. Из-за этого он чувствует себя сильным. Такие самовлюбленные люди, как Хантер, приходят в восторг от любой реакции, которой могут добиться от окружающих. Если он заставляет тебя терять голову, ему это нравится. Если он заставляет тебя плакать, ему это нравится еще больше. — А Эдвард знал, что Лили жива? — спросил Лайам. — Он знает, что он ее не убивал, — проговорил Джо. — Поэтому я подозреваю и даже уверен, что он знал — она жива. — А он искал меня? Нас? — Лили бросила тревожный взгляд вниз на берег, где Роуз склонилась над лужицей, оставшейся после отлива. — Может быть, — ответил Джо. — Думаю, что он старался особенно не высовываться. Он же находился под подозрением, и, несмотря на то что знал, что не убивал тебя, у него было что скрывать. Во время расследования убийства ему нужно было вести себя прилично. Есть такие эпизоды в его жизни, которые он хотел бы от нас скрыть. — Например? — спросил Лайам Джо пожал плечами: — Он мошенник. Тот факт, что он совершает большую часть своих махинаций законно, — работая биржевым маклером или заключая браки, — не умаляет того факта, что он обманным путем заставляет людей отдавать ему свои деньги. — И свои сердца, — добавила Лили. Услышав эти ее слова, Лайам почувствовал себя так, будто кто-то ударил его кулаком в солнечное сплетение. Лили подарила этому человеку свою любовь, свое сердце. Он посмотрел на нее и увидел в ее глазах беспокойство и тоску. Ему хотелось изгнать всю боль из ее души. Она рассказывала ему некоторые подробности своей жизни с Эдвардом. Он знал, что часть той жизни она похоронила так глубоко внутри себя, что надеялась больше никогда не вспоминать об этом. За девять лет, проведенные в Кейп-Хок, ее душевные раны стали затягиваться. А тот факт, что она была готова к противостоянию, многое говорил о силе ее характера и течении времени. — Мы были на твоей свадьбе, — вспомнила Тара. — И видели, как ты все больше и больше отдаляешься от нас. Чем дольше ты оставалась с ним, тем больше пряталась от нас. — Мы жили очень обособленно, — сказала Лили. — Он даже не хотел, чтобы я встречалась со своими подругами. — Она вздрогнула, обхватив плечи руками. Лайам придвинулся к Лили, страстно желая ее согреть. Но он знал, что холод, который она чувствовала, не имеет отношения к вечерней прохладе или морскому бризу. Он шел глубоко изнутри, из воспоминаний о жизни с человеком, который разрушил ее мечты и заставил ее сбежать, бросив все, что она любила. Демон вышел наружу. Именно Лили вывела его на всеобщее обозрение. Рассказывая о нем понемногу, она давала понять, каков он есть на самом деле. Лайам был потрясен силой эмоций, охвативших окружающих его сейчас людей, когда они разговаривали о прошлом и о жизни Лили с Эдвардом, о которых они могли только догадываться. Лили резко встала, стараясь разглядеть Роуз, играющую на берегу. Летний вечер был теплым и мирным. Дети смеялись и болтали, плещась в мелких лужицах, оставшихся после отлива. И хотя солнце уже зашло, над проливом и над берегом разливался свет восходящей луны. Бей крикнула Энни, чтобы она привела Джо на веранду. Лайам думал, что Лили позовет Роуз, но она не стала этого делать. Она облокотилась о перила веранды, наблюдая, как ее дочь играет у одной из лужиц. Темная поверхность воды блестела в свете луны. Роуз казалась загипнотизированной той жизнью, которую все еще можно было видеть в тусклом свете: темно-зелеными водорослями, серебристо-синими береговыми улитками, фиолетовыми мидиями и пятнистыми крабами. Лайам вспомнил, как он сам, будучи мальчишкой, восхищался морем, и шепнул на ухо Лили: — У нас растет морской биолог. — Угу, — тихонько ответила Лили, сияя глазами. Лайам обнял ее, ему нравилось, что она так счастлива здесь. Она впитывала в себя все: дочь, луну, своих замечательных друзей, дом бабушки. Лили невозможно было долго подавлять — она от природы была очень жизнерадостной. Вдруг Роуз вскочила на ноги. Она запрыгала по берегу, показывая в море. — Нэнни! — крикнула она. За свою жизнь Лайам повидал много китов. Он вырос на северо-западном побережье Новой Шотландии, где киты были частью жизни рыбаков. Но он не помнил, чтобы когда-либо испытывал подобное волнение и радость при виде кита, которые почувствовал в этот момент, видя точку «Морское млекопитающее 122», белуху из залива Святого Лаврентия, также известного как Нэнни, прямо здесь, в воде перед самым домом. — Вы его видите? — крикнула им Роуз. — Видим, — закричали все друзья Лили в ответ, пораженные и восторженные таким редким зрелищем. Лайам взял Лили за руку. Они вместе сбежали по ступенькам, вниз по заросшему травой холму, к волнорезу, спрыгнули на берег и пробрались через валуны, чтобы быть рядом с Роуз. А совсем недалеко от берега плавал кит-белуха и внимательно смотрел на них своим темными глазами, самыми выразительными глазами, которые ученый когда-либо видел у китов. Лайам чувствовал себя так, будто его сердце было выставлено напоказ перед этим китом и всеми, кто хотел его рассмотреть. — Это на самом деле она? — только и смогла выдохнуть Роуз. — На самом деле! — подтвердила Лили. — Теперь все будет в порядке, — произнесла Роуз. — Мы вместе, — сказала Лили. — Это самое главное Они услышали, как в доме зазвонил телефон, и Лили побежала, чтобы взять трубку. Потом Лайам различил ее громкий крик радости. Он подпрыгнул, чтобы поймать ее, когда она, примчавшись назад, прыгнула с валуна прямо в его объятия. — Бабушка! — закричала она. — Она проснулась! Глава 16 Мэйв хотелось пить. У нее во рту все пересохло, будто она заблудилась в пустыне и вокруг не было ничего, кроме жара, поднимающегося из бесконечных желтых песков. — Пожалуйста, дайте мне воды, — попросила она одного из врачей, суетящегося над ней и светящего ей в глаза маленьким фонариком. Она вдруг осознала, что эти слова были первыми, которые она произнесла за последнее время. Видение пустыни все еще не оставляло ее, и в голове, как мираж, мелькал образ Мары. — Сейчас, сейчас, минутку. Вы можете сказать, как вас зовут? — Мэйв Джеймсон. — А сколько вам лет? — Мне восемьдесят три года. — Очень хорошо! — похвалил ее врач. Он померил пульс, держа ее за руку, казалось, целую вечность. Разве он не знает, как чувствует себя человек, когда его мучит нестерпимая жажда? Кроме того, у Мэйв во рту был отвратительный химический привкус. — Вы знаете, где находитесь? Она недовольно поджала губы. Здесь он ее поймал. Последнее, что она помнит, — свой дом. Точнее сад, в котором она подрезала розы. С ней была Клара и кто-то еще. Но потом поднялся ветер и начался дождь — налетел один из тех противных северо-восточных штормов, когда ничего не оставалось делать, только сидеть дома, в тепле, слушая, как волны с грохотом бьются о берег. Она помнит, что накинула на плечи шаль, потому что озябла. Потом подошла к книжным полкам, чтобы выбрать хорошую книгу, которую приятно читать, сидя у камина. Там она заметила, что полки пыльные. Она стала их протирать… Она оглянулась вокруг. Белые стены, флуоресцентные лампы, стерильная обстановка. Она решила рискнуть: — В больнице? — Правильно, — ответил врач. — Еще один вопрос. Вы знаете, почему вы здесь? Тут она едва сдержалась и чуть не заплакала. Она вдруг вспомнила сны о Маре, которые ей недавно снились. Казалось, что тогда Мара была прямо здесь, возле нее. Она держала ее за руку, что-то шептала на ухо, обтирала ее влажной губкой. Мэйв казалось, что сюда приходила и Клара. Но ее визиты, скорее всего, были действительностью. Конечно, Клара обязательно бы ее навестила. Однако сны о Маре… такие приятные сны о любви. Вспоминались их особенная связь, теснее которой и быть не может, все те секреты, которыми они делились в жизни, все те сады, которые они посадили, годы, в которые Мэйв наблюдала, как Мара растет и становится взрослой, самые прекрасные чувства, которые Мэйв испытывала к своей внучке. Но, кажется, это были всего лишь сны. — Молодой человек, — окликнула она врача. Ее горло настолько пересохло, что она говорила хрипло и страшно, как ведьма в каком-нибудь фильме. — Вы обращаетесь со мной, будто я сумасшедшая. Вдруг по телу прокатилась волна ужасного страха. Она, наверное, действительно сошла с ума. То впадая в сон, то выходя из него, постоянно мечтая о реальности, пытаясь вытащить Мару прямо из воздуха. А может, она помешалась, сама того не осознавая? Ей показалось, что ничего страшнее и быть не может. — Ни в коем случае. Извините меня, я не объяснил, зачем задаю эти вопросы. Это просто тест на состояние умственных способностей. Понимаете, вы были в коме. — В коме?! — вырвалось у Мэйв. Ее до некоторой степени даже восхитила эта мысль. Как драматично и в то же время интригующе. И уж во всяком случае, лучше, чем сумасшествие. — Мы беспокоились о вас. Прошло уже больше двух недель. — Боже мой! — воскликнула Мэйв. Она почувствовала огромную радость, потому что узнала, что вышла из комы, и одновременно — внезапную слабость, потому что поняла, что вообще была в этом ужасном состоянии. Теперь эти сны о Маре стали ей понятнее. Может, она была в том самом «туннеле». Может, она шла к Свету, чтобы окунуться в ту любовь, которую она всегда испытывала к внучке. Именно эта любовь поддерживала ее все эти годы, пока она переживала за нее и скучала по ней. — Что со мной произошло? Я попала в аварию? И хотя она задала этот вопрос, но на самом деле ничего не помнила про аварию — никакого визга тормозов, никаких попыток свернуть в сторону, чтобы не сбить выскочившее на дорогу животное. Вообще ничего. — Нет, миссис Джеймсон. У вас было отравление угарным газом. «Тот самый вкус у меня во рту», — подумала Мэйв. Она попыталась облизнуть губы, но ее язык был совершенно сухим. Молодой врач был очень педантичен. Она видела, как он совещается с другим врачом, женщиной, и двумя медсестрами. Они все стояли в ногах ее кровати, оживленно беседуя и бросая взгляды на дверь. Казалось, они были очень взволнованны. Мэйв поняла, что в их больнице больные не каждый день выходят из комы. Она откашлялась. — Воды… — попросила она. — Миссис Джеймсон, — сказала женщина-врач с кудрявыми темными волосами и мягкой улыбкой. — Я доктор Мид. У меня для вас хорошие новости. Очень хорошие, но я хочу убедиться, что вы готовы их услышать. — Я всегда готова слушать хорошие новости, — сказала Мэйв, беря пластиковый стакан с трубочкой и начиная жадно пить. — Это о вашей внучке, — проговорила доктор Мид, лучезарно улыбаясь и смотря на дверь. Мэйв отдала доктору стакан. О, это было лучше всякой воды, лучше любого колодца, родника или реки, лучше любой капли дождя, когда-либо орошавшего ее сад. Это должен быть сон, но это была явь! Мэйв села на кровати и протянула руки. — Мара! — только и смогла выдохнуть она. В дверях ее палаты стояли врачи, пытаясь удержать Мару, но та не желала никого слушать. С ней были мужчина и ребенок, и вместе они прорвались через медперсонал. Мэйв услышала, как Мара начала всхлипывать, еще даже не дойдя до ее постели. — Бабуля, — воскликнула она. — О, моя милая! — Я вернулась домой, бабуля, — сказала Мара, кидаясь в объятия Мэйв и крепко обнимая ее руками, которые Мэйв так хорошо знала и любила. Мэйв обхватила Мару, будто она все еще была ее маленькой внученькой, стараясь передать ей всю свою любовь и зная, что больше уж она ее не отпустит никогда. Лили сидела на краю кровати Мэйв, одной рукой обнимая бабушку, а другой прижимала к себе Роуз. Она уже познакомила бабушку с Лайамом. Но сейчас настал самый знаменательный момент в ее жизни — свести лицом к лицу Мэйв и Роуз. Об этой встрече она мечтала девять долгих лет. И все происходило именно так, как и представляла себе Лили: Мэйв вела себя так, будто знала Роуз с первого дня ее жизни, а Роуз сидела тихо и застенчиво, в то же время испытывая огромное любопытство и не переставая улыбаться своей прабабушке. — Тебе этим летом исполнилось девять лет, — улыбаясь, сказала Мэйв. — Да. Двадцать седьмого июня, — подтвердила Роуз. — Откуда ты знаешь? — Я за тобой следила, — ответила Мэйв. — Каждую секунду. — Так мы же были далеко друг от друга? — Ну и что! Лили нравилось, что ее бабушка будто впитывает в себя Роуз, рассматривая ее каштановые косы, зеленые с золотыми искорками глаза, ее розовый ротик. Из-за болезни сердца Роуз была очень маленькой для своего возраста, но Мэйв ни разу про это не сказала, просто полюбила ее еще больше. — А у меня есть шрам, — сказала Роуз — Да? Роуз кивнула. Она бросила взгляд на Лили, как бы спрашивая, можно ли его показать. У Лили перехватило горло. Она помогла Роуз оттянуть воротник рубашки и открыть ключицу, чтобы Мэйв увидела шрам, оставшийся после последней операции. — В начале этого года у Роуз была операция на открытом сердце, — пояснила Лили. — Но сейчас она себя прекрасно чувствует. — Это замечательно, — сказала Мэйв. Она не нахмурилась и не показала виду, что ее это беспокоит. Она просто продолжала улыбаться Роуз, будто знала, что одни люди переносят операции на открытом сердце, другие впадают в кому, но жизнь все равно продолжается. — А шрам болит? — Чешется, — ответила Роуз. — Ага, — проговорила задумчиво Мэйв, как будто все понимала. Она держала Роуз за руку, легонько ее покачивая. — Мне очень нравится твое имя. Роуз. — Спасибо. Нас обеих назвали в честь цветов. Меня и маму. — Твою маму назвали в честь цветка? — спросила Мэйв и, подняв глаза, встретилась взглядом с внучкой. — Лили, — ответила она. — Именно этим именем я себя называю с тех пор, как уехала. Я взяла его, чтобы оно напоминало мне о твоем саде. Все эти лилии, такие яркие на солнце. — Мой сад по тебе соскучился, — прошептала Мэйв, а ее глаза заблестели от слез. — И я по нему скучала. И по тебе. Очень-очень. Сколько я вышила холстов с Морским садом, «колодцем желаний», твоим домиком, розами, растущими у двери, скамеечкой во дворе. — Это прекрасное место! — сказал Лайам. — Спасибо, — поблагодарила его Мэйв, улыбаясь и глядя на него, чуть прищурившись, будто стараясь быть дружелюбной, пока она к нему присматривается. — А вы давно знаете мою внучку? — Мы познакомились за несколько дней до того, как родилась ваша правнучка. Мэйв мигнула, осознавая его слова. Было похоже, что она наслаждалась мыслью, что на самом деле проснулась, а ее семья действительно с ней. Вдруг она показалась Лили такой старой и уставшей, будто волнения и переживания последних девяти лет настигли ее только сейчас. Лили видела, что бабушка не отводит взгляда от глаз Лайама. С ним она чувствует себя спокойно — поняла Лили. — Получается, вы знаете их уже давно, — предположила Мэйв. — Знаю и люблю, — ответил Лайам с улыбкой. — Бабуля, — сказала Лили, — не хотим тебя утомлять. Тебе нужно еще много отдыхать. — Дорогая, я чувствую себя так, будто могу прямо сейчас пуститься в пляс. Лили понимала, что это значит: она себя чувствовала точно так же. Но бабушка выглядела слабой и больной, ее бледные щеки ввалились. В комнату тихонько вошли медсестры, давая понять, что пора уходить. Лили держала бабушку за руку. Казалось, она не в состоянии уйти, несмотря на то что знала, что сможет прийти завтра. Из-за долгой разлуки каждая секунда, проведенная вместе, казалась редким, драгоценным даром. Если Лили отпустит ее руку, кто может гарантировать, что такой момент повторится еще раз? Мэйв почувствовала, как задрожала ее рука. — Все будет в порядке, дорогая, — ободрила ее бабушка. — Откуда ты знаешь? — спросила Лили. — Просто знаю. Лайам, скажите ей, пожалуйста. — Она права, Лили, — сказал он, кладя руку на плечо любимой. — Есть такая молитва, — продолжала Мэйв. — Молитва святой Джулиан из Нориджа. Она была чудесной святой и мистиком. Все мои любимые святые — мистики, потому что у них крепкая вера. Они могут видеть самые невозможные вещи, потому что смотрят глазами сердца. Вот она: «Все будет хорошо, все будет хорошо, все на свете будет хорошо». — Мне нравится эта молитва, — сказала Роуз. — И мне, — повторил Лайам. — Это очень хорошая молитва, — произнесла Мэйв. — Молись ею, дорогая? — Хорошо, — пообещала Лили, но в ее голосе слышалось сомнение. Она все еще не выпускала руку Мэйв. — Когда вы меня выпишете? — спросила Мэйв у врача, который все еще оставался в палате, делая записи в ее карточку. — Посмотрим, — ответил он. — Завтра мы переведем вас в неврологическое отделение, проведем несколько тестов. Потом все станет ясно. — Не волнуйся, бабуля, — сказала Лили, целуя ее. — Мы перевезем тебя домой как можно скорее. Твой сад ждет тебя. — Не могу дождаться этого момента, — мечтательно улыбнулась Мэйв. Потом перевела взгляд на Лайама. — Позаботьтесь о ней, пока я не вернусь, хорошо? — Можете на меня рассчитывать, — ответил он Лили обняла бабушку, затем, держа ее лицо в своих ладонях, посмотрела в ее голубые глаза. Казалось, прошла вечность с тех пор, как она последний раз делала это, и она почувствовала, что вот-вот снова расплачется. Мэйв крепко поцеловала их всех по очереди. Они выходили из палаты спиной к двери и махали ей руками. Мэйв послала им воздушный поцелуй. — До свидания, дорогие, — сказала она. — До свидания, Лили, Лайам и Роуз. Улыбнувшись, Лили отвернулась, чтобы скрыть слезы, которые она больше не могла сдерживать. Ее бабушка только что назвала ее Лили. Значит, Мара ушла навеки. Был одиннадцатый час вечера. Пройдя через мост Голд-Стар, они вышли на другой берег реки Теме и направились в ресторанчик «У Роуз» с маленькими кабинками, отделанными искусственной кожей цвета бирюзы. Девочка была в восторге оттого, что они пошли в заведение с ее именем, и оттого, что собирались заказать блинчики с черникой так поздно вечером. Лили сидела рядом с Роуз и держалась за руки с Лайамом, расположившимся напротив. Они разговаривали о Мэйв, и Роуз спросила, как она должна ее звать. Бабулей? Лили ответила, что лучше спросить об этом саму Мэйв. — Мне нравится имя Мэйв, — сообщила Роуз. — Мэйв — это имя королевы-воительницы из ирландской легенды, — пояснила Лили. — Она была родом из города Коннахт на западе Ирландии. — Так ее назвали в честь королевы? Вот это да! — воскликнула Роуз. — Королевы-воительницы, не забудь, — подчеркнул Лайам, кивая на Лили. — Внучка Мэйв. — Неужели по мне можно сказать, что во мне течет кровь королевы-воительницы? — спросила она. — Даже не сомневайся, мамочка! — ответила Роуз. — Вспомни, как ты погоняешь людей в больницах, когда они не обращают на меня внимания. — Был такой грех, — согласилась Лили. Подошла официантка и принесла их заказ — блинчики с черникой. Она нечаянно толкнула стакан, стоявший у тарелки Лайама, и немного воды пролилось ему на брюки. Спокойно улыбнувшись, он быстро промокнул ее салфеткой, и Лили вдруг неожиданно почувствовала, что ей ничего не страшно, когда он рядом. Она вспомнила, как пришел в ярость Эдвард из-за того, что официант опрокинул его стакан с водой, — весь вечер тогда был испорчен из-за этого незначительного инцидента. Он перестал разговаривать, ел молча и швырнул на стол деньги за ужин, не оставив официанту чаевых. «Это было просто какое-то сумасшествие», — думала теперь Лили, глядя, как Лайам и Роуз с удовольствием лакомятся блинчиками. Она глубоко вздохнула, чувствуя, какой безопасной и нормальной становится ее жизнь. — Я могу звать ее Мэйв, — сказала Роуз, прожевав очередной блинчик. — „Свою прабабушку? — спросила Лили. — Угу, — ответила Роуз. — Мне ужасно нравится это имя. Я так рада, что ее назвали в честь королевы Мэйв. Я хочу ее звать именно так. — Но мне казалось, что ты не любишь звать взрослых по имени, — напомнил ей Лайам. — Я такого не говорила, — пробурчала Роуз, нахмурившись. Отпивая молоко, Лили подумала, что она пропустила какой-то занимательный разговор между дочерью и Лайамом. — А помнишь, я спросил тебя, не хочешь ли ты звать меня Лайамом. Роуз мгновенно покраснела. — В чем дело, милая? — поинтересовалась Лили. — Ты думаешь, это невежливо звать его Лайам вместо доктор Нил? Потому что он наш друг, а не родственник, как бабуля? — Не поэтому, — ответила Роуз очень тихо, уронив вилку на тарелку. Ее глаза вдруг расширились, и в них заблестели слезы. — Просто я хочу звать его по-другому. — Как ты хочешь его звать? — спросила Лили Лайам уже знал ответ, и Лили поняла это по тому, как он стиснул ее руку. — Папа, — прошептала Роуз. Глава 17 Патрик Мерфи отправился в больницу, как только узнал новость о Мэйв. Когда он приехал туда, в палате Мэйв не было. Ее отвезли вниз, чтобы провести тесты, а потом делали физиотерапию. Поэтому, ожидая ее, он сидел на стуле около кровати, в которой она так долго пролежала. Он думал о Марисе и Сэм. Они ведь были медсестрами. Он думал о том, скольким людям они помогли, и его мучила мысль, что он не мог помочь им встретиться. Глядя на больничную постель Мэйв, он понимал, что все эти женщины были жертвами одного и того же человека — Эдварда Хантера. Будучи полицейским и работая в отделе, занимавшемся серьезными уголовными преступлениями, он расследовал много дел, в которых люди впадали в кому, причиной чего были травмы от применения грубой силы, отравления, падения с высоты — в общем, полный набор. И он видел, как люди в коме проходят через различные стадии. Когда они доходят до состояния, в котором уходят в себя, стараясь принять положение эмбриона, то, по наблюдениям Патрика, мало кто из них потом возвращался назад. Поэтому, ожидая Мэйв в ее палате, Патрик понимал, что ее пробуждение сродни чуду. Но он не знал, сколько она потеряла во время своего долгого сна, осталась ли она той же Мэйв, которую он знал раньше. Когда он услышал в коридоре звук приближающихся шагов санитара, он вскочил на ноги. Он ожидал увидеть ее лежащей на каталке. И вообще, честно говоря, он думал о ней, представляя себе иссохшую старую женщину, сильно постаревшую, почти потерявшую способность мыслить разумно. Когда же он увидел ее в инвалидном кресле, сидящую очень прямо, с аккуратно причесанными седыми волосами и яркими, сияющими голубыми глазами, он почувствовал, что его лицо непроизвольно расплывается в улыбке. — Как я рад вас видеть! Хорошо выглядите, будто и не болели! — воскликнул он, улыбаясь все шире. — Патрик Мерфи! И я рада вас видеть! Он нагнулся, чтобы чмокнуть ее в щеку, но она крепко обняла его за шею, как старого друга. И выпустила не сразу, что было на руку Патрику, потому что он не хотел, чтобы все увидели слезы, вдруг выступившие у него на глазах. — И за что такая честь? — Вы нашли ее, — ответила Мэйв. — Мару? — Теперь ее зовут Лили, — строго произнесла Мэйв Патрик рассмеялся. — Мэйв, Мэйв, Мэйв! — воскликнул он. — Вы схватываете все быстрее, чем любая другая восьмидесятитрехлетняя дама, которую я знаю. — Она не хочет жить в прошлом, — предупредила Мэйв. — И разве можно ее за это винить? А вы уже видели Роуз? — Еще бы! Ваша правнучка. — Она просто красавица! Не могу дождаться, когда попаду домой и увижу, как она плавает или ловит крабов у берега. А Лайама? Вы его видели? Патрик кивнул: — Хороший малый. И будьте спокойны — я его проверил по своим каналам. Никаких прошлых судимостей или конфликтов с законом, ни разу не был женат, написал кучу статей и получил кучу наград в своей области — ихтиологии. Это наука о… — Рыбах… Акулах. Знаю, дорогой. Именно из-за акулы он потерял руку? — Вообще-то да, — ответил Патрик. — Как вы узнали? Мэйв смотрела мимо него в окно на облака, плывущие по небу. Лицо ее напоминало лицо блаженной, как у матери Терезы или Моны Лизы. Расследуя дело Мары, Патрик видел этот взгляд миллион раз. Сейчас он его немного взволновал. Мэйв была мудрой женщиной. Санитар, привезший ее, спросил, не хочет ли она лечь в постель. Но Мэйв отрицательно покачала головой — ей хотелось посидеть в кресле. — Думаю, увидела это в его глазах, — ответила она наконец. — Он очень симпатичный. И любит Лили — это понятно любому, кто на него посмотрит. Но у него грустные глаза. Думаю, он очень сдержанный человек и раскрывается только рядом с Лили и Роуз. У него взгляд человека, который перенес страшную утрату. — И все это вы узнали, только посмотрев ему в глаза?! — воскликнул Патрик. — Боже, Мэйв! Вам надо было быть следователем, а не мне. — Ну, учителя должны быть следователями, — сказала она, внимательно вглядываясь в него. — Не думайте, что я не вижу того же в вас. — Того же? — Мой дорогой мужественный и сильный полицейский, вы так же ранены жизнью, и любовью, и этим расследованием. — Мэйв, давайте лучше остановимся на «мужественный и сильный», хорошо? Она вздохнула: — Тридцать лет назад у меня в классе был один ученик. Питер Лиффи. Однажды он пришел в школу с рукой на перевязи. Нам он лишь сказал, что сломал руку. Патрик внимательно слушал, видя в глазах Мэйв выражение безграничного сострадания. — Он стал хуже учиться. Я велела ему приходить после занятий, чтобы заниматься дополнительно. И потихоньку стала узнавать о нем все больше и больше по тем мелочам, которые проскакивали в его разговоре. Например, что у его матери синяк под глазом. Или что его отец очень сердится, когда Питер забывает вынести мусор или задает слишком много вопросов. В общем, вы меня поняли. — Насилие в семье, — сказал Патрик. — В те времена мужья могли бить своих жен и детей за закрытыми дверьми, а полиция делала вид, что ничего не замечает. Тогда это называлось семейным делом. — Да. — И что случилось с Питером? Вы его перевоспитали? Или он стал таким, как его отец? И сейчас где-то сам бьет свою жену? — Он стал другим, — ответила Мэйв. — Он поступил в колледж, а потом продолжил учиться в медицинском институте. Все это время мы поддерживали связь. Он стал психиатром и написал много статей и книг на тему насилия в семье. Он изучает именно то, что в детстве причиняло ему наибольшие страдания. — Именно поэтому вы угадали, что на нашего ихтиолога напала акула? — Да. У Лайама тот же взгляд, что у Питера. Некоторые люди обязательно должны понять то, что пугает их больше всего. Патрик схватил стул и придвинул его прямо к креслу-каталке, в котором сидела Мэйв. — Мэйв, мне нужно вас кое о чем спросить. Вы помните, как вас навещал Эдвард? Она нахмурилась, глядя в окно: — Да. Мы с Кларой были в саду. Он сказал, что оказался в нашем районе по делам. — А вы просили его посмотреть, исправна ли ваша отопительная система? Мэйв фыркнула: — Конечно, нет! А что? — Лили сделала кое-какое заявление. И мы относимся к нему очень серьезно. — Какое заявление? — Она считает, что Эдвард испортил вашу отопительную систему и отравил вас. Может быть, он подозревал, что она жива. И понимал, что единственный способ добраться до нее — это через вас. — Что она примчится домой, когда узнает, что нужна мне… — проговорила Мэйв, широко открыв глаза. Мы думаем, он что-то сделал с вашим водонагревателем в подвале. До него можно добраться снаружи, не заходя в дом. Вероятно, он перекрыл вытяжку или что-нибудь сунул в вентиляционные отверстия. Мы проверяли и нашли фрагмент отпечатка его пальца, но никаких свидетельств того, что он что-то испортил. Мы подозреваем, что он что-то сделал, чтобы угарный газ накапливался в доме. А угарный газ нельзя ни учуять, ни увидеть. — Сейчас лето. Я бы даже не подумала об угарном газе, — медленно произнесла Мэйв. — Но я старый человек, и мне часто холодно. Мне зябко, даже когда другим жарко. В прохладные ночи я включаю отопление. Или зажигаю камин. — Эдвард мог этим воспользоваться. Вам не показалось что-нибудь странным, не таким, как раньше? Все что угодно. Это помогло бы нам, Мэйв… — Не помню, — пробормотала Мэйв. Патрик заметил, что эти слова взволновали ее. Она вдруг побледнела и как-то обмякла в своем кресле. Он взял ее за руку — она была холодной. В палате работал кондиционер. Он оглянулся, но не увидел регулятора, чтобы отключить его. Тогда он встал, взял с постели Мэйв одеяло и накрыл им ее плечи и колени. Потом опять сел рядом и взял ее за руку. Они столько времени проводили раньше вместе, что Патрик любил ее почти так же, как собственную бабушку. — По крайней мере из всего этого получились две хорошие вещи, — сказала Мэйв. — У Лили есть Роуз. И она встретила Лайама. Патрик кивнул и заметил, что Мэйв смотрит на него беспокойным взглядом. Она промокнула глаза платком, слегка улыбаясь. — Когда-то давно я надеялась, что вы с моей внучкой полюбите друг друга. После того как распался ваш брак, и в течение всех этих лет, когда вы ее искали. Я видела, как она вас интересует… Мне казалось… Вы так увлеклись ею… Сложив руки на груди, Патрик задумчиво посмотрел в окно. — Да, я даже мечтала, чтобы вы ее нашли, — продолжила Мэйв, — и полюбили и ее и ребенка. Конечно, я очень рада, что она нашла Лайама. Но что же вы? Что вы чувствуете по этому поводу? Целую минуту Патрик молча смотрел на облака за окном, потом взглянул на Мэйв. — Я кое-кого встретил, — сказал он. — Патрик! — воскликнула она, блеснув глазами. Он покачал головой: — Она чудесная женщина, но она очень далеко. И дело тут не только в расстоянии — она через многое прошла. Она… она очень страдала. Вы не поверите, Мэйв, но она была женой Эдварда после Лили. — Женщина из пригорода Бостона? Патти, да? У которой дочь примерно такого же возраста, как Роуз… Грейс? Патрик кивнул, чувствуя, как по спине прошла дрожь. — Она тоже сбежала от него. На север, в Новую Шотландию, в Кейп-Хок. В точности как Лили… из-за фотографии, которая была у Эдварда. Старого снимка с китобойным судном в бухте Кейп-Хок. Теперь ее зовут Мариса Тейлор. А ее дочь — Джессика. — И вы… — Я встретил ее, когда поехал на север, чтобы разыскать Лили. Она прекрасна. Играет на скрипке, а раньше у нее с сестрой был ансамбль. Теперь они разошлись — из-за ее брака с Эдвардом. Он запрещал Марисе встречаться с сестрой, в результате обе сильно страдали. Я пытался помочь, убедить сестру Марисы простить ее, поехать в Кейп-Хок и помириться. Но она не хочет меня слушать. Мэйв внимательно на него смотрела, а в ее глазах был какой-то странный огонь. — Ох, Патрик! — произнесла она. — Вы столько сделали, чтобы собрать осколки чужих жизней, разбитых этим человеком. Мою, Лили. А теперь и этих женщин… А что же вы сами? — О чем вы? — О вашем браке, дорогой! Вы мужественный полицейский, как вы сами мне сказали недавно. Но я-то знаю, сколько боли это вам причинило. Почему бы вам не поехать на север и не повидаться с Марисой? Даже если она сейчас не может помириться с сестрой, ей, мне кажется, очень повезет, если у нее будет такой друг, как вы. — Даже не знаю, Мэйв… — Дорогой, если этот мой печальный опыт и научил меня чему-то, так это тому, что жизнь очень коротка и очень дорога. Мне так жаль, что сестры теряют свое драгоценное время и упускают возможность быть вместе. Так не повторяйте их ошибки — не теряйте время. Отправляйтесь в Кейп-Хок! Патрик смотрел на нее так, будто он ее внук, а она самая мудрая женщина на свете. — Пожалуйста, Патрик, — попросила она, блестя глазами, — не позволяйте Эдварду Хантеру отобрать у любого из нас еще что-то. Верните свою жизнь и верните жизнь Марисе. Не сдавайтесь! Он не мог говорить и только кивнул. Мэйв сжала его руку, притянула к себе, обняла и сказала: «Не сдавайтесь!» Эти слова снова и снова звучали в его голове, и он понял, что ему нужно попытаться еще раз. Если не получится, то так тому и быть. В любом случае ему нужно было ехать, и самое время было отправляться в дорогу. Конечно, это должно было произойти. Лайам и Лили знали, что это только вопрос времени. И все же, когда дело дошло до прямого противостояния, оно оказалось одновременно и страшнее, и беднее событиями, чем Лайам мог себе представить. Лили была на кухне, готовя ужин. Она пробыла в больнице большую часть дня, а он и Роуз ездили в рыбный магазин за омарами. Потом они останавливались у овощного ларька, чтобы купить кукурузы, по пути захватили черничный пирог в булочной и персикового мороженого в кафе-мороженом «Парадайз». Лайаму нравилось знакомиться с городом, в котором выросла Лили, а Роуз, кажется, „получала истинное удовольствие от поездок по магазинам в его компании. — А в проливе водятся омары? — спросила Роуз, когда они спускались на берег, чтобы налить в котелок свежей морской воды. — Ну конечно, — ответил Лайам. — Для них это идеальная среда обитания. Здесь столько скал и камней, где они могут прятаться. — А в Кейп-Хок есть омары? — Да. На самом деле в бухте полно рыбацких судов, которые ловят именно омаров. Они большая часть улова всей нашей флотилии. — А мы можем их половить здесь? — спросила Роуз Она помогала Лайаму держать котелок, в который они набирали морскую воду. Набрав достаточно воды, они поставили котелок на камни и нарвали несколько пучков морских водорослей. Семья Лайама всегда варила омаров с водорослями, и Лили хотела попробовать сделать то же самое. Воздух был прохладным, поэтому Роуз надела легкий свитер. Она закатала рукава и штанины джинсов, и Лайаму очень нравилось наблюдать за Роуз, когда она беззаботно и уверенно ходила босиком по прибрежным камням в этот летний вечер. — Конечно, — ответил он. — Все, что нам нужно, — это лодка и пара котелков. — А мы можем взять лодку? — радостно воскликнула Роуз. — Если мама разрешит. Они набрали несколько мидий, чтобы приготовить их вместе с омарами. Лайам не мог удержаться и начал учить Роуз латинским названиям всех морских животных и растений, готовя ее к будущей карьере в океанографии: омары — homarus americanus, голубые мидии — mytilus edulis. Они осмотрели поверхность бухты, ища Нэнни, хотя было еще рановато для ее появления. Убедившись, что ее еще нет, они стали карабкаться наверх по камням в свой двор. Когда они повернули за угол дома, Лайам увидел Эдварда. Он сразу узнал эту крепкую, мускулистую фигуру, напряженную улыбку, блестящие зеленые глаза, хотя и видел его лишь мельком, когда тот появился в Род-Айленде. Лайам держал под мышкой тяжелый котелок с водой. Он хотел схватить Роуз, чтобы загородить ее своей спиной. Но не успел, и она вышла прямо навстречу Эдварду. Лайаму показалось, что на нее несется огромный тяжелый грузовик, хотя это был лишь мужчина, выходивший из своего «ягуара». — Роуз, — произнес он тихо. Казалось, ее парализовал вид человека, спустившегося по каменным ступенькам и остановившегося у «колодца желаний». Улыбаясь ей, Эдвард присел на корточки. Он смотрел только на Роуз. Поставив на землю котелок, Лайам схватил Роуз за руку и рывком притянул к себе. Это было инстинктивное движение — будто он оттащил ее от змеи. Она взглянула на него с удивлением. Сердце Лайама бешено колотилось, он не спускал глаз с Эдварда, хотя заметил, что девочка была шокирована его грубостью. — Иди в дом, — приказал он ей. Лайам знал, что его голос прозвучал слишком резко, но сейчас ему было не до нежностей. Он подтолкнул Роуз к двери, потом встал между ней и Эдвардом. — Моя дочь, — сказал Эдвард, посмотрев Лайаму прямо в глаза. — Это моя дочь, так ведь? Мой ребенок. Она похожа на меня. Я бы узнал ее где угодно. — Вам нечего здесь делать, — проговорил Лайам. — Неужели? Мы с ее матерью поженились прямо здесь, в этом дворе. А кто вы такой? — Лайам Нилл, — ответил Лайам, чувствуя, как в нем все закипает. Он возвышался над Эдвардом Хантером, стоя между ним и домом и страстно желая, чтобы Эдвард попробовал шагнуть мимо него. — Это мой ребенок, — заявил Эдвард. — И у меня на нее все права. Уйдите с моей дороги. — Вы здесь не нужны, — сказал Лайам. В его голосе послышалась ярость. Он стал ихтиологом, потому что акула убила его брата, а сейчас, стоя перед Эдвардом Хантером, он чувствовал первобытную ненависть к хищникам всех видов. — Лайам! Позади него хлопнула дверь, и Лили встала рядом с ним. Лайам с ненавистью смотрел на Эдварда. Он жаждал, чтобы между ним и Эдвардом произошла драка, но слишком уважал Лили и не хотел, чтобы она осталась в стороне. Это была ее битва, только ее. Но Эдвард должен был знать, что, если он собирается противостоять Лили, ему придется противостоять и Лайаму. — Мара, ты лгунья! — воскликнул Эдвард. — Тебе известно, что из-за тебя мне пришлось пройти через ад! Я был под следствием, меня подозревали в убийстве! Ты хоть представляешь себе, что это такое? Это был кошмар! И ты лгала о нашем ребенке! Это моя дочь. У нее мое лицо, мои глаза. Она моя. — Она не твоя! — жестко парировала Лили. — Она не принадлежит ни тебе, ни кому-либо еще. Она своя собственная, прекрасная и правдивая, и с тобой ее ничего не связывает. — У нее моя кровь! — Как ты посмел прийти сюда? — спросила Лили холодным и спокойным голосом. — После всего, что ты мне сделал? Твой спектакль может подействовать на людей, которые еще не знают тебя. Но не здесь и не со мной. Я вижу тебя насквозь. — Ты сошла с ума. Я был тебе замечательным мужем. Спроси кого хочешь. Ты не имеешь права отнимать у меня моего ребенка. Она моя! И я собираюсь вернуть ее, клянусь тебе. Я собираюсь вернуть то, что принадлежит мне! — Вы слышали, что сказала Лили? — спросил Лайам. — Она только что сказала вам, что ребенок вам не принадлежит. Улавливаете эту мысль? Люди вам не принадлежат. Лили не хочет иметь с вами никакого дела. Уходите немедленно. — Однорукое чудо, — ухмыляясь, буркнул Эдвард «Мерзавец», — подумал Лайам. Он понял — в этом высказывании весь Эдвард Хантер. Он уже видел сверкающие зеленые глаза Эдварда, слышал его собственнические заявления о том, что Роуз принадлежит ему, видел его высокомерие и агрессивность, проявившиеся уже в том, что он вообще здесь появился. Но именно это коротенькое замечание, эти жестокие слова, сказанные как бы мимоходом, наконец полностью раскрыли Лайаму глаза на то, что представляет собой этот человек. — Не смей его трогать! — крикнула Лили, ее показное спокойствие испарилось. — Лайам — самый прекрасный человек на свете. Он любит мою дочь! Нашу дочь. Лили глянула на Лайама в полной панике, заставив тяжело биться его сердце. Он понял, что она хотела, чтобы ее слова были правдой, что она наконец приняла его отношение к ним обеим, что он всегда любил Роуз, как собственную дочь. — Что? — спросил Эдвард. — Она его дочь? Лили так трясло от волнения, что у нее не было сил ответить. Лайам обнял ее, пытаясь успокоить. Солнце клонилось к закату, и в его оранжевых лучах все розы в саду, казалось, пылали в огне. — Я тебе не верю, — крикнул Эдвард. — Она похожа на меня. И у нее подходящий возраст. Клянусь богом, я отберу ее у тебя. Ты еще пожалеешь об этом. Лайам старался загородить Лили своим телом. Он чувствовал, как ее бьет нервная дрожь, а тело содрогается от рыданий. Как эхо раздавались в ушах Лайама слова: «Я отберу ее у тебя», сказанные Эдвардом. Ему хотелось сделать два шага вперед и убить его голыми руками. Но прямо сейчас он должен был позаботиться о Лили. Он повернулся спиной к этому чудовищу и отвел любимую женщину в дом ее бабушки. Роуз стояла у двери кухни с округлившимися глазами и трясущимися губами. Она никогда не видела свою мать в таком состоянии. Лайам даже сомневался, что она когда-нибудь слышала, как Лили повышает голос. Через окно кухни он видел, что Эдвард, смеясь, стоит во дворе у «колодца желаний». — Почему этот человек смеется? — спросила Роуз. — А мамочка плачет? — Роуз, — произнесла Лили, падая на колени и крепко обнимая дочь. — Мамочка, что случилось? — Ее слова звучали глухо, потому что Лили сильно прижала девочку к себе. Лайаму пришлось отвести Лили и Роуз от двери. Он проводил их в гостиную и, сев рядом с ними на диване, обнял плачущую Лили. Роуз смотрела на него в полном замешательстве. Эдвард ошибался: она была совсем не похожа на него. Да, у нее зеленые глаза, но они теплые, глубокие, и в них искрится живой ум. Когда же Лайам глядел в глаза Эдварда Хантера, ему казалось, что он смотрит в глаза рептилии с примитивным мозгом. — Скажите же, что случилось? — воскликнула Роуз. — Этого человека я видела тогда на Род-Айленде. Кто он такой? — Его зовут Эдвард Хантер, — ответил Лайам. — Он мой настоящий отец, — выговорила Роуз, и это не был вопрос. — Извини, дорогая, это я во всем виновата. Но я не думаю о нем как о твоем отце. Он совсем тебя не знает. Я увезла тебя от него еще до того, как ты родилась. Любовь моя, я хотела тебе только добра. — Он мне не понравился, когда приезжал на Род-Айленд, и не нравится сейчас, — сказала Роуз. — То, как он мне улыбается. — Она содрогнулась. — Это ненастоящая улыбка. Лайам кивнул, пораженный тем, как верно она поняла сущность Эдварда. Роуз не поддалась его скользкому очарованию. Солнце уже село, и в комнате стало темно. Долгое время они втроем сидели не двигаясь. У них совсем пропал аппетит. Когда взошла луна, Лайам встал и прошел на кухню. Эдвард исчез, его «ягуара» не было видно. Роуз стояла рядом с Лайамом, вглядываясь в тени во дворе. Луна заливала холодным, синим светом скалы и розы в саду. Красота Хаббардз-Пойнт вдруг приобрела зловещий оттенок. Лайам спросил Роуз, будет ли она есть омаров, но девочка отказалась. Она спросила, нельзя ли их отпустить на берегу. Достав полиэтиленовый пакет из холодильника, Лайам услышал, как омары скребутся внутри его. Держась за руки, они с Роуз спустились к воде. Недалеко от берега в кругу лунного света плавала Нэнни. — Мы кормили его крабами, — сказала Роуз, — но я не хочу кормить его этими омарами. — Конечно, — согласился Лайам. Он снял с клешней омаров резинки. Показав Роуз, как правильно держать их за панцирь, чтобы они ее не укусили, он помог ей выпустить их в озерцо, оставшееся после отлива. Омары тут же уплыли в безопасное место, спрятавшись в расщелине под водорослями. Лайам с Роуз еще долго стояли на берегу и смотрели на Нэнни. Лайам знал, что Лили сейчас смотрит в окно, не спуская с них глаз. Он по-прежнему был сильно взволнован, продолжая думать о том, что она сказала Эдварду. Роуз помахала Нэнни рукой — пора было идти спать. Лайам задержался в коридоре, глядя на них. Лили сидела рядом с Роуз на ее кровати и читала ей «Складку во времени» — одну из ее самых любимых детских книжек. Лайам не хотел выпускать их из виду. Когда Лили вышла из спальни дочери, она выглядела опустошенной и уставшей. Взяв ее за руку, Лайам отвел ее вниз. Они вышли на веранду, откуда в лунном свете могли видеть и Нэнни, и озерцо на берегу, в которое Роуз выпустила омаров. — Роуз хотела отпустить этих омаров, — сказала Лили. — Да, — ответил Лайам. — Знаешь почему? Лили отрицательно покачала головой. — Думаю, это был добрый инстинкт. Она увидела властного и жестокого человека, и, хотя не поняла все до конца, ей захотелось сделать что-нибудь доброе. — Она очень добрая, — пробормотала Лили, а ее глаза заблестели от слез. — Она совершенно на него не похожа. — Точно, — согласился Лайам. Он погладил ее руку, пытаясь успокоить. — Лили, я слышал, что ты ему сказала. — Не только ты. Весь Хаббардз-Пойнт, кажется, слышал, — ответила Лили. — Нет. Я имею в виду то, что ты говорила обо мне. О том, что Роуз — наша дочь. У Лили по щекам потекли слезы. — Ты думаешь, он в это поверит и после моих слов перестанет ее преследовать? Мне не следовало возвращаться сюда. Несмотря на всю мою любовь к Мэйв… — Лили, — произнес Лайам таким голосом, который заставил ее посмотреть ему в глаза. — Она на самом деле наша. Лили покачала головой: — Но это не так… если он заставит ее сделать анализ крови… — Во всех отношениях, которые имеют значение, — сказала Лайам, — она — наша дочь. Я был с тобой, когда она родилась. Я помог ей появиться на свет, и я положил ее тебе на грудь, чтобы ты смогла увидеть и обнять ее. В тот день я чувствовал себя настоящим отцом. И с тех пор я ощущаю себя именно так. — Ты всегда был рядом с ней, — прошептала Лили. — Все, что мне нужно в жизни, — это быть рядом с тобой и Роуз. — Тогда ты дал обещание, что будешь заботиться о нас, — проговорила она сквозь слезы. — Лайам! Я так долго тебя отталкивала. Я не доверяла тебе, не доверяла всему свету. Но я не забыла того обещания. И не забыла, что ты был с ней самого начала. Именно твои глаза Роуз увидела первыми. В небе горели звезды. Они были такими яркими, что даже белый лунный свет не мог ослабить их сияние. Лайаму казалось, что теперь они сияют для Лили и Роуз. — Вы — моя семья, — сказал он, целуя ее руку. — Ты и Роуз. — А ты — наша семья, — ответила она. — Это ты и имела в виду, когда сказала Эдварду, что Роуз наша дочь. Я понял, что именно это ты и подразумевала. Несмотря ни на какие обстоятельства и препятствия, мы стали семьей с самого первого дня. — Ты был с нами в больницах. Ты оплачивал лечение Роуз, — вспоминала она. — Я никогда по-настоящему не благодарила тебя за это, потому что это самое меньшее из того, что ты делал и делаешь для нас. Ты заботишься о нас, Лайам. Даже когда я не разрешала тебе быть рядом, ты все равно оставался с нами. И я всегда знала, что мне лишь стоит позвать тебя — и ты придешь. — Даже больше, чем знала, — поправил он. — Я всегда думала, что она родилась с больным сердцем, потому что я позволила разбить мое сердце, — сказала Лили. — Я всегда знал, что у тебя разбитое сердце, — произнес Лайам. — И больше всего на свете желал, чтобы ты позволила мне помочь тебе залечить его. — Ты уже это сделал, — прошептала она. Сердце самого Лайама билось, как огромный молот или как огромные волны о скалистый берег. Он притянул Лили к себе и поцеловал. В небе сияли звезды и, казалось, отражались в его глазах. Ее тело было горячим, будто у нее был жар. — Лили, я хочу жениться на тебе, — сказал он. — О, Лайам… — Всегда хотел. Разве ты не знаешь этого, Лили? — Мы так давно полюбили друг друга, — прошептала она. — Еще до того, как я сама это поняла. — А теперь ты это понимаешь? — Да, — ответила она. Ее глаза сияли, и Лайам мог поклясться, что впервые за этот вечер он увидел в них счастье. Это дало ему необходимую надежду, укрепило ту невыразимую словами связь, которая так давно существовала между ними. — Лили, я хочу, чтобы мы поженились прямо сейчас. В эти выходные, как только сможем получить разрешение. Я хочу удочерить Роуз. Чтобы он вообще не смог на нее претендовать. Они сошли по ступенькам веранды, прогулялись вокруг дома по покрытой травой полянке между домом и берегом. Под его босыми ногами трава была прохладной. Лили потянула его вниз и опустилась сверху. Ее тело было упругим и горячим. Лайам едва дышал от волнения, а его мозг горел, словно в огне. Она провела руками по его телу и вытащила майку из-за пояса его джинсов. Он почувствовал, как она расстегнула пуговицу на поясе и начала тянуть молнию вниз. Ее губы, открытые и ненасытные, прикоснулись к его рту. Он обнял ее своей здоровой рукой и стал целовать ее лицо, шею, плечи. Мысли оставили Лайама. Они столько времени провели, обсуждая, выверяя, рассчитывая каждый шаг на своем пути. Лили жила далеко от дома, вынужденная скрываться. Теперь он чувствовал, что она наконец вырывается на свободу и что он рядом с ней. Они целиком отдались любви и, может в первый раз за все время своего знакомства, не думали ни о чем. Лайам лишь чувствовал ее обнаженную кожу на прохладной траве, горячее тело Лили и свое страстное желание всегда ощущать ее прикосновения на своем теле. Из бухты подул прохладный бриз, предупреждая, что август уже на исходе. Потом он крепко держал ее в объятиях, обнимал, пока ритм их сердец успокаивался и приходил в норму. На скалистых островках в море кричали чайки. Он вспомнил, как их крик заставил Лили расплакаться из-за постоянного подавляемого страха и беспокойства по поводу Мэйв и по поводу того, что попытается предпринять Эдвард. А теперь она лежала на спине, глядя в небо и вытянув вверх руки, будто пытаясь достать до звезд. — Лайам, — позвала она. — Да, Лили, — откликнулся он. — Сколько там звезд? — Больше, чем можно посчитать. — Это не очень научный ответ, — рассмеялась она. — Ну, тогда так: в нашей Галактике примерно сто миллиардов звезд. Она улыбнулась, будто ее полностью удовлетворил такой ответ. — А как по-научному зовется Нэнни? — Delphinapterus leucas, — ответил он, садясь на траве, чтобы посмотреть на кита, плававшего недалеко от берега. — Роуз это уже знает. — И как это все переводится? — Delphinapterus значит «без плавников», a leucas — «белый». А что? — Ты океанограф. Могут океанографы предсказать, какая погода будет в сентябре? — спросила она. — Не знаю, — ответил он, а его сердце учащенно забилось. — А что? — Лайам, — сказала она. — Мэйв дома. Роуз здорова. Ты и я… это так прекрасно. Я никогда не думала, что у нас будет все это. Я вот тут подумала… а зачем нам ждать? Сентябрь почти наступил. — Лили! — воскликнул он, притягивая ее к себе. Ее глаза были ярко-голубыми даже в темноте. — Я люблю тебя, Лайам, — прошептала она, глядя ему в глаза. — Я согласна, Лайам. — Согласна? — Я хочу выйти за тебя замуж. Свадьба в сентябре.. Он не мог оторвать взгляда от ее прекрасных глаз и увидел, как ее губы растягиваются в улыбке. Его сердце тяжело стучало. Он подумал обо всем том, через что прошла Лили, и представил себе «Призрачные холмы», эти волны-чудовища, разбивающиеся о риф. Высотой двадцать метров, они могли раздавить любого на своем пути. Лайам знал, что однажды Лили чуть было не затащило под такую волну, и он собирался сделать так, чтобы этого больше никогда не случилось. Глава 18 День клонился к вечеру, и золотистый свет солнца заливал скалистые утесы, фьорд и спокойные воды бухты. Играли скрипки и оловянные дудки, приглашая жителей городка пуститься в пляс, вызывая всех из домов на последние дни фестиваля. Мариса и Джессика сидели у каменного памятника рыбаку, слушая музыку. — Мамочка, почему ты не играешь? — спросила Джессика. — Я не могу играть без Сэм, — ответила Мариса. — Ты же написала новую песню… И вообще… Это было правдой. Вдохновленная словами Энн и знакомством с Патриком Мерфи, Мариса написала новую песню «Гонимые штормом». Песня была готова, но она знала, что ее исполнение придется отложить до тех пор, пока с ней опять не будет ее партнера и товарища — Падшего ангела, ее сестры Сэм. Группка молоденьких девушек в зеленых платьях, исполнительниц ирландских танцев, пробежала вдоль причала; микроавтобус с острова Принца Эдуарда прогрохотал по мощеной улице и остановился невдалеке. В него набились музыканты из какого-то оркестра, распевая во все горло. На сцене выступал квартет из Ярмута. Двое скрипачей с отчаянной веселостью играли «Катушку Морин», а дудочник и аккордеонист отбивали такт ногами. Мариса смотрела на каждую машину, проезжавшую по городку. Она внимательно наблюдала за паромом, скользившим по водам пролива, блестя надстройкой в желтовато-коричневом свете заходящего солнца. Одинокий кит выгнул спину — блестящий островок, тут же исчезнувший в небольших волнах, идущих от парома. Скоро наступит ночь и кончится еще один день. Еще одна упущенная возможность сыграть… Мариса попыталась сосредоточиться на музыке выступающего ансамбля. Они играли просто замечательно, но Мариса знала, что они с Сэм смогли бы их обойти. Джессика подошла к воде, чтобы посмотреть, как будут всплывать киты. Они всегда так поступали — глубоко нырнув и набрав полный рот корму в богатых планктоном водах, поступающих из залива Святого Лаврентия, киты вновь поднимались на поверхность, чтобы подышать воздухом. За годы, проведенные с Тедом, она потеряла веру — там не на что и не на кого было рассчитывать, включая ее саму. Она перестала играть на скрипке, и даже Сэм отказалась от нее. И это после стольких лет обязательных встреч в баре «Бларни Стоун» на празднике Святого Патрика! Независимо от того, в каком конце света в тот момент работала Сэм, она обязательно возвращалась в Балтимор, а Мариса приезжала поездом из Бостона, и они вместе выходили на сцену и своей игрой и пением сводили с ума всех, кто был в баре. Мариса потеряла веру в себя из-за неудачной любви и брака, хотя никогда не думала, что подобное может произойти с такой женщиной, как она. Она была сильной, упорной и мужественной. Она умудрялась руководить клиникой для малоимущих семей в Балтиморе, открыла такую же клинику в Южном Бостоне. Она продолжала работать даже тогда, когда ей пришлось ухаживать за своим первым мужем, Полом, после того как у него обнаружили лимфому — опухоль лимфатической ткани. Если бы только она осталась такой же сильной после его смерти, вместо того чтобы влюбиться в биржевого маклера, которому Пол доверил их вложения. Влюбиться в человека, который превратил ее в груду обломков, разлучил с сестрой и убил щенка Джессики. Лишь после„этого она наконец набралась мужества, чтобы забрать дочь и уйти от него. — Мам, посмотри! — воскликнула Джессика, когда на поверхности бухты показался кит. Вверх вскинулся столб тончайшего тумана, казавшегося золотым в лучах заходящего солнца. Мариса улыбнулась, чтобы Джессика поняла, что она тоже видела кита. Но, когда она смотрела на бухту, ее внимание снова привлек паром. Судно было на середине пролива, узкого водного прохода между высокими гранитными утесами фьорда. Его палуба была заполнена легковыми автомобилями и микроавтобусами, везущими в Кейп-Хок все новых гостей фестиваля. Некоторые из водителей и пассажиров вышли из своих машин и стояли вдоль борта, чтобы подышать чистым морским воздухом и услышать первые ноты ирландской музыки. Над бухтой пролетели два ястреба, и большинство людей смотрели на птиц, направлявшихся в сторону густого соснового леса. Все, кроме одного человека. Он заметил Марису и стоял у поручней, широко улыбаясь и махая рукой. У нее перехватило дыхание. — Джесс, пойдем скорее! — крикнула Мариса. Она схватила дочь за руку, и они побежали по причалу. Скрипки заиграли «Гуси на болоте», и слушатели на трибуне и на одеялах, расстеленных прямо на широкой лужайке гостиницы, стали хлопать в такт мелодии. Мариса заметила Энн и Джуда Нилов, стоявших в беседке на вершине холма. Энн увидела, что происходит, и крикнула Марисе. Двигатели парома взвыли, давая задний ход, и вода забурлила белой пеной вокруг темно-красного корпуса. Один из матросов встал за рычаги управления мостками — заскрипели шестеренки, и металлические плиты с грохотом опустились на свое место. Толстые швартовочные канаты были брошены на берег и надежно привязаны к причальным тумбам. Заворчали двигатели автомобилей, стоящих на пароме. Мариса вытянула руки, будто могла дотронуться до человека у поручней. Люди, ждущие в машинах, начали нетерпеливо нажимать на клаксоны. Только в одной машине никого не было, и эта была машина Патрика. Он перегнулся через поручни прямо напротив них — его голубые глаза искрились, а в лучах заходящего солнца его рыжие волосы засияли, как начищенная медь. Флора — его черный Лабрадор — стояла рядом с ним, виляя хвостом, и, казалось, улыбалась, высунув наружу красный язык. — Ты приехал, — сказала Мариса. — Я должен был, — произнес он. — Должен был? — У меня командировка. Мариса печально опустила голову, а Джессика протянула руку, будто могла дотронуться до собаки через узкий просвет, разделявший их. — Моя тетя ездит в командировки, — сообщила Джессика, — в такие места, как Перу. Сейчас она именно там. — Джесс, — остановила ее Мариса, потому что знала, как волнуют ее дочь разговоры о Сэм. Она чувствовала разочарование Джессики из-за того, что паром привез не ее тетю, а другого человека. Улыбка Патрика стала шире. — Она едет, — упрямо заявила Джессика. — Она уже в пути — я уверена. Она знает, что здесь проходит фестиваль и что мы ее ждем. Она ни за что не пропустит возможность сыграть на скрипке с тобой, и она ни за что меня не подведет! — Джессика! — опять попыталась успокоить дочь Мариса, одновременно удивляясь, почему Патрик выглядит таким счастливым. Его голубые глаза встретились с ее глазами, и он не отвел взгляда. — Думаю, ты права, — согласился Патрик. — Твоя тетя тебя ни за что не подведет. — Патрик! — воскликнула Мариса. Он не знает, как сильно Джесс любит Сэм и как она расстроится, когда тетя не приедет. — Вам лучше сойти с парома, — сказала Джессика, все еще протягивая руку в сторону собаки, дружелюбно вилявшей хвостом. — В какую бы командировку вы ни плыли, вы уже на месте. — Моя командировка… — начал Патрик, не отрывая глаз от Марисы. — Вы обогнали тетю Сэм, — сказала Джессика. — Совсем ненамного, — прозвучал чей-то голос сверху Мариса подняла глаза. Надстройка представляла собой высокое прямоугольное строение прямо посередине палубы. Широкие окна выходили во все стороны, так что у капитана был круговой обзор и он мог видеть, что приближается к парому с любой стороны — киты, дельфины, рыбацкие лодки, морские птицы. И может, даже падшие ангелы… Потому что, по всей вероятности, он встретил одного по пути сюда, где-то между противоположным берегом и пристанью Кейп-Хок. Капитан стоял, широко улыбаясь и махая рукой через открытое окно. А рядом с ним Мариса заметила высокое веснушчатое видение с ярко-зелеными глазами и нимбом рыжих волос, которое подняла скрипичный футляр над головой в качестве приветствия. — Я здесь! — крикнуло оно, и его голос совсем не был похож на голос падшего ангела, скорее на голос настоящего ангела. — Тетя Сэм! — завизжала радостно Джессика. После того как паром пришвартовался, Патрик съехал на берег и поставил свою машину на стоянке. Он молча стоял в стороне вместе со своей собакой, наблюдая за воссоединением сестер и Джессики. Мариса обнимала Сэм и Джессику. Они плакали, держа друг друга в объятиях. Мариса смотрела в глаза сестры, боясь поверить в это чудо. — Ты приехала, — сквозь слезы проговорила Мариса. — О, Сэм… — Кое с чьей помощью, — сказала Сэм, блеснув глазами в сторону Патрика. — Патрик! Огромное спасибо! — воскликнула Мариса, повернувшись к нему и улыбнувшись. Только тогда он шагнул вперед и, бросив на Марису на удивление робкий взгляд, легонько обнял ее. Мариса почувствовала его руки на своих плечах, и ее сердце подпрыгнуло. Он чмокнул ее в щеку, а она коснулась ладонью его щеки. — Я очень рад, что все так удачно сложилось, — произнес он, а его голубые глаза не отрывались от ее лица. — Что сложилось? — спросила Мариса. — Я позвонил твоей сестре, — объяснил он, — а она уже все решила. Она уже собралась ехать, и все, что ей было нужно, — это попутная машина. — Ты уже собралась ехать? — воскликнула Мариса Сэм кивнула, а слезы катились по ее щекам. Прошло больше двух лет с тех пор, как Мариса смотрела в глаза сестры. Они были ярко-зелеными, в окружении тонких морщинок. Марисе хотелось коснуться ее лица, вытереть ее слезы. Но она сдержалась, все еще дрожа от волнения. — Я уже собралась, — сказала Сэм низким, немного хриплым голосом. — Приезд Патрика… в общем, он помог мне понять, как сильно мне нужно тебя увидеть. — Нам тоже нужно тебя увидеть, — прошептала Мариса. — Это правда, тетя Сэм, — подтвердила Джессика. — Ты так выросла, — проговорила Сэм, нагибаясь к девочке. — Даже поверить не могу! — Она всхлипнула и задрожала. — Я пропустила два года твоей жизни. — Я постоянно думала о тебе, — сказала Джессика, глядя на нее широко раскрытыми глазами. — О, дорогая! — зарыдала Сэм. — Я думала о вас с мамой каждый день, где бы ни была и что бы ни делала. — Мы любим тебя, Сэм! — произнесла Мариса. — Очень-очень! — пропищала Джессика. — Это время мы уже никогда не вернем, — проговорила Сэм, глядя на них обеих. — Вы сможете меня простить? В глазах Сэм было столько надежды, они так умоляли! Мариса смотрела в них и видела свою младшую сестру, которую всегда очень любила, которой читала «Винни-Пуха» и с которой изучала биохимию и эпидемиологию. — Сэм, — прошептала Мариса. — Я не знала, — сказала Сэм, держа сестру за руки, — что ты оставила его навсегда. Обычно ты возвращалась. Я просто больше не могла этого видеть. — Мне так жаль… Прости меня! — попросила Мариса Сестры обнялись. Для Марисы все прошедшие годы растаяли. Где бы на свете ни бывала Сэм, разговаривали они друг с другом или нет, они никогда не теряли связи. Они были сестрами, соединенными навсегда. — Ссоре конец, — сказала Джессика, — и мы снова все вместе. Мариса взглянула на Патрика — в ее взгляде было столько благодарности, что нельзя было выразить словами. Их воссоединение произошло только благодаря ему, а он стоял в стороне. Их взгляды встретились; она хотела протянуть ему руку, пригласить его к ним, но казалось, волнение парализовало ее. В его глазах появилась нежность, которую она уже давно не видела. И она вздрогнула, потому что это напомнило ей, как на нее смотрел Пол. — Патрик! — воскликнула она. — Спасибо! — Не нужно меня благодарить, — ответил он мягким грубоватым голосом. — Как же мне не благодарить после всего, что ты сделал для нас! — Тебе нужно было найти свою сестру, — сказал он. — А ей нужно было найти тебя. — Знаю, — только и вымолвила Мариса, хотя желала сказать намного больше. — Тебе нужно помочь Сэм устроиться на новом месте, — сказал он, отходя назад. Мариса открыла было рот, чтобы ответить, но запнулась. Может, он только привез Сэм и не собирался здесь оставаться. Может, она неправильно все поняла… Но его голубые глаза по-прежнему смотрели на нее, напоминая о той единственной любви, которую она знала в своей жизни. Он смотрел на нее так, будто не мог отвести от нее взгляд. — Тетя Сэм, ты привезла свою скрипку? — спросила Джессика. — Привезла, — ответила Сэм, взглянув на Марису. — И мы обставим всех конкурентов и выбьем все эти ансамбли со сцены. — Мы действительно будем играть вместе? — Мариса не верила своим ушам. — Думаю, мы просто обязаны, как ты считаешь? — мягко спросила Сэм. — После того как Патрик приложил столько усилий, чтобы привести меня сюда! — Рад видеть всех вас вместе. — Патрик по-прежнему глядел на Марису. Ее сердце колотилось у нее в горле, она даже чуть покачнулась от волнения. — Мне нравится ваша собака. — Джессика нагнулась и погладила Флору. — Флора, познакомься с Джессикой, — сказал Патрик, наконец отводя глаза от Марисы. Он потянулся после долгой поездки. — Надеюсь, в этой гостинице принимают постояльцев с собаками. Наверное, нужно было сначала позвонить, чтобы уточнить. Значит, он все-таки собирается остаться. Мариса вздохнула с облегчением. — Энн и Джуд сейчас на фестивале, — сообщила Мариса. — Уверена, они найдут место для вас с Флорой. Давайте пойдем и посмотрим… — И узнаем, кто это там играет, — продолжила Сэм. Потом она оглянулась на паром. Капитан, человек, которого Мариса часто видела, но с которым не была знакома, только что загрузил новую партию автомашин, готовясь отплыть на другой берег. Он был худым и долговязым, с короткими каштановыми волосами. Стоя в импозантной позе у штурвала, он улыбался, глядя прямо на Сэм. — Ты его знаешь? — спросила Мариса. — Это Ти Джей Магин, — сказала Сэм, помахав ему на прощание рукой, когда паром дал гудок и отошел от причала. — Ты проплыла на пароме всего двадцать минут и уже познакомилась с капитаном? Я живу здесь уже несколько месяцев и даже не знаю, как его зовут. Сэм улыбнулась, на щеках у нее появились ямочки. Казалось, она слегка смутилась, пожав плечами. — Мы с Ти Джеем поладили. Что я могу сказать? — Давайте же пойдем и поищем для Флоры номер в гостинице, — напомнила им Джессика. — А заодно убедимся, что в программе фестиваля для «Падших ангелов» осталось место. — Отличный план, — одобрил Патрик, широко улыбаясь Марисе. Потом Сэм подхватила сестру под руку, и они вместе зашагали в сторону гостиницы. Оглянувшись, Мариса увидела, как Патрик отдал Джессике поводок Флоры и показывает, как удобнее его держать. — У меня раньше был щенок, — сообщила Джессика. — Да? — удивился Патрик. — Значит, ты любишь собак? — Очень! — Я тоже, — сказал Патрик. И Мариса была рада, что она идет впереди вместе с Сэм — она не хотела, чтобы они прочитали в ее глазах, что значит для Джессики встретить человека, который любит свою собаку. Глава 19 В тот день, когда Мэйв наконец выписали из больницы, Лили, Лайам и Роуз приехали за ней на машине. Медсестры вывезли ее на кресле-каталке в холл, а Лайам перенес ее на заднее сиденье. На всем пути домой Мэйв не переставала восхищаться тем, как прекрасно все вокруг: зелень болот, синь неба, яркость дня, запах моря в воздухе. Она все время нагибалась вперед и касалась плеча Лили, будто не могла до конца поверить, что они снова вместе. Потом она похлопала по руке Роуз, сидящую рядом с ней. — Не могу в это поверить, — произнесла она. — Мы опять все вместе. — Я пыталась дозвониться до Патрика, чтобы пригласить его к нам, — сообщила Лили. — Но он уехал в Кейп-Хок. — А-а! — воскликнула Мэйв. — Вот молодец! Когда Лайам свернул с шоссе и въехал в Хаббардз-Пойнт, Лили снова влюбилась в этот городок. Летний ветер дул в открытое окно машины, неся с собой ароматы роз и моря и успокаивая ее, как ничто другое. Однако внутри ее шевельнулась и острая ностальгия по девственной природе Кейп-Хок. У «колодца желаний» их ждала Клара. Роуз заранее приготовила плакат со словами «Добро пожаловать домой, Мэйв!», а Лайам повесил его над входной дверью. Когда Клара шагнула вперед, чтобы обнять свою подругу, которую она знала и любила вот уже восемьдесят три года, Мэйв расплакалась навзрыд. — Прости меня, моя дорогая! — Мэйв сжимала руки Клары. — Я хотела тебе все рассказать, но не имела права. Ты отчаянно защищала нашу девочку. Я все понимаю, дорогая. Правда! И так благодарна Богу, что ты вернулась домой живой и здоровой. Я бы не смогла без тебя жить! В честь всех счастливых событий, произошедших этим летом, Лайам и Роуз наловили омаров. Лайам купил маленькую лодку с небольшим навесным мотором и три больших котелка, которые установил в море недалеко от прибрежных камней, отметив их буйками, выкрашенными в бело-зеленую полоску. Этим утром, на заре, пока Нэнни плавала в волнах, мелькая в лучах восходящего солнца то белой спиной, то розовой полоской вдоль хребта, Лайам с Роуз сели в лодочку и собрали первый улов. В котелках оказалось десять омаров. Лили наблюдала с веранды, как Лайам показывал Роуз, как измерять панцирь, как отпускать в море омаров, не достигших нужного размера, а также самок с икрой. В результате у них осталось семь омаров, которых разрешалось ловить. Роуз все еще колебалась, стоит ли ей есть омаров, но ей хотелось отпраздновать возвращение прабабушки. Мэйв обошла весь свой дом, осматривая каждую мелочь. Роуз не отходила от нее ни на шаг, показывая рисунки, которые она нарисовала, цветы, которые собрала, астры, которые засушила между страницами семейной Библии — точно так же делала в детстве Лили. Мэйв, в свою очередь, показала девочке косяк двери в спальне на первом этаже, на котором она каждое лето отмечала, на сколько подросла Лили; голубые ленты, которые Лили надевала во время соревнований по плаванию; ее первую награду за победу в теннисном матче; самую первую подушку, которую она вышила, — розовый сад. — Видишь, — сказала девочке Мэйв, — твоя мама всегда любила розы. Роуз засияла от удовольствия. — Давай измерим твой рост, — предложила Мэйв, ища карандаш в ящике своего туалетного столика. — Для своего возраста я маленькая, — сообщила Роуз, становясь спиной к косяку. Ее макушка достигла отметки, которую Мэйв сделала, когда Лили было шесть лет, то есть на три года меньше, чем Роуз сейчас. Лили, увидев эту картину, почувствовала прилив жалости к своей дочери. — Это совсем не важно, — сказала Мэйв, делая отметку карандашом. — Какой смысл сравнивать себя с другими? И не только по росту, а вообще — в жизни. Самое главное — как ты растешь внутри, то есть как ты поступаешь и как учишься на своих ошибках. Вот это самое главное, дорогая. — Спасибо, — поблагодарила Роуз, взглянув на прабабушку. Повернувшись, она посмотрела на карандашную отметку и улыбнулась. — Знаешь, я уже давно представляла себе, как мы с тобой будем измерять твой рост, — сказала Мэйв. — И даже оставила здесь место для тебя. — Так ты же меня еще не знала! — Ох, Роуз. Я всегда тебя знала, — прошептала Мэйв, обнимая девочку. — И ты у меня всегда была там, где самое важное место. — Где? — В моем сердце, — ответила Мэйв. Роуз кивнула. Это она понимала очень хорошо. Лайам крикнул, что омары почти готовы. Лили поставила на стол кукурузу, масло и на скорую руку приготовила салат из помидоров, только что сорванных в саду Клары. Они уселись вокруг кухонного стола. Все взялись за руки, и Мэйв прочла молитву. Лили опустила голову. От волнения она не могла смотреть вокруг — наконец-то они вместе сидели за одним столом: Мэйв, Лайам, Роуз и она сама. А ведь она так часто думала, что этот счастливый день вообще никогда не наступит. Однажды утром, когда Мэйв еще спала, а Лайам и Роуз отправились покататься на лодке, Лили, захватив с собой чашку кофе, вышла в сад и села на железной скамейке. Погода менялась, и чувствовалось, что приближается осень. Над городком висел прохладный туман, смягчающий контуры скал и розовых кустов. В проливе звенел буй с колоколом, а вдали печально ревели сирены проходящих судов. — Привет, Мара. «Так просто!» — пронеслось у нее в голове, а тело охватила волна страха. Девять лет прошли без него, а теперь он запросто входит в сад, как к себе домой. Эдвард появился из тумана и встал прямо перед ней. Она оглянулась вокруг, высматривая его машину. — Я припарковался у пляжа и пришел сюда пешком, — сказал он. Она молча смотрела на него. Ее трясло, но она не хотела, чтобы он это видел. Прошло девять лет, и сейчас они впервые встретились один на один. Его коренастая фигура явно потяжелела. В каштановых волосах проглядывала седина. Только глаза остались прежними: яркими, зеленовато-золотистыми, будто пронизывающими утренний туман. — Зачем ты здесь? — спросила она, стараясь, чтобы ее голос звучал уверенно. — Мы же просили тебя оставить нас в покое. — Мы? Нас? — переспросил он. — Единственные «мы» — это ты и я, Мара. Ты — моя жена. — Ты же признал наш брак недействительным, — сказала она, — а меня объявил умершей. — Ты же этого хотела, не так ли? — буркнул он, а его злость уже стала просачиваться наружу, как пар. — Ты хоть представляешь, через что мне пришлось пройти из-за тебя? В полиции мне устраивали допросы с пристрастием, будто я преступник. Со мной обращались как с собакой. А как меня преследовали газеты! Лили смотрела мимо него на дом — она не хотела глядеть на него. Он говорил спокойным тоном, но его глаза горели от бешенства. — Ты не представляешь себе, что это такое, когда тебя все время фотографируют газетчики, а все вокруг гадают, я ли убил тебя, разрубил твое тело на куски и выбросил их в море. Лили сдерживала дрожь, стараясь, чтобы он не заметил, как ей плохо. Он говорил так, будто на самом деле тщательно планировал подобный леденящий кровь сценарий. «Разрубил твое тело на куски». Эти слова эхом звучали в ее ушах. — Была лишь одна причина, по которой тебя расстроило мое исчезновение, — сказала она. — Это то, что оно выставило тебя в дурном свете. Твои переживания не имели никакого отношения ни ко мне, ни к ребенку. Ты не хотел этого ребенка, Эдвард. Ты почти не разговаривал со мной все то время, пока я была беременной. Единственное, что ты мне говорил, это то, каким ты стал несчастным из-за того, что наша жизнь изменилась. — Ты на самом деле выставила меня в дурном свете! — сказал он, будто она даже не упоминала о ребенке. Но Лили не давала себя сбить. — Ты толкал меня, и сильно толкал, при любой возможности. Ты будто нечаянно ронял на меня всякие вещи. Когда я проходила мимо, ты ставил мне подножки. Сколько раз я падала, когда была беременной? — Что я мог поделать, если ты была такой неловкой? — Ты был слишком труслив, чтобы открыто ударить меня. Но ты заставлял меня почувствовать свою силу. Ты бил меня всеми способами, но не кулаками. На его губах и в его глазах опять промелькнула самодовольная улыбка. Может, он вспоминал свои садистские проделки. Может, ему доставляло удовольствие, что она его раскусила. — Ты всегда была такой неуклюжей, Мара. Лили задрожала. Она вспомнила, как играла в теннис, беря даже самые сложные мячи, как носила на руках Роуз, когда та еще не умела ходить: в одной руке ребенок, в другой для равновесия сумки с продуктами, или нитками для вышивания, или крупной солью для покрытых льдом тротуаров в Кейп-Хок. Она ни разу не упала с тех пор, как ушла от него. — Все кончено, Эдвард. Теперь я вижу тебя насквозь. — Что это значит? — спросил он. — Это значит, что я узнала, что ты собой представляешь. Ты больше не сможешь причинить мне вреда, как раньше, потому что я поняла, что ты за человек. Он сделал шаг вперед. Они стояли очень близко, почти касаясь друг друга. Лили почувствовала его дыхание на своем лбу. Он был всего на десяток сантиметров выше ее, но казался огромным: от его кожи шел жар, жар насилия. — Я доберусь до тебя прямо сейчас, — сказал он, сильно покраснев и заскрипев зубами. — Уходи, — почти крикнула она. — Твой… Поступок… Тебе… С… Рук… Не… Сойдет, — проговорил он, стиснув от злости кулаки и отделяя каждое слово. — Ты унизила меня. — Эдвард, я пыталась спасти собственную жизнь, — ответила она. — Ты помнишь ту гору? Вспомни о ней, когда следующий раз задумаешься, почему я сбежала. Их взгляды встретились, и теперь Лили уже не могла отвести глаза в сторону. Девять с половиной лет назад она увидела, что он за человек, и теперь он это знал. То, что она вспомнила об этом сейчас, казалось, придавало ей силы и подтверждало ее слова. Но, увидев, как кровь — темно-красная, будто кипящая, — бросилась ему в лицо, она испугалась. — В тот день ты не обратилась в полицию, — сказал он, блестя глазами, потому что знал, что та ее ошибка, когда она не стала звать на помощь, дала ему козырь. — Ты был моим мужем, — объяснила она. — Я пыталась убедить себя, что ошибаюсь. Он неотрывно смотрел на нее, сжав кулаки. — Я была беременна. Мне была невыносима сама мысль о том, за что же я на самом деле вышла замуж. — За что? Ты так говоришь, будто я вещь, — проскрипел он. — Ты обращаешься со мной, будто я ничто, и так было всегда. В этом все дело, Мара. Ты не любишь мужчин. Ты нас не уважаешь. Мне очень жаль этого, как там его зовут… Это однорукое чудо… Она сделала шаг назад. Эдвард стал настолько безобразен в своих речах и в своем сердце, что ей невероятно захотелось уйти в дом, собрать вокруг себя свою семью, напомнить себе о том свете и той доброте, которая есть в ее жизни. — Ладо было тебе тогда все рассказать полиции, — сказал он. — Понимаешь это, да? Она не ответила. — Это был твой лучший шанс. — Он усмехнулся. — Больше не находила сережек в последнее время? Лили начала дрожать, ощущая такие же душевные муки, как тогда, когда она жила с ним. — Здесь тебя никто не услышит. Не надейся — я проверил, прежде чем позволил тебе себя увидеть. Моя дочь в море на лодке с этим уродом, а Мэйв спит в своей постели. Я заглядывал в окно. То, что ее спальня на первом этаже, очень удобно. — Оставь ее в покое! — повысила голос Лили. — Я не трачу свое время на таких людей, как Мэйв, — сказал он. — Она для меня ничего не значит. Разве она помогла мне, когда ты сбежала? Наоборот. Она знала, что ты жива, и все-таки позволила мне страдать на полицейских допросах. Он опустил руку в задний карман и достал свернутый лист бумаги. — Понимаешь? — сказал он, похлопывая этим листом по ладони. — Ты на самом деле не знаешь, что произошло на той горе. Ты не знаешь, показалось тебе это или было в действительности. Ты всегда обладала таким богатым воображением, Мара. Ты такая творческая натура. Видишь то, чего на самом деле нет, думаешь, что я имею в виду одно, когда я говорю совершенно другое. Ты всегда сомневаешься в себе, не так ли? Даже сейчас ты себя спрашиваешь, не ошиблась ли ты, было ли это на самом деле. Так ведь? — Он рассмеялся, будто удачно сострил. Сердце Лили бешено колотилось. — Я больше не сомневаюсь в себе и в том, что вижу или слышу, Эдвард. Больше нет! И твоя вторая жена тоже больше не сомневается. Мы обе знаем, что ты делал и кто ты есть на самом деле. — Что?! — воскликнул он. — Помнишь Патти, мать Грейс? — спросила она. Он был шокирован. — Где они? — Мы все сбежали от тебя, Эдвард, — сказала она. — Она прекрасная женщина. Мне очень жаль, что ей пришлось пройти через то же, что и мне. Тебе будет приятно узнать, что у нее все отлично. Она процветает. Так же, как и я! Лили зашла слишком далеко. Она увидела, как меняется выражение его лица — от злости к потрясению, а теперь на нем было написано бешенство. Он с силой швырнул на скамейку свернутый лист бумаги, который держал все это время в руке. Листок отлетел в сторону и упал в куст можжевельника. — Прочти вот это, Мара! — сказал он. — Потом посмотрим, как ты процветаешь. Надеюсь, это доставит тебе истинное удовольствие. Лили покачала головой. Затем повернулась и медленно пошла в сторону дома. — Подними его! — крикнул он. — И прочти! Она не обратила никакого внимания на его вопли. Все тело у нее дрожало от волнения, но она заставила себя идти прямо и ровно, твердо ступая по дорожке. Она почувствовала в руке стеклянную ручку двери — такую прохладную и гладкую. Повернув ее, открыла дверь, зашла в дом и тихо закрыла дверь за собой. Эдвард стоял во дворе и, не отрываясь, глядел на дом. Она видела, как он смотрит прямо через кухонное окно, его фигура неясно виднелась в тумане. Сердце Лили билось почти в горле. Она отошла назад и оказалась в темном коридоре, где он не мог ее видеть. Он стоял не шевелясь, уперев руки в бока, будто собирался стоять там вечно. Через некоторое время он подошел к скамейке и поднял лист бумаги, который упал в куст можжевельника. Он расправил его, отряхнув от иголок, затем свернул. Она видела, как он направился к передней двери дома, скрывшись на время за кустом роз. Казалось, он замер на минуту, а потом она услышала, как со скрипом открывается дверь с сеткой от насекомых. Ее сердце бешено забилось, и она стала судорожно оглядываться, ища телефон, чтобы позвонить по 911. Дверь с сеткой хлопнула, и она увидела, как он опять прошел мимо «колодца желаний», поднялся по каменным ступеням и скрылся из виду за стеной сада. Лили поднялась наверх, в спальню, окна которой выходили на передний двор и в тупик рядом с домом. Его нигде не было видно. Мэйв по-прежнему спала, а Лайам и Роуз еще не вернулись с моря. Лили спустилась вниз и прошла на кухню. Трясущимися руками она открыла дверь. Тот лист бумаги был засунут в щель. Доставая его, она уколола палец о розовый шип — он вложил туда белую розу. Она уронила цветок на пол. Кровь из пальца испачкала бумагу, когда она ее разворачивала. Это было предписание суда: ЗАКОН ШТАТА КОННЕКТИКУТ Статья 466 — 168 (бывшая статья 52 — 184) Генетический тест, в случае когда отцовство является предметом спора. Оценка стоимости. ……………………………………………………………… (а) В любых случаях судопроизводства, в которых вопрос об отцовстве является предметом судебного разбирательства, суд или мировой судья по семейным делам по ходатайству любой из сторон может назначить проведение генетических тестов, означающих анализ дезоксирибонуклеиновой кислоты. Подобный анализ должен быть произведен в больнице, лаборатории, имеющей специальные полномочия, квалифицированным врачом или другим квалифицированным лицом, назначенным судом. Цель анализа — определить, является ли предполагаемый отец или муж настоящим отцом ребенка. Результаты подобного анализа будут допустимыми в качестве доказательства того, что предполагаемый отец или муж не является или является отцом ребенка, без необходимости дополнительных свидетельских показаний или других доказательств аутентичности или точности, за исключением случаев, когда возражения сделаны в письменной форме не позднее чем за 20 дней до начала слушаний, на которых результаты подобного анализа могут быть представлены в качестве доказательства. Лили без сил опустилась на стул. Она все смотрела и смотрела на судебное предписание, которое принес Эдвард. Вот и сбылось предсказание Патрика. Минуты шли, а Лили совершенно не замечала течения времени. Она услышала голоса во дворе. Подняв голову, увидела в окне лицо Роуз. Счастливое, беззаботное лицо ребенка, только что вернувшегося с отцом с прогулки на лодке. Она помахала матери рукой, блестя глазами, полными радости и веселья. Такие красивые зеленые глаза. Лили улыбнулась ей через окно. Она подняла розу и предписание суда. Идя к двери, она не могла оторвать взгляда от своей счастливой дочери. «Глаза — зеркало души», — подумала она, улыбаясь Роуз. Они открывают все, что есть у человека внутри, и то, что лежало на душе у Роуз, было прекрасным. «Этого просто не может происходить со мной», — думала Лили. Она чувствовала смятение и подавленность, будто только что приземлилась после опасного перелета. Ее ноги стояли на твердой земле, но тело все еще дрожало от пережитого страха и воздушной болтанки. С той самой минуты, когда она решила вернуться в Хаббардз-Пойнт, в глубине души она знала, что этот день наступит. И все же это не уменьшило силы шока от беспощадной схватки с Эдвардом, в центре которой была Роуз, ее драгоценная Роуз. Открыв дверь, она буквально на лету подхватила дочь, которая бросилась ей в объятия. — У нас есть старый хлеб? — спросила девочка. — Там мимо плывут лебеди, и я хочу их покормить. — Конечно, — ответила Лили, открывая хлебницу. — Пойдешь со мной на берег? Мы вместе покормим лебедей. Лили хотела было отказаться. Ей ведь нужно звонить адвокату, изучать законы штата Коннектикут, собирать вещи снова, подготовиться к побегу из Хаббардз-Пойнт, из штата, из страны. Но Роуз смотрела на нее такими сияющими глазами, что она не смогла огорчить дочь. Она схватила хлеб и взяла Роуз за руку. Дочь провела ее вниз по холму, мимо бетонного медальона, украшенного ракушками и морским ежом, который сделала Лили, когда была маленькой девочкой. На прибрежных валунах стоял Лайам. Роуз спустилась к нему, держа в руке хлеб. Из серебристого тумана, окутавшего городок, выплывали лебеди. Лайам посмотрел на Лили, и она поняла: он заметил, что что-то случилось. Лебеди плавно подплыли к ним. Какой прекрасный, какой безмятежный вид был у этих белых птиц с оранжевыми клювами! Их птенцы, которых они вывели в начале лета, уже подросли и начали белеть, хотя большинство перьев еще оставались темными. — Мам, — сказала Роуз, — доктор Нил рассказал мне, что лебеди похожи на китов-белух. Они рождаются темными, чтобы у них была защитная окраска от хищников. Потом, когда подрастают, они светлеют и взрослыми становятся совершенно белыми. Лили кивнула, не в силах вымолвить ни слова. — Смотри, какие они красивые! — воскликнула Роуз Девочка протянула руку, и самка лебедя подплыла настолько близко, что чуть не ущипнула ее за пальцы. Вскрикнув, Лили бросилась вперед и, схватив Роуз, крепко обняла ее. Они пошатнулись на камне, и Лили поцарапала босые ноги, стараясь найти твердую опору. — Будь осторожнее! — сказала Лили, сдерживая слезы и крепко держа Роуз за руку. — Я просто не хочу, чтобы ты пострадала, дорогая. — Хорошо, мамочка. Я буду осторожнее, — ответила Роуз, глянув на мать с удивлением. — Я в порядке. — Она в порядке, — подтвердил Лайам, поддерживая их обеих. Лили кивнула. Если бы он только знал! Но он не подозревал, что все разом изменилось и что никто из них не был в порядке. Море, скалы, их домик, розы — все вокруг теперь казалось Лили совершенно незнакомым. Теперь это был абсолютно другой мир. Глава 20 Предписание суда лежало на столе на кухне, и они по очереди его читали. Только Лили не могла заставить себя снова взять эту бумагу в руки. Она понимала, что, сколько на нее ни смотри, она не исчезнет. Клара пригласила Роуз к себе в гости на чай, что на самом деле было просто предлогом увести ее из дома, пока Лили, Лайам и Мэйв пытались сообразить, что им делать. Туман полностью опустился на окружающий мир, отчего мрачное настроение в их доме только усилилось. — Он попробует отобрать ее у меня. — Слезы выступили на глазах Лили. — Этого не будет никогда, — твердо проговорил Лайам. — Это все моя вина, — заметила Мэйв. — Если бы я не заболела… — О, бабуля! — воскликнула Лили. — Тебе не следовало возвращаться домой, — сказала Мэйв. — Дорогая, а почему бы тебе просто не уехать? Забрать Роуз и вернуться в Канаду? И спрятать ее еще лучше, чем раньше. — Мы не можем оставить вас, — проговорил Лайам Лили была потрясена тем, как быстро может пропасть ощущение благополучия. Даже зная, что Эдварду известно о ее возвращении, она каким-то образом внушила себе, что она в безопасности. Возвращение домой к бабушке, воссоединение с друзьями детства, еще большая близость с Лайамом, понимание того, насколько сильно он ее любит, предложение выйти за него замуж — все это дало Лили чувство собственной силы. И вот теперь Эдвард собирается привлечь на свою сторону суды, чтобы они помогли ему играть в его страшные игры. Лили помнила, как он вел себя с детьми, когда они были еще женаты. Дети Бей — тогда совсем маленькие — частенько прибегали с пляжа, чтобы спросить, можно ли им поиграть на прибрежных валунах. Лили и Эдвард иногда приезжали в Хаббардз-Пойнт погостить, и Лили очень нравились эти поездки. Когда она приезжала, то всегда держала наготове хлеб, чтобы дети могли покормить лебедей, бечевки, чтобы они могли половить крабов, удочки, чтобы они могли пойти посмотреть, что сейчас клюет. У Бей были две дочки и сын, и Лили все время представляла себе, как все будет, когда у них с Эдвардом появятся собственные дети. Сколько их будет? Будут ли они любить пляж и море, как Лили? Или горы и леса, как Эдвард? Она все думала, что Эдвард присоединится к ней и детям в этих веселых забавах. Ребятишки Бей были прекрасными и смышлеными. Они обожали пошутить и посмеяться и совсем не капризничали по поводу водорослей, крабов или наживки. Но Эдвард ни за что не хотел с ними общаться. — Ну же, пойдем! — не раз говорила ему Лили, стараясь расшевелить его. — Давай отведем их купаться. Мы можем сходить на большую скалу. — Там полно птичьего помета, — обычно отвечал он, сидя на крыльце и не отрывая глаз от своего ноутбука. Он даже не смотрел на нее, поэтому не видел, как на лице Лили сначала появлялось раздражение, а затем решимость. — Хорошо, — терпеливо отвечала она, пытаясь сменить тактику. — Тогда давай возьмем маски и трубки и пойдем с ними ловить омаров. Вчера в бухте их было много. — Ты что, не видишь, что я пытаюсь составить свое резюме? — обычно раздраженно и резко отвечал он. Лили ему не верила. Она знала, что он играет в компьютерные игры, потому что видела отражение экрана его компьютера в окне дома за его спиной. Она хотела было спросить его, почему он никогда не составляет свое резюме, когда рядом нет детей. Ей казалось, что он вообще совершенно не заинтересован в том, чтобы найти работу по душе. Он просто переходил из одной маклерской конторы в другую, нигде не пытаясь по-настоящему закрепиться и иногда бросая фирму, даже не дождавшись, когда придут его комиссионные. Лили глубоко вздохнула, полная решимости все-таки спасти день. Она схватила его за руку. — Эдвард, — позвала она. Он не ответил. — Ну пожалуйста! — Иди и развлекайся со своими маленькими друзьями, — сказал он. — Я-то пойду, — ответила она. — Надеюсь, ты будешь играть с нашими собственными детьми, когда они у нас появятся. Вместо ответа он лишь продолжал стучать пальцами по клавиатуре. Она разочарованно покачала головой. Ребятишки ждали на берегу, глядя вверх, на их дом. Они уже не раз становились свидетелями подобных споров. Лили видела, что от Эдварда они ничего другого и не ждали. Она уже вышла из дома и по лужайке направлялась к пляжу, когда Эдвард ее окликнул. Лили обернулась, прикрыв глаза рукой от солнца. — Отлично выглядишь, — сказал он, улыбаясь. На ней был синий цельный купальник, подчеркивающий ее загар и стройность тела. — Спасибо, — ответила она, думая, что, может, он пытается таким образом помириться. На всякий случай, если так оно и было, она улыбнулась. — После беременности у женщин фигура страшно портится, — проговорил он, и его улыбка стала еще шире. Лили покраснела, остановившись как вкопанная. Зачем ему нужно было говорить такие вещи в присутствии детей? Ее глаза наполнились горячими, внезапными слезами. Спустившись на берег, она уже без всякого энтузиазма, чисто механически, привязывала грузила, нанизывала наживку на крючки и помогала детям забрасывать удочки в воду. Внутри же она будто оцепенела. Не в первый раз слова Эдварда доводили ее до подобного состояния. В ту ночь в постели он казался таким страстным, будто хотел компенсировать боль, причиненную ей днем. Любовные порывы Эдварда были большой редкостью, поэтому она заставила себя забыть обиду, обняла его за шею, выгнула спину, стараясь вызвать у себя чувство страсти. Уже некоторое время в постели с Эдвардом она чувствовала себя неуютно. Ее сердце и душа, казалось, находились в совершенно другом месте. Она страстно желала, чтобы ее ласкали по-настоящему, чтобы она смогла почувствовать ласку. А его рука на ее коже была грубой, шершавой и царапающей и причиняла боль, будто заставить ее поморщиться от боли для него было куда важнее, чем доставить ей удовольствие. Неужели так и должно быть в браке? Неужели так поступали все, после того как проходили восторг и волнения первых ухаживаний? Она даже не могла вспомнить, когда в последний раз он хотел заниматься с ней любовью. Обычно он спал, отгородившись горой подушек, и недовольно морщился, когда она нерешительно проводила рукой по его спине. Перед свадьбой он говорил ей, что хочет быть отцом. Но, выйдя за него, она слышала лишь то, насколько сильно он не желает становиться родителем, как он хочет сохранить ее фигуру, как хочет, чтобы она вся принадлежала только ему. Но в тот момент они были в постели и занимались сексом. Он не смотрел ей в глаза — его взгляд был устремлен в стену над ее головой. И Лили почувствовала, как у нее на глаза набегают слезы. Его движения причиняли ей боль. Будто он забыл, что находится внутри женщины, внутри самого нежного места ее тела. Она крепко ухватилась за спинку кровати, стараясь выдержать эту процедуру до конца и не застонать. По щекам ее текли слезы, потому что раньше она все время думала: «Может, именно сегодня ночью мы зачнем ребенка, может, я стану матерью». Сейчас она плакала, потому что все это больше походило на разрушение, а не на созидание. Теперь, сидя за столом в кухне Мэйв и вспоминая все это, Лили задрожала и закрыла глаза. У нее была целая коллекция отвратительных моментов ее жизни, и этот был одним из них — в ту ночь она зачала Роуз. Тогда, когда все закончилось, она безутешно рыдала. Лили помнила, как на следующий день поехала к Мэйв домой. Она не сказала своей бабушке, что расстроена. К тому времени она уже научилась лгать: смеялась и шутила, будто у нее все отлично. — Как ты поживаешь, дорогая? — Замечательно. — Хочешь чаю? — Это было бы замечательно. — Как прошли выходные? — Спасибо, просто замечательно! А хуже всего было после ссор. Фактически после одной из самых безобразных ссор — когда Лили совершенно потеряла контроль над собой и кричала так громко, что у нее заболело горло, а Эдвард смотрел на нее с самодовольной улыбкой победителя, каким он, кажется, всегда себя чувствовал, когда доводил ее до такого состояния, — ей показалось, что она вот-вот потеряет сознание. Он с недовольным видом ушел в спальню и лег в кровать, накрывшись с головой одеялом. А у нее так сильно закололо в груди, что она испугалась. Лили была молода. В ее семье не было сердечных заболеваний. «Это просто стресс», — говорила она себе. Она попыталась измерить свой пульс, но была слишком расстроенной, чтобы сосчитать удары. Не желая паниковать, она зашла в спальню. — Эдвард, — позвала она его. Он не ответил. — Кажется, у меня сердечный приступ. Он не обратил на ее слова никакого внимания, будто она лишь сообщила, что устала, или замерзла, или у нее болит живот. В тот момент Лили очень плохо соображала. Ей не хотелось звонить по 911. Это лишний раз привлечет внимание к их семье. Соседи уже один раз вызывали полицию за несколько недель до этого, когда их очередной скандал затянулся за полночь. — Все в порядке, офицер, — сказал тогда полицейскому Эдвард. И Лили тоже играла свою роль: улыбалась полицейским, которых часто видела в их небольшом городке. — Со мной все замечательно, — сказала им она. — Все в порядке. «Семейные склоки», — сгорая от стыда, услышала Лили перешептывание соседок за своей спиной на следующий день. Поэтому, не желая, чтобы к дому, где они жили, примчалась еще одна машина с сиреной, она надела пальто и, взяв их машину со стоянки, сама поехала в больницу. Чем ближе она к ней подъезжала, тем хуже чувствовала себя. У нее в груди разгорался огонь, будто кто-то всунул горящий уголь как раз в то место, где находилось ее сердце. Она дотронулась до грудины и почувствовала боль, расходящуюся по ребрам. Было такое ощущение, будто ее ударили кулаком в грудь и костяшки чьих-то пальцев сломали ей ребра. К тому времени, когда она добралась до больницы, она едва могла идти. Дрожа всем телом, держась за сердце, она села у стойки регистратуры, беззвучно плача. Она ходила в эту больницу с самого детства. Ее родители привозили ее сюда, когда ей был год и она болела крупом. В четыре года ей здесь же делали противостолбнячный укол, после того как она наступила на ржавый гвоздь. Она приходила сюда делать анализ крови за неделю до свадьбы с Эдвардом. У них была ее медицинская карта, и они знали ее в лицо. Медсестра, работавшая в регистратуре, покупала у нее нитки для вышивания. Врач из отделения «Скорой помощи» заказала ей несколько вышитых подушечек для кресел в своей гостиной. Они все знали Мару, так как давно уже жили в этом районе. Сидя у стойки регистратуры, Лили подумала, что ей нужно было поехать куда-нибудь в другое место. В другую больницу, где ее никто не знал, где никто бы не узнал Эдварда и не посмотрел бы на него с осуждением в следующий раз, когда они увидят его, например в аэропорту. — Мне кажется, — с трудом выдавила из себя Лили, — что у меня сердечный приступ. Они были очень добры, тут же отвели ее к врачу, которого она раньше никогда не видела. Она хотела попросить их, чтобы ее обследовала женщина-врач, но у нее уже не было на это сил. Она боялась, что мужчина будет над ней смеяться, решив, что она делает из мухи слона. Доктор сделал ей ЭКГ. Все это время он сидел рядом с ней. Он просто смотрел на нее мягким взглядом, и его присутствие было таким успокаивающим, а его вид таким добрым, что Лили расплакалась еще больше. Он прослушал ее сердце. Его касание — одна рука на ее плече, другая — со стетоскопом, когда он двигал его по ее груди, было мягче, чем у ее мужа. Оно как бы говорило ей, что она заслуживает особого внимания, что она стоит того, чтобы о ней заботились, а ее сердце стоит того, чтобы его внимательно прослушали. Дойдя до грудины, он мягко нажал на нее двумя пальцами. Лили чуть не завизжала от боли. — Здесь? — спросил он. — Именно здесь болит? — Да, — всхлипнула она в ответ. И еще глубже, внутри, где он не смог бы достать своими изучающими пальцами. Она сидела на стуле, пока врач смотрел результаты ее ЭКГ, мерил ей давление, ждал, когда она перестанет плакать. Он спросил, не перенесла ли она какой-нибудь стресс. Дрожа всем телом, она ответила, что она действительно очень нервничала. «На работе?» — спросил он. «Дома», — ответила она чуть слышно, и ей показалось, что она в жизни не произносила слова тяжелее, чем это. Он кивнул. — Я не нашел никаких симптомов сердечного заболевания, — сказал он, закончив все процедуры. Она молчала, просто слушая его. — Это не означает, что у вас не может быть какой-то проблемы. Но сейчас я не нашел никаких признаков сердечного приступа или чего-то подобного. — Но у меня так болит сердце. Он опять кивнул, относясь к ней и ее словам очень серьезно. Она вспомнила, как много тогда это для нее значило — то, как он на самом деле поверил ей, а не подумал, что она сошла с ума или чрезмерно реагирует на мелочи. Благодаря этому она смогла наконец сделать глубокий вдох. — Я назначу вам ЭКГ с физической нагрузкой, — сказал врач. — И дам вам координаты кардиолога. Но я думаю, что у вас с сердцем все в порядке. — Тогда что со мной? — спросила она. Врач внимательно посмотрел ей в глаза. Он был молод, высок, с большими голубыми глазами и редеющими светлыми волосами. Когда он заговорил, то взял ее за руку, будто это было самым обычным делом. — Думаю, у вас разбито сердце, — сказал он. Эти слова вызвали новые слезы. Лили сидела и плакала, держа за руку врача, которого видела впервые в жизни. Глубоко в душе она понимала, что он прав, — просто она никогда не думала, что врач может такое сказать. Он дал ей координаты кардиолога, записав их на листке блокнота. Он также записал адрес и название еще одного учреждения, в которое, по его мнению, она должна обратиться. Оно называлось «Помощь пострадавшим от насилия в семье». — Он не бьет меня, — прошептала она, шокированная его словами. — Эмоциональное и словесное оскорбления могут причинить столько же вреда человеку. — Но тогда это же не насилие в семье? Правда? — Лучше спросите у своего сердца, — тихо ответил врач. Он мягко похлопал ее по плечу и вышел из комнаты. Пока Лили одевалась, ее трясло. Крем, который использовал врач при снятии ЭКГ, остался на ее бюстгальтере и рубашке. Она подумала, будет ли Эдвард спать, когда она вернется домой. Может, он волнуется, потрясенный тем фактом, что она на самом деле уехала из дома? А может, и нет. Мысли роились в ее голове, а сердце все еще болело. Она беспокоилась о том, что ее ждет дома, в каком настроении будет Эдвард. Насилие в семье? Она покачала головой. Врач был так мил, но все-таки он ничего не понял. Эдвард ни разу ее не ударил. Они ругались, у них были проблемы. Ужасное детство сделало его таким злым. Лили как-то читала о цикличности насилия. Она знала, что мужчины, которых избивали в детстве, часто бьют своих жен и детей. Да, Эдвард ударил Джуди, но он сдерживался и ни разу не тронул Лили. Разве это не было признаком его желания стать другим, обращаться с ней хорошо? Лили нужно было все это объяснить врачу. Она была слишком стеснительной, чтобы рассказать ему об их сексуальной жизни, о том, насколько она была болезненной для нее. Уходя из больницы, она оформила все необходимые бумаги. Тот врач осматривал другого больного, но все равно кивнул Лили, когда она проходила мимо. Она смогла выдавить из себя улыбку. «Посмотрите, — как бы говорила она, — теперь со мной все в порядке!» Она выбросила блокнотный листок, который ей дал врач, в урну на автостоянке у больницы. Но сделала это только тогда, когда была уверена, что он ее не видит. А потом поехала домой. Тогда она еще не знала, что уже была беременной. Теперь, много лет спустя, после стольких дорог и мытарств, она сидела за столом Мэйв и смотрела в окно на свою маленькую Роуз, игравшую в бабушкином саду. — Нам нужно найти адвоката, — сказала она. Августовский день был прохладным и туманным. Очертания деревьев и утесов расплылись, темные сосны и черные ущелья Кейп-Хок, казалось, были нарисованы погодой в мягких серых тонах. Только длинная красная крыша гостиницы оставалась яркой и притягивала всех любителей музыки на фестиваль, потому что ее было видно даже с моря. Сегодня была очередь Марисы работать в магазинчике Лили, поэтому ей с Сэм пришлось репетировать прямо там, широко открыв двери, выходящие на окутанные туманом причал и утесы. Сестры уже давно не играли вместе — более двух лет. Мариса, темноволосая и высокая, сидела на одном стуле, а Сэм, рыжая и ростом еще выше ее, — на другом, играя на своих скрипках гамму за гаммой. Они были так счастливы, потому что опять оказались вместе. И иногда им чудилось, что все было как прежде — этим утром Мариса принесла Сэм кофе в постель. Сэм расчесала и заплела волосы Джессики. Они все наслаждались идущим из самых глубин души чувством покоя и уюта, оттого что были семьей. Репетируя вместе с сестрой, Мариса все время думала, когда же они поговорят. Она смотрела в открытую дверь магазинчика и видела, как Джессика повела Флору на прогулку через лужайку перед гостиницей. На улице было слишком сыро, и никто не сидел на одеялах под открытым небом, но даже плохая погода не могла удержать любителей музыки дома. Некоторые сидели на складных стульях, другие стояли небольшими группками — и все были одеты в плащи, куртки или просто укрывались от дождя под полиэтиленовой пленкой. Мариса знала, что Патрик разрешил Джесс гулять с Флорой в любое время. Она все искала его глазами, но его нигде не было видно. — Хочешь отдохнуть? — спросила Сэм спустя несколько минут. Мариса кивнула. — Я как раз думала о том же. Они прошли в служебную комнату и взяли по стакану чая со льдом из стоявшего там холодильника. Чокнувшись стаканами, сестры улыбнулись. — Я так рада, что ты здесь, — произнесла Мариса. — Уже и не думала, что ты приедешь. — Да я и не собиралась, — ответила Сэм. — Когда Патрик сообщил мне, что ты вернулась в Балтимор, — сказала Мариса, — я была просто в шоке. — Я не хотела тебя обижать, — призналась Сэм Мариса чувствовала себя очень напряженно — они очень давно шли к этому разговору. У нее даже закололо в груди, когда она посмотрела в глаза своей младшей сестры. Ее переполняли эмоции, как в тот момент, когда Сэм только что сошла с парома. — Мой ужасный брак… — начала Мариса. Сэм взяла ее за руки. — Тед, — поправила она. — Мне было так одиноко, — продолжила старшая сестра. — После того как умер Пол, а ты вернулась в Балтимор, он был рядом и, мне казалось, любил меня. И Джессику. — Знаю, — сказала Сэм. — Сначала я была очень рада за тебя. Но потом стала замечать, что ты исчезаешь. Ты теряла себя, а я теряла тебя. — Сэм, — проговорила Мариса. Она глубоко вздохнула, думая о том, как всегда хотела, чтобы ее младшая сестра училась у нее. Она хотела быть хорошим примером, показать Сэм нужную дорогу в жизни. — Я не знала, что делать. Это так тяжело объяснить… — Тебе не нужно ничего объяснять, — сказала Сэм. — Но… — Ты руководила этими клиниками для бедных. Ты помогла стольким женщинам, настрадавшимся от своих мужей. Я думала, ты все поймешь… Мне и в голову не могло прийти, что подобное случится с тобой. — Мне тоже. Я считала, что знаю все симптомы… Но он был таким милым сначала. Казалось, он так любит меня. — Разве не это говорят нам все женщины? — мягко проговорила Сэм. — Когда мы их спрашиваем, что происходит? Мариса кивнула, вспоминая, сколько женских рук она держала в своих ладонях, сколько уставших, смущенных и запуганных лиц она видела в тех клиниках. — Самое страшное, — простонала Мариса, — это то, что он сделал со щенком Джессики. Я все еще не могу поверить, что это из-за меня она пережила такое. — Знаю. Когда ты мне рассказала, я захотела приехать и убить его собственными руками. — Это последнее, что я тебе рассказывала. Мне казалось, я внушаю тебе отвращение. Именно тогда я наконец сбежала. Как я могла допустить, чтобы это зашло так далеко? — А я чувствовала себя совершенно беспомощной. Знаешь, что для меня было самым страшным? Узнать, что ты перестала понимать, насколько ты прекрасный человек, — »сказала Сэм. — Что? — потрясенно спросила Мариса. Сэм на секунду зажмурилась, потом взглянула на сестру сияющими глазами. — Я просто наблюдала, как много ты ему отдаешь. Ты была настоящей звездой в Школе медсестер. Кто из всего нашего класса готов был добровольно посвятить все свое свободное время вакцинации детей в самых неблагополучных районах нашего города? Моя сестра. Мариса слушала как завороженная. — Кто готов был репетировать на своей скрипке каждый вечер после занятий и домашней работы только для того, чтобы выдать потрясающее выступление в пятницу и субботу, чтобы наша ваза с чаевыми заполнилась доверху и мы смогли оплатить обучение в следующем семестре? Моя сестра. — Ох, Сэм, — пробормотала Мариса. — Ты играла как ангел. И я не говорю про падших ангелов, — продолжила Сэм. — Ты никогда не была падшим ангелом — им была я. Все время учебы в Школе медсестер я пользовалась тем, что ты — моя сестра. Именно у меня было слишком много свиданий с парнями и слишком мало пятерок. — Нет, Сэм, — возразила Мариса. — Ты всегда была чудом. У тебя самое доброе сердце на свете. Оно полно сострадания ко всем. Именно поэтому ты такая замечательная медсестра… и просто сестра, и тетя. — Ну, думаю, в нашей семье сострадания всегда было много, — сказала Сэм. — У тебя было столько любви, что ты делилась ею с ним. У тебя сердце из чистого золота, а он этим пользовался. Мариса слегка улыбнулась, вытирая слезы и беря карандаш. — Это замечательная строка для песни, — сказала она. — Думаю, ее можно продать в Нэшвилле… — У нее было сердце из чистого золота, — запела Сэм, на ходу придумывая мотив и наигрывая его на скрипке. — А он этим пользовался, — продолжила Мариса. — Он был стопроцентным мерзавцем, — придумала следующую строчку Сэм. — С сердцем из жести, — пропела Мариса. Сэм расхохоталась. Они импровизировали мотив, играя вместе так, будто никогда и не расставались. Ноты вылетали из их инструментов, они заиграли в одном ритме, отбивая такт носками ног, и Мариса вдруг поняла, что все будет хорошо. Сестры всегда решали жизненные проблемы при помощи музыки. Не раз они начинали свое выступление, волнуясь об экзаменах, или каком-нибудь больном, или о многих других вещах, а заканчивали вечер, провозглашая тосты, обнимаясь и танцуя от радости. Так было всегда. И так было сейчас. Они перешли от своей новой, только что написанной песни прямо к «Девушкам Голуэя», а от нее — к «Гусям на болоте». А потом, чтобы сыграть на что-то более сентиментальное и нежное, — к «Часовне в Маудбане». — Я написала новую песню, — сказала Мариса, когда они остановились, чтобы передохнуть. — Правда? — Ага. Называется «Гонимые штормом». — Автобиографическая? — спросила Сэм, хитро улыбаясь. — Чуть-чуть, — ответила Мариса, вновь глянув в открытую дверь и ища глазами Патрика. — Она очень простая — в тональности соль. — Ого! — воскликнула Сэм, прослушав первые несколько тактов. — Прелесть! Мне нравится это ми-минор. — Сердечные струны, да? — спросила Мариса. — О да. Помощь другим — в этом заключалась вся жизнь Марисы и Сэм, не меньше, чем в музыке. «Сердечные струны», — сказала Сэм, и Мариса знала, что именно они имеют значение. Они главные. Играя вместе с сестрой, Мариса смотрела в открытую дверь на паром, идущий через пролив. Она сосредоточилась на ритме, стараясь играть в такт с Сэм, но в то же время искала глазами высокого рыжеволосого ирландца, который свел их снова вместе, дотронулся до сердечных струн Марисы и вдохновил ее на песню. Глава 21 Адвоката звали Линдси Грант Уиншип. Она была партнером в адвокатской конторе «Хартфорд», офис которой располагался на Конститьюшн-Плаза. Высокие окна ее кабинета выходила на старое здание Капитолия, выстроенного из красного кирпича и увенчанного золотым куполом — аскетическое напоминание колониального прошлого штата Коннектикут. Лили сидела перед ее столом вместе с Лайамом, и ее сердце колотилось так, будто она только что пробежала длинную дистанцию. Хотя на самом деле она лишь собиралась ее начать. Линдси было около пятидесяти лет. Она была высокой, худощавой, с каштановыми волосами. Встретила она их тепло и дружелюбно, с первых минут внушая им чувство спокойствия и понимания. Ее манера общаться чем-то напоминала материнскую заботу, хотя ее карие глаза изучали любопытство и энтузиазм юной девушки. Кабинет был наполнен красками — картинами ее дочери, представлявшими собой замечательные абстрактные портреты и пейзажи с золотыми осенними листьями. Здесь же висели и фотографии ее дочери — от детства до института, лежали раковины и камешки, найденные на всевозможных пляжах, которые за всю свою жизнь посетила Линдси вместе с семьей. Она слушала внимательно, заполняя желтый блокнот пометками, по мере того как Лили рассказывала историю своего брака, побега, рождения Роуз и последних лет жизни по сегодняшний день. — Он принес предписание суда лично, не отправив его через судебного курьера. С его стороны это очень агрессивный шаг, — сказала Линдси, когда Лили закончила свой рассказ. — Эдвард всегда отличался агрессивностью. Хотя он ни разу меня не ударил… — ответила Лили. — Такие изощренные типы никогда не бьют своих жен, — сказала Линдси. — Они используют угрозы, чтобы постепенно внушить страх, что и сделал Эдвард, рассказав вам о Джуди. Он убедился, что вы полностью осознали будущие последствия… что, если вы переступите черту, он запросто может вас избить, в точности как Джуди. Это один из способов, которым он пытался вами управлять. — И чего мне теперь ожидать? — Он попытается использовать суд по семейным делам, чтобы напасть на вас. Мужчины, подобные ему, используют тяжбы об опеке над ребенком, чтобы уничтожить своих жен, одновременно сохраняя с ними контакт. Лили, мне очень жаль… но многие женщины во время подобных процессов испытывают на себе самое жестокое давление. — Но разве судья не разберется сразу, что он собой представляет? — спросил Лайам. На лице Линдси появилась выражение сомнения. — Он будет играть роль человека, обвиненного несправедливо. Он не только не признает своего поведения, но еще и будет его отрицать. Он будет выставлять напоказ свои добрые дела в качестве участника во всевозможных общественных организациях, будет представлять себя добросердечным и неравнодушным к другим человеком. В точности так, как он поступал с Лили, когда был на ней женат. — Я так долго не подозревала о настоящей его сущности, — сокрушалась Лили. — Я совершенно запуталась и не могла понять, что он на самом деле собой представляет. Он говорил мне одно, а поступал совершенно по-другому. Он говорил мне, что любит меня, но вел себя так, будто ненавидит меня. У меня ушло больше двух лет, чтобы понять, что мне нужно обращать внимание на то, что он делает, а не на то, что он говорит. Линдси кивнула: — Эдвард — это как пример из учебника. Ему свойственно управлять, манипулировать людьми, он чувствует, что имеет на это абсолютное право, и одновременно совершенно не уважает других людей. Он действительно верил, что владел вами, Лили. Выйдя за него замуж, вы стали его собственностью. Его бешенство из-за вашего побега и из-за того, что вы поняли, кто он есть на самом деле, будет теперь толкать его на новые действия. — Толкать на новые действия? — повторила Лили. — Любую попытку с вашей стороны отстоять свои права он будет воспринимать как акт агрессии против него. А склонность Эдварда считать вас своей личной собственностью будет, без сомнения, распространяться и на Роуз, — предупредила Линдси. — А как он отреагировал, когда вы ему впервые сказали, что беременны? — Когда я ему это сообщила, — ответила Лили, — он швырнул в дверь настольную лампу. Ногой пробил дыру в стене. Я никогда еще не видела его таким разъяренным. Тогда он мне сказал: «А моим мнением по этому вопросу никто не интересуется?» Его глаза стали совершенно пустыми, какими они становились, когда он выходил из себя. — Лили! — мягко проговорил Лайам, беря ее за руку. — Именно тогда вы решили уйти от него? — заключила Линдси. — Почти… — ответила она и запнулась, не желая вспоминать. — Лили, что произошло? Лили закрыла глаза. — После того как его гнев прошел, он обнял меня, стал укачивать, как ребенка, и сказал, что теперь все будет по-другому. Я подумала: «Может, это станет поворотным пунктом? Может, он наконец поймет меня?» Он еще сказал мне, что мы поедем на пикник. Будто он давно этого хотел. Она открыла глаза и посмотрела на Линдси, которая быстро делала заметки в своем блокноте. — Мы сели в машину, поехали покататься. Хотя была уже поздняя осень и почти все листья с деревьев опали, в тот день стояла прекрасная солнечная погода. Он включил музыку и взял меня за руку. Я чувствовала себя, будто заново родилась, — мне просто очень хотелось верить, что у нас все наладится. Я думала, что, может быть, ребенок изменит нашу жизнь к лучшему. Линдси кивнула. — Мы ехали на север в Массачусетс. Эдвард родился в Спрингфилде и всегда говорил, что, когда возвращается в родной штат, чувствует себя самым счастливым человеком на свете и будто молодеет. Несмотря на его плохое детство, там жили его любимый учитель и его тетки. Я еще подумала, что мы едем в гости к его семье. — Но вы ошиблись? Лили медленно покачала головой, вспоминая, что произошло. — Да, — ответила она. — Мы приехали в горы Беркшир[3 - Горы Беркшир — отроги Аппалачских гор в западной части штата Массачусетс.]. Там была небольшая зона отдыха для лыжников, где он в детстве учился кататься на лыжах. Дорога была очень красивая, кружила по холмам через густые леса. Эдвард рассказывал мне, как он любит лес: деревья придавали ему чувство близости к своим корням. Море принадлежало мне, а ему нравилось бродить по лесу. Мы поднимались по горной дороге… — Как называлась эта зона отдыха? — «Гора Блантайр», — ответила Лили. — На деревьях оставалось лишь по нескольку желтых листочков, но мы ехали все выше и выше, пока не попали в темный сосновый лес. И вдруг мы оказались на опушке, откуда открывался потрясающий вид. Мы припарковались на стоянке, рядом с другими машинами. День был очень теплым. И люди приехали туда погулять по горам и лесу. — А вы были беременны? — Да. Но к тому времени я уже чувствовала себя хорошо. После поездки мне очень хотелось размять ноги и подышать свежим воздухом. Он достал корзинку с продуктами для пикника… Лайам отвернулся, будто не мог больше слышать рассказ об этом дне, проведенном с Эдвардом. А может, он предугадывал, что последует дальше. — Мы пошли вверх по тропе, — продолжила Лили, — обогнали несколько человек, все нам улыбались и кричали: «Привет!» Эдвард говорил мне о том, что, когда родится наш ребенок, он будет учить его кататься на лыжах, что зимой мы будем приезжать туда каждые выходные, а может, даже летом или осенью, чтобы просто погулять в лесу. А лето, конечно, мы будем проводить в Хаббардз-Пойнт. — Много людей вы встретили на тропе? — спросила Линдси. — Сначала было много, — ответила Лили. — Но потом гулявших становилось все меньше. — Она дышала ровно и глубоко, вспоминая тот день. — Все было просто замечательно. Я уже захотела есть и думала, что мы скоро остановимся. Тропа, по которой мы шли, была очень пологой. Он выбрал длинный, удобный маршрут — идти было легко, и я помню, что даже почувствовала благодарность за его заботу. Эдвард всегда любил очень крутые тропы, по которым приходилось взбираться вверх чуть ли не как настоящим альпинистам. Но в тот день мы шли по легкому пути. И все равно вдоль тропы иногда встречались довольно крутые и глубокие обрывы. Я помню, что даже почувствовала легкое головокружение, но не сильное. Я родилась в Новой Англии, и я довольно закаленный человек. — Лили… — начал было Лайам, но замолчал. Он внимательно смотрел на нее — чувствовал, что она собиралась рассказать. — Вдруг Эдвард остановился. Мы стояли на длинном прямом участке тропы, над обрывом. И тут он сделал такую простую вещь… он посмотрел налево, потом направо… — с трудом выговорила Лили. — И я все поняла. Линдси и Лайам, замерев, смотрели на нее. У Лили волосы зашевелились на голове, когда она вспомнила, что случилось потом. Эдвард оглядывался, чтобы убедиться, что никто не увидит, как он столкнет ее с обрыва. — У него в тот момент было такое деловое выражение лица! Взгляд очень сосредоточенный, а глаза совсем черные. Он шагнул ко мне, схватил меня за запястье. Лили громко сглотнула, съежилась, как от страха, заново переживая то, что она так часто видела в своих снах, своих ночных кошмарах об Эдварде. Самой жестокой, самой страшной частью этих снов было то, что одновременно казалось и самым безобидным — то, как он остановился и взглянул, будто совершенно без всякого умысла, вверх и вниз по тропе. — Он попытался столкнуть вас с обрыва? — спросила Линдси. — Попытался убить вас? Лили кивнула. — Он не хотел ребенка, — произнес Лайам. — И меня, — дополнила Лили. — Но он, вероятно, унаследовал бы все, чем вы владели, — предположила Линдси, показав ручкой в сторону финансовых документов, которые принесла с собой Лили. — Тут вдруг сработал мой инстинкт самосохранения, — продолжила Лили. — Я услышала, что закричала, буквально завизжала, и одновременно стала карабкаться вверх по склону. Он стал тянуть меня за руку, крича на меня. Почти тут же прибежал какой-то человек — по-моему, молодой парень, который гулял один. Я была в истерике. Я схватила его за руку и умоляла его свести меня вниз к сторожке в начале тропы. — А что сделал Эдвард? — Он заявил, что я просто боюсь высоты и что я все выдумала. Тот парень смотрел на меня как на сумасшедшую. Я видела — он поверил Эдварду! А я бормотала что-то непонятное. Тут подошли несколько пар пожилых людей. Я не знаю, что они подумали, но они помогли мне спуститься вниз. Эдвард шел позади. Линдси, я уверена, что он хотел меня убить. Вы верите мне? — Верю, Лили, — ответила адвокат. В этот момент Лили в глубине души почувствовала, что может полностью доверять Линдси Грант Уиншип. Глаза адвоката смотрели на нее прямо, а голос был решительным. — Я не позволила ему отвезти меня домой, — сказала Лили. — Я позвонила бабушке, и она приехала за мной. — Вы поступили очень мудро. — Больше в его квартиру в Готорне я не вернулась, — продолжила Лили. — И именно тогда, в машине бабушки по пути к ней домой, я начала думать, как мне от него уйти. Я только что стала свидетелем того, насколько убедительно он может выглядеть. Как он способен выставить меня сумасшедшей, а себя совершенно нормальным. Именно так оно и будет дальше. Он никогда не позволит мне уйти. И мы с бабушкой начали планировать мой побег. — А потом вы убежали? — В Кейп-Хок, — ответила Лили. Она постаралась взять себя в руки и посмотрела в окно на старое здание Капитолия. — Его нет в свидетельстве о рождении Роуз, — сказал Лайам. — Именно поэтому он и подал заявление в суд с требованием провести анализ ДНК, — ответила Линдси. — Мы можем с ним бороться? — Да. Мы можем затянуть дело, но он выиграет. Судья заставит вас сделать анализ крови Роуз. Вы должны быть к этому готовы, Лили. В этом деле Эдвард собирается представить себя в виде жертвы — вы на девять лет лишили его ребенка. В суде вы его увидите оскорбленным, нежным отцом, который старается вернуть Роуз нормальную жизнь. Сердце Лили учащенно забилось — она уже видела Эдварда в этой роли: добрые, как у щенка, глаза, мальчишеская улыбка, фальшивая смиренность. Она постаралась представить себе, как это расценит судья — скорее всего, увидит в нем пострадавшую сторону. — Чего он хочет? — спросил Лайам. — Хороший вопрос, — произнесла Линдси. — Потому что то, что он хочет, по его словам, и то, что он хочет на самом деле, — две разные вещи. Лили, в этом деле вам понадобятся все ваши силы. Эдвард, вероятно, заявит, что хочет полной опеки над дочерью. — О боже! — Конечно, на самом деле она ему не нужна. Лили изо всех сил старалась сидеть спокойно и выслушать адвоката до конца. — Для него это игра, цель которой — сломить вас. Он собирается использовать суды, чтобы нападать на вас, а Роуз будет использовать в качестве орудия нападения. Ему не нужна полная опека. Он, вероятно, не хочет и частичной опеки. Если суд предоставит ему право посещения ребенка, он, скорее всего, даже не будет приезжать в отведенные ему часы. Он станет пропускать все встречи. Но в нашем арсенале есть очень серьезное оружие. — Какое? — спросил Лайам, потому что Лили даже не могла говорить — настолько плохо ей было от всего услышанного. — Алименты на ребенка. Если анализы докажут, что он отец ребенка, мы можем попросить суд потребовать от него выплаты алиментов на Роуз. — Я ни за что не возьму его денег, даже если буду голодать! — воскликнула Лили. — Я знаю, Лили, — произнесла Линдси. — Но именно так играют в подобных судебных тяжбах. Играют? Разве это игра? У Лили не укладывалось это в голове — она была совершенно ошеломлена и как будто находилась в самом страшном кошмарном сне, чувствуя, как кружится голова. — Суд назначит человека, который называется «опекун на время судебного процесса», — сказала Линдси. — Кто-то, кто, по мнению суда, будет лучше всего заботиться о ребенке, пока будет рассматриваться это дело. Лили почувствовала, как мир уходит у нее из-под ног. Ей казалось, что она падает в пропасть — глубокую и черную. Человек, который будет лучше всего заботиться о ее ребенке? Кто-то вместо нее? Она почувствовала, как Лайам взял ее за руку. — Не могу в это поверить, — с трудом прошептала Лили. — Я не желаю, чтобы Эдвард вообще появлялся в ее жизни! — Знаю, — сказала Линдси. — Давайте вообще не будем доводить до этого. Попробуйте противиться проведению анализа на отцовство как можно дольше, — посоветовал Лайам. — И не важно, во сколько это обойдется. Если на это уйдет все, что у нас есть, все равно оно будет стоить того. Главное, чтобы он не добрался до Лили и Роуз. — Слушание назначено на следующую неделю, — сообщила Линдси. — Мы должны предстать перед судьей Портером в суде по семейным делам в Сильвер-Бей. Я собираюсь использовать историю болезни Роуз в качестве тяжелой артиллерии. — Мы там будем, — вмешался Лайам. — И мы расскажем судье, что собой представляет Эдвард Хантер. Линдси внимательно посмотрела на Лили, будто стараясь укрепить ее силы, ее способность выдержать длительную судебную тяжбу, которая им предстояла. — Мне нужно было и дальше прятаться, — проговорила Лили. — Так ведь? Линдси промолчала. Глава 22 С верхней палубы «Рыжего хвоста» — парома Кейп-Хок — Патрик, казалось, мог видеть вдаль до бесконечности или почти до бесконечности. Легкий туман закрывал лишь самые вершины массивных утесов, окружавших этот огромный фиорд. Он видел сосны, цепляющиеся за скальные откосы, а на их ветвях точки белых голов взрослых орланов; серебристые от тумана гавань и бухту Кейп-Хок; поверхность воды, изрезанную белыми пенными следами, тянущимися за кормой рыболовецких судов и катеров, наполненных любителями китов; зябь от черных спин ныряющих китов; длинную красную крышу гостиницы, уютно пристроившуюся на краю городка; причал, рядом с которым стоял магазинчик Лили, где сейчас ее заменяла Мариса. Патрик облокотился на поручни, будто пытался расслышать музыку за ревом двигателя парома, когда судно отходило от причала Кейп-Хок. До сих пор он вспоминал взгляд Марисы, когда та заметила свою сестру в капитанской рубке. Глядя на магазинчик, он представлял себе, что рассказывает Марисе о том, как все произошло. С другой стороны, может, ему лучше отправиться назад в Коннектикут? Сначала он разузнает для Лайама все, что сможет, а затем поедет домой. После того, через что они с Сандрой прошли во время бракоразводного процесса, снова поверить в нормальную семейную жизнь было нелегко. Мэйв призвала его к этому, велев ему попытать счастья с Марисой. Он вглядывался в магазинчик, и его сердце начинало учащенно биться от одной только мысли, что внутри находится она. — Извините, что я так задержался, — раздался голос за его спиной. — Но я должен был убедиться, что мой помощник поднялся на мостик. — Конечно. — Патрик повернулся к Ти Джею Магину, выходящему из рубки «Рыжего хвоста». — Итак, вы приятель сестер Махун? — спросил Ти Джей. — Угу, — ответил Патрик. — Я не раз видел Марису в городке, а мой хороший приятель Лайам Нил встречается с ее подругой Лили, — сообщил Ти Джей. — Мориса держится замкнуто. Никогда бы не догадался, что она и Сэм — сестры. — Да? — спросил Патрик. — И почему же? Ти Джей рассмеялся: — Сэм совершенно другая. Вчера, впервые попав на мой паром, она подошла прямиком к рубке и попросила разрешения войти. Вообще-то это против правил… — Знаю. Береговая охрана обычно не одобряет, когда капитаны стотонных судов флиртуют с пассажирками, — засмеялся Патрик. — Надеюсь, вы меня не выдадите! — весело парировал Ти Джей. — Но, как бы там ни было, я впустил ее. Как можно сказать нет, глядя в такие зеленые глаза, как у нее?! — Зачем она приходила? — Она попросила показать ей достопримечательности, когда мы подходили к городу. Думаю, она заметила вот это… — Он показал на наклейку, красующуюся на иллюминаторе рубки. Патрик пригляделся и увидел на ней эмблему Корпуса мира. — Она сказала мне, что узнает родственные души издалека. — То есть? — Оказывается, мы в свое время работали в одних и тех же местах. Я научился управлять паромом в Южной Америке, где мы строили школу для одной деревеньки. А как раз в том месте, но на другом берегу реки она помогала организовывать госпиталь. В общем, я показал ей основные достопримечательности городка — гостиницу, сцену для фестиваля, доки, катера любителей китов. Когда люди приезжают в Кейп-Хок, нетрудно догадаться, что они ожидают увидеть. — А жизнь здесь довольно спокойная, да? — Точно. Именно это мне и нравится, — произнес Ти Джей. — Мир стал слишком суетливым местом. А мне по душе покой и тишина Кейп-Хок. Патрик кивнул. Он посмотрел через бухту в сторону причала. Ти Джей был прав — с парома все выглядело мирно и спокойно. Так почему же Патрик не чувствовал спокойствия в своей душе? Вон Джессика гуляет с Флорой — он видит их на лужайке перед гостиницей. Дверь магазинчика открыта, но Марисы не видно. — Так вы живете здесь? — спросил он, повернувшись к Ти Джею и взглянув на него внимательнее. — Да. У меня квартирка над паромной конторой, рядом с доками. А что? — Я подумал, что вы можете знать кое-кого из тех, кто крутится в гавани. Ти Джей рассмеялся: — Большинство из них — это члены семьи Нилов. Именно эта семья владеет половиной города, так сказать. Энн управляет гостиницей, Джуд — катерами для туристов, а Лайам руководит местной океанографической программой исследований. Хотя сейчас его здесь нет. Патрик кивнул с понимающим видом, как старый опытный полицейский. — Я знаком с Лайамом, — сказал он. — Но вообще-то я интересуюсь Джеральдом Лафаргом. Выражение лица Ти Джея изменилось, в его взгляде вдруг появилась настороженность. — А что с ним такое? — Буду с вами откровенен. Я хочу узнать, где он сейчас находится. — Зачем это вам? Что вы хотите знать об этом подонке? Что он натворил? И раз уж на то пошло, почему вы спрашиваете о нем именно меня? Патрик явно утратил часть своих полицейских способностей. В те годы, когда он расследовал исчезновение Мары Джеймсон, никто из людей, опрашиваемых им, не задавал ему больше вопросов, чем он сам. — Слушайте, — сказал Патрик, — я просто полицейский в отставке, а Лайам попросил меня об услуге. — А! — воскликнул Ти Джей, снова смягчаясь. — Если это нужно для Лайама, то никаких проблем. Лайам — замечательный парень, настоящий борец за охрану природы. Прямая противоположность компании Лафарга. Эти парни считают, что природные ресурсы существуют на земле лишь для их личного обогащения. Они самые безнравственные люди, которых я видел. А уж поверьте, за годы работы на море я повидал много способов ловли рыбы. — Как вы думаете, где сейчас может быть Джеральд? Ти Джей внимательно посмотрел на воду, будто вглядывался во что-то. — Даже удивительно, что вы спрашиваете об этом именно сейчас, — сказала он задумчиво. — Последнее время до меня доходят разные слухи. — Например, какие? — Один человек сказал мне, что Лафарг на юге рыбачит у какого-то рифа в проливе Род-Айленд. — Довольно далеко забрался, вам не кажется? — Не для Джеральда. Он отправится куда угодно, где пахнет деньгами. — И какие же там могут быть деньги? — Не знаю… Я слышал о каких-то чудовищных волнах, которые гонит на берег хвостовая часть урагана. Эти волны разбиваются об этот самый риф, а заодно приносят в район множество необычных рыб. — Да, Лайам об этом говорил, — вспомнил Патрик. — Но половина видов как раз отсюда, из северных вод. Думаю, там полно акул да самых разных морских млекопитающих, которых закон запрещает ловить. — Лафаргу все равно, что попадается в его сети, — ответил Ти Джей, покачав головой. Тут Патрик услышал, как двигатели парома начинают сбавлять обороты. Они подходили к пристани на другом берегу пролива. Ти Джей извинился и отправился в рубку руководить швартовкой. А Патрик, пройдя на корму, стал наблюдать, как пассажиры садятся в свои автомобили. Весь процесс выгрузки и погрузки занял около пятнадцати минут — под руководством палубных матросов легковые машины и грузовики быстро съехали на берег, а автомобили, направляющиеся в Кейп-Хок, заполнили палубу. Патрик полной грудью вдыхал морской воздух, чувствуя, как паром плавно поднимается и опускается на волнах. Поймав себя на том, что смотрит через узкий пролив на дверь магазинчика Лили, он принял решение. Когда он вернется в Кейп-Хок, то пойдет прямиком к Марисе и пригласит ее на ужин. Он не может уехать, не поговорив с ней, не попытав счастья. Вдруг краем глаза он заметил белый микроавтобус, въезжающий на паром. Белые микроавтобусы не редкость в этих местах, особенно во время фестиваля — в Кейп-Хок до сих пор приезжали всевозможные ансамбли, и многим из них требовались микроавтобусы и даже грузовики, чтобы перевозить инструменты и музыкантов. В таких микроавтобусах были окна и сиденья для пассажиров, а борта разрисованы названиями ансамблей и изображениями трилистника[4 - Трилистник — эмблема Ирландии.], гитар и скрипок. Но микроавтобус, привлекший внимание Патрика, был совершенно не похож на остальные. У него не было окон, зато он был оснащен холодильной камерой — Патрик заметил вентиляционные отверстия на его крыше и лужицу воды между его колесами на металлической палубе парома. Эмблема на его борту не имела никакого отношения к музыке или Ирландии. На ней был изображен дельфин, стоящий на хвосте и держащий в плавниках большой разноцветный мяч. Патрик достал из кармана фотографию, которую распечатал из полицейского интернет-сайта. Сравнив изображение со стоящим внизу микроавтобусом, он испытал то же самое чувство, которое всегда испытывал раньше, когда полицейское расследование давало интересный результат. А самое интересное было то, что за рулем белого микроавтобуса сидел Джеральд Лафарг. Даже несмотря на то что они репетировали с Сэм совсем недолго, Мариса была уверена, что они почти готовы выступать. Они сыграли все свои любимые мелодии, а к концу дня Сэм уже знала «Гонимые штормом» наизусть. Мариса испытывала к своей сестре огромную нежность и была безмерна счастлива, что они снова вместе. Она помнила, как начала играть на скрипке в четвертом классе школы, а приходя домой с уроков музыки, учила сестру всему, чему научилась сама. На следующий год, когда Сэм тоже поступила в музыкальную школу, она поразила преподавателя тем, что уже знала, как играть вибрато, в то время как остальные ученики старательно перебирали струны пиццикато, играя «У Мэри был барашек». После такой долгой разлуки присутствие Сэм казалось просто чудом. Мариса подумала о том, что ей сказала Энн — сестрам иногда необходимо расставаться на некоторое время. И хотя она никогда не поверила бы в такую возможность, но получается, что они вернулись друг к другу, став сильнее, чем прежде. И она понимала, что должна благодарить за это Патрика. — Что тебе сказал Патрик? — спросила Мариса сестру. — Как он уговорил тебя приехать ко мне? — Он много чего говорил. Но что меня действительно убедило, так это аудиокассета с нашей записью. — С нашей записью? — «Падших ангелов», — ответила Сэм. — Откуда она у него? — Ему ее дал один приятель из окружной прокуратуры Балтимора. Старый наш поклонник. — И она была у Патрика? — уточнила Мариса, посмотрев в открытую дверь на гавань. — Угу. И судя по тому, как он выставил ее именно на то место, где ты поешь «Утесы Дууниина», он выучил ее наизусть. Мариса даже вздрогнула от волнения, представив себе, как Патрик слушает запись с ее пением. — Он сказал, что вы с ним просто друзья, — лукаво произнесла Сэм. — Так оно и есть, — ответила Мариса Сэм кивнула, сдержав улыбку. — Ладно, — воскликнула она. — Что ладно? — Да так… — проговорила Сэм, беря старшую сестру за руку. — Может, вы забыли, как следует читать в своем собственном сердце. Вы оба. — Мы оба? — Ты и Патрик, — мягко сказала Сэм. — Знаешь, он напоминает мне Пола, когда вы с ним только встретились. Патрик буквально наизнанку вывернулся, чтобы привезти меня сюда. — Он хотел, чтобы мы были вместе, — согласилась Мариса. — Но это он делал не для меня, — произнесла Сэм Мариса опять посмотрела в открытую дверь, чувствуя холодок по спине. — Ты целый день его высматриваешь, — заметила Сэм. — Все время поглядываешь на улицу. — Просто хочу его поблагодарить, — сказала Мариса, — за то, что вернул тебя мне и Джессике. — Смотри, паром подходит, — воскликнула Сэм. — Ты собираешься встретиться с Ти Джеем? — спросила Мариса. — Он сказал, что зайдет в гостиницу чего-нибудь выпить, — ответила Сэм. — Я, может, тоже заскочу туда. — Тогда пошли сейчас, — поторопила Мариса. — Поговорим с Энн и узнаем, когда нам выступать. Сестры прошли по пристани и поднялись по лужайке к гостинице. Солнце растопило остатки тумана, окрасив все яркими золотыми красками. Даже трава на лужайке высохла, и гости фестиваля снова расположились на одеялах прямо на земле. На сцене выступал ансамбль из Дублина, состоящий из двенадцати музыкантов, которые играли веселую и зажигательную мелодию. Джессика со своей подружкой Элли сидели в беседке на вершине холма вместе с Флорой, которая смотрела в море, будто ждала возвращения своего хозяина. Сестры поднялись по ступенькам гостиницы, прошли через широкую веранду и зашли в холл. За конторкой стояла Энн, делая отметки в гостевой книге. Увидев их, она улыбнулась: — Привет, Мариса! И… я сама догадаюсь — вы, должно быть, Сэм! — А вы Энн? — Добро пожаловать! — пригласила Энн. — Мы так много о вас слышали. И уже начали думать, что вы потерялись где-то в Андах. — Чуть не потерялась. — Сэм сжимала руку Марисы. Мариса и Энн обменялись взглядами, и Мариса почувствовала благодарность к своей подруге. — Как бы там ни было, вы как раз успели на фестиваль, — сообщила Энн. — Мы все затаив дыхание ждем вашего с сестрой выступления — никто еще не слышал, как играет Мариса. А уж услышать вас вместе! Как насчет воскресного вечера? Вам подходит? Это заключительный день фестиваля, и будет полно зрителей. — Замечательно! — согласилась Сэм. Тут в холл вошла целая толпа мужчин. Мариса узнала их — это была дневная смена матросов «Рыжего хвоста», парома Кейп-Хок. Они явно только что сменились и направлялись в бар. Среди них был Ти Джей Магин. Когда он заметил Сэм, его губы медленно растянулись в улыбке. — Привет! — воскликнул он. — Как дела? — Замечательно! — ответила Сэм. — Я здесь с сестрой. — Могу я угостить вас, чтобы отпраздновать ваше воссоединение? — спросил он. — Думаю, я подожду Патрика, — отказалась Мариса. — Патрика? Я разговаривал с ним на пароме, — сообщил Ти Джей. — Он вернулся с нами, а потом я видел, как он отправился на своей машине в сторону утесов. Сердце Марисы упало. Взглянув на Сэм, она заметила, как озабоченно смотрит на нее сестра. Сэм всегда могла читать душевное состояние Марисы как открытую книгу и видела, что она сильно расстроилась. — А может, пойдешь с нами? — спросила Сэм. — Да нет. — Мариса старалась говорить весело и непринужденно. — Идите вдвоем. Сэм сжала руку Марисы. — Еще увидимся, — сказала она, направляясь в бар вместе с Ти Джеем. — Обязательно! Энн занялась людьми, только что прибывшими на пароме, — все хотели остановиться в гостинице. Мариса медленно прошла к двери и, выйдя на веранду, стала слушать ансамбль из Дублина, наблюдая, как Джессика и Элли играют с Флорой на лужайке. Мариса села на ступеньках лицом к сцене, лужайке и ярко-синей бухте, раскинувшейся между двумя скалистыми мысами. Вода казалась такой спокойной… ничем не напоминала гонимые штормом лодки. А эта песня все равно звучала в ее голове, и она думала, как странно, что она написала такую песню для человека, которого почти не знала. Глава 23 К тому времени, когда Патрик закончил следить за белым микроавтобусом, было уже около восьми часов вечера. Он вернулся в город и проехал мимо магазинчика Лили, переживая, что Мариса уже ушла домой. И точно — свет в магазине не горел, а дверь была заперта на ночь. Он упустил свой шанс пригласить ее на ужин. Окно его пикапа было опущено, поэтому он услышал знакомый лай и, посмотрев в ту сторону, увидел Флору на лужайке перед гостиницей. Собака играла с Джессикой в мяч. Остановив машину, Патрик направился к ним по траве. На сцене играл ансамбль под названием «Семь арф», и его музыка напомнила ему молодость, заставив сердце забиться чаще. Он остановился, чтобы послушать, и тут заметил Марису. Она его не видела — сидела на верхней ступеньке веранды гостиницы, глядя то на дочь, то на воды бухты, и казалась погруженной в свои мысли. Патрик вдруг оробел. Именно этого момента он ждал. Он проделал длинный путь из Коннектикута, чтобы встретиться с Марисой. Во время их разговора по телефону ее голос звучал так дружелюбно, будто приглашая его. Почему же он так нервничал? Ее темные волосы красивой волной спадали ей на глаза. Он глубоко вздохнул. Его сердце учащенно забилось, когда он медленно пошел к гостинице, а потом сел рядом с ней. Сначала они даже не говорили, а только, улыбаясь, смотрели друг на друга. Патрик не мог поверить, что находится здесь, в далеком северном городке рядом с этой спокойной, сдержанной женщиной, образ которой преследовал его с тех пор, как он впервые увидел ее. Не осознавая, что он делает, он протянул руку и убрал волосы с ее лица. Его пальцы задержались на мгновение, а потом он опустил руку. Она с удивлением взглянула на него. — У тебя такие красивые глаза, не нужно их прятать, — сказал он. — Спасибо, — произнесла она. — Ты, наверное, подумала, что я пропал, — сказал он. — Да, была такая мысль. — Хотел дать вам с сестрой время побыть вместе, — пояснил он. — Я это ценю, — прошептала она. — Но я как раз начала скучать по тебе. Он не мог отвести от нее глаз, пораженный тем, как приятно было ему слышать ее слова. Вечерний воздух был прохладным и прозрачным — в нем не осталось и следа дневного тумана. Начали появляться звезды, мигая в темнеющем небе над водами бухты. — Чем ты занимался? — поинтересовалась Мариса. — Работал детективом, — ответил он. — Для Лайама? — Ну да, — сказал он и улыбнулся. — Был в полицейской засаде. Он шел по следу Лафарга, и единственное, что могло бы его оторвать от этого дела, — возможность увидеть ее. Слишком поздно для ужина, но хотя бы несколько минут можно посидеть на ступеньках гостиницы Кейп-Хок. — Не хочу мешать твоему расследованию, — сказала она. Он взглянул на нее. — На самом деле, — продолжила она, — я тут подумала, что тебе может понадобиться помощь. Его улыбка стала шире. — Правда? Мариса кивнула: — Думаю, моя сестра сумеет присмотреть за Джессикой и Флорой, если тебе вдруг понадобится помощник. Могу себе представить, как скучно бывает в засаде, когда не с кем поговорить. — Это точно, — согласился он. — Тогда я только предупрежу Сэм и тут же вернусь, хорошо? — Хорошо! — согласился Патрик, глядя, как она побежала в гостиницу в сторону бара, и едва веря тому, что она ему сейчас предложила. Сандра терпеть не могла, когда у него была подобная работа, просто слышать об этом не хотела. И уж, во всяком случае, ни за что бы не согласилась отправиться с ним в засаду. Мариса, наверное, тоже бы отказалась, если бы знала, что это такое на самом деле. К нему подбежала Флора, а за ней — Джессика. Патрик погладил собаку за ушами, именно так, как она любила, улыбнувшись дочери Марисы. — Очень мило с твоей стороны, что ты так заботишься о Флоре, — сказал он. — Она просто чудо! — воскликнула Джессика. — Она лучшая собака в мире, не считая Тэлли. — А кто это Тэлли? — спросил Патрик. Но Джессика вместо ответа повернулась и снова кинула желтый теннисный мяч. Флора бросилась за ним, а девочка следом. Они промчались по лужайке в сторону беседки на вершине холма. Патрик видел, как Флора схватила мяч и галопом взбежала по ступенькам этого небольшого круглого строения. — Патрик, привет! — окликнула его Сэм, выходя на веранду. — Привет, Сэм! — Сегодня это их любимое место, — сообщила Сэм, глядя на Джессику и Флору. — Сначала с ними еще была Элли. Патрик видел, как Джессика сидит в беседке, обняв собаку за шею и что-то нашептывая ей на ухо. — Я ей так благодарен, что она приглядывает за моей собакой, — сказал Патрик. Сэм бросила на него удивленный взгляд. — Ты разве не знаешь? — спросила она. — Это твоя собака за ней приглядывает. В ее голосе прозвучала такая нежная, почти печальная нотка, что Патрик хотел спросить, что она имеет в виду. Но в этот момент из двери гостиницы вышла Мариса, а следом за ней Ти Джей. — Ты серьезно не против? — Провести время со своей племяшкой? — переспросила Сэм. — Да я только рада! — А я еще немного побуду с вами, если не помешаю, — сказал Ти Джей. — Потом отправлюсь домой — у меня завтра утренняя смена на пароме. Сэм улыбнулась и кивнула, а Мариса взяла свою куртку и сумку. Они крикнула Джессике, что долго не задержится, и Джессика помахала рукой в ответ, чтобы показать, что она ее слышала. Они вдвоем прошли через лужайку к пикапу Патрика. Вокруг на траве расположилось множество народу послушать музыку, и он чувствовал на себе их взгляды, гордясь тем, что его видят рядом с Марисой. Играла ирландская музыка, подхватываемая вечерним бризом. Патрик открыл дверцу для Марисы, потом, обойдя машину, сел сам и запустил двигатель. Они проехали вдоль причала, а затем повернули на дорогу, которая, петляя, вывела их на покрытые соснами холмы Кейп-Хок. Отсюда бухта казалась накрытой темно-синим одеялом. Вода в тени утесов на той стороне пролива уже сливалась с сушей. Сумеречное небо было чистым, темно-синим, и на нем тут и там уже появились серебряные звезды. Казалось, они висели на ветвях деревьев, низко нависавших над дорогой. Патрик следовал по тому же маршруту, по которому он ехал за белым микроавтобусом Лафарга. На этом участке дороги домов было не много. Изредка в лес уходили старые грунтовые дороги, по которым когда-то вывозили бревна. — Можешь рассказать мне, что же такое мы делаем? — спросила Мариса. — Конечно, — ответил он. — На прошлой неделе у рифа Блок-Айленд Лайам видел одного человека из Кейп-Хок. Во-первых, канадские рыбаки не имеют права рыбачить в водах Штатов. Но Лайам говорит, что этот парень не только рыбачил. Он ловил дельфинов. Сегодня я случайно увидел, как этот человек съезжал с парома в Кейп-Хок. — Так это хорошая новость, — проговорила Мариса. — Раз он здесь, то его нет в Новой Англии и он оставил дельфинов в покое. — Сначала я тоже так подумал, — продолжил Патрик. — Но Лайам и Ти Джей говорят, что Джеральд Лафарг — скользкий тип. Сегодня днем он вел микроавтобус с холодильником, поэтому я хочу посмотреть, что там внутри. — Джеральд Лафарг? — переспросила удивленно Мариса. — Да, — сказал Патрик, сворачивая на грунтовую дорогу, которая, петляя, уходила вдоль фьорда вниз в долину. — Но он живет не здесь, — сообщила она. — Я его плохо знаю, но видела, как он выходит из дома на другой стороне города, там, где почта. Дорога, ведущая к его дому, рядом со стоянкой, и я, когда приезжаю за письмами и газетами, часто вижу, как он или его жена отъезжают от их дома. Патрик прищурил глаза. Странно! Он сегодня сам видел, как Лафарг заехал за маленький красный дом в конце дороги, вышел из микроавтобуса, и там его встретила какая-то женщина. Патрик тогда решил, что этот браконьер вернулся домой. Но, может быть, это была просто банальная интрижка и у Лафарга в этом поселке жила любовница? На этом участке дороги лес был настолько густым, что Патрику пришлось включить фары. Когда они доберутся до места, темнота скроет его пикап, но сейчас зажженные фары заставляли его нервничать. Местные жители вряд ли ожидают увидеть здесь машину в такой поздний час — в округе было всего несколько домов, две-три грунтовые дороги да пара коптилен. — А ты знаешь его жену? — спросил Патрик. — Да, в общем, нет. Но я ее видела. — Она невысокая, светловолосая, со спортивной фигурой? — Он представлял себе ту женщину, которая сегодня встречала Лафарга у порога красного дома. — Нет, — ответила Мариса. — Она высокая, как я. И рыжая, как Сэм. — Странно, — пробормотал Патрик. Когда они подъехали к красному дому, он выключил фары.»Медленно проезжая мимо него, Патрик заметил, что микроавтобус все еще стоит во дворе, а в окнах дома горит свет. Шторы на окнах задернуты, а из трубы идет дымок. Патрик проехал вперед еще с полкилометра, потом свернул на очередную грунтовую дорогу, которую приметил днем. Петляя, эта дорога шла по густому лесу и выводила как раз к поляне позади красного дома. Отсюда для них с Марисой открывался прекрасный обзор. Он выключил двигатель. Над головой переплетались ветви сосен, а их стволы образовывали естественное прикрытие для машины. Трудно было найти лучшее место, откуда можно было следить за Лафаргом. Или сидеть рядом с Марисой. Окруженные деревьями, они были совершенно одни. Вдруг осознав это, он почувствовал, как сильно забилось его сердце, и это волнение никак не было связано со слежкой за браконьером. — Мне нравится запах леса, — прошептала Мариса. — Мне тоже. А ты выросла в этой стране? — Нет. В Ньюпорте, на Род-Айленде. На Спринг-стрит, за церковью Святой Троицы. Ньюпорт очень похож на большие города. — Я знаю Ньюпорт, — сообщил Патрик. — Я рос на побережье Коннектикута, и мы часто ездили туда на выходные. Там всегда было весело — но я не ходил под парусом, а мой отец был небогат, поэтому мне казалось, что я там чужой. — Я тоже не ходила под парусом, и мой отец тоже был небогат, — сказала Мариса. Патрик на мгновение оторвал взгляд от красного дома и заметил, что она ему улыбается. — Правда? — воскликнул он. — А мне тогда казалось, что все девушки в Ньюпорте катаются на яхтах. Я представлял себе, что они ходят в частные школы, у них — вклады в банках… А я был лишь сыном полицейского и собирался стать полицейским. — Мой отец был учителем, — сказала Мариса. — А мама — медсестрой. — Именно поэтому вы с Сэм?.. — Да, — ответила Мариса. — Мы ходили в обычную среднюю школы, где преподавал наш отец, и часто слышали от матери рассказы о людях, которым она помогала в пункте «Скорой помощи», где работала. Она на самом деле заботилась и волновалась обо всех — мы видели, что она любит свою работу, что она ей небезразлична. За годы работы она спасла много жизней. Это были люди, попавшие в автомобильные аварии, люди, которые чуть не утонули, маленькие дети, подавившиеся во время еды, или дети с высокой температурой… Она и привила нам с Сэм любовь к этой работе. — А кто привил любовь к музыке? — спросил Патрик Мариса рассмеялась: — В Ньюпорте полно любителей музыки. В одной знакомой семье было десять детей, и они обычно давали концерты в нашей церкви. Каждый из них играл на каком-нибудь инструменте. Нам с Сэм очень хотелось на них походить, поэтому с четвертого класса школы я стала заниматься скрипкой, а она — через год после меня. — И вы так здорово играли, что смогли оплатить обучение в Школе медсестер, давая концерты, — сказал Патрик. Мариса кивнула: — Нам это очень нравилось. Мы обычно так много работали в течение недели, что почти не виделись. Но когда наступали выходные, мы прыгали в машину и отправлялись в Джорджтаун или в один из двадцати баров в Балтиморе — короче, в любое место, куда нас приглашали. Мы выступали вместе, и, даже если за всю неделю мы ни разу не репетировали, мы просто играли на скрипках и пели дуэтом так, будто занимались этим каждый вечер. — Могу сказать, что ваши выступления — это нечто, — тихо произнес Патрик. — И уверен, что и сейчас вы играете не хуже. — Откуда ты знаешь? — спросила Мариса. — Я упросил Сэм вернуть мне вот это, — сказал он, вставляя ту самую кассету в магнитофон. Нажав кнопку «Воспроизведение» и убавив громкость, он посмотрел на Марису, в то время как из динамиков полилась веселая и живая ирландская песня в исполнении ее и Сэм. — Мы с Сэм никогда не записывали свои выступления, — произнесла Мариса. — Это пиратская запись, — улыбнулся Патрик. — Очень редкая и ценная. — Она сказала мне, что именно эта кассета убедила ее приехать, — сообщила Мариса. Патрик покачал головой: — Может, она так и сказала. Но дело не в кассете. — Нет? — Нет, — ответил он. — Дело в тебе. И в том, как она к тебе относится. — Откуда ты знаешь? Патрик промолчал. Он слушал прекрасную музыку, наслаждаясь запахами соснового леса. Потом бросил взгляд на соседнее сиденье. Мариса была прямо здесь, рядом с ним, тихо подпевая своему собственному голосу, звучащему в записи. Патрик затрепетал от ощущения ее близости. Он уже давно не чувствовал ничего подобного. И это чувство появилось у него с того самого момента, когда он впервые встретил Марису во время своих упорных поисков Мары Джеймсон и которое длилось почти девять лет. А может быть, все это время он искал именно Марису? — Мне очень нравится твой голос, — прошептал он Она покачала головой. — У Сэм голос лучше, — произнесла она. — Вот завтра сам услышишь, когда мы будем выступать на фестивале… Как она берет высокие ноты! Это просто чудо… — Я слушаю, как прекрасно ты их берешь, — произнес он, касаясь ее руки. — Прямо сейчас. Патрик посмотрел ей в глаза. Чистый изумрудный цвет, сияющий в свете звезд. Он никогда не видел таких глаз. И ему хотелось смотреть в них всю жизнь. Он обнял ее и поцеловал. Они долго держали друг друга в объятиях, а потом Мариса положила голову ему на грудь. Патрик подумал, слышит ли она, как сильно бьется его сердце. Он чувствовал нежное касание ее плеча и мечтал только об одном — чтобы они сидели так всегда. Через несколько минут он, правда, вспомнил, что они приехали сюда, чтобы следить за красным домом. Но теперь ему было все равно. Вдруг над ними качнулась ветка дерева, и в небо взмыла большая серая птица. Патрик даже не вздрогнул — он мог думать только о Марисе, которая сидела, прижавшись к нему. Он обнял ее еще крепче, думая, что она могла испугаться внезапного шума. Но она подняла голову и, улыбаясь, посмотрела ему в глаза. — Это сова, — сказала она. — Они весь день спят, а ночью вылетают на охоту, как раз после сумерек. В лесу вокруг моего дома их полно. Патрик никогда раньше не считал сов особенно романтичными птицами, но теперь они вдруг показались ему романтичнее соловьев. Все вокруг казалось ему предвестником счастья: сова, взлетающая с дерева у них над головой прямо к звездам; киты в бухте, поднимающиеся из глубин и несущие таинственность и волшебство в уставшую душу Патрика. И более всех — сама Мариса. Ее голос на кассете и она сама рядом с ним — самое прекрасное явление в мире. Подняв руку, она погладила его лицо. Он снова поцеловал ее, нагнувшись к ней ближе. Ее кожа была нежной, как бархат. Он хотел, чтобы этот момент продолжался вечно, но спустя минуту она отстранилась от него. — Можно тебя кое о чем спросить? — поинтересовалась она. — Конечно, — ответил он. — Почему ты нам помог? Почему ты привез Сэм сюда? — А ты сама разве не понимаешь? Она внимательно посмотрела на него огромными зелеными глазами Он почувствовал ее руку на своем локте и хотел поднять ее, чтобы поцеловать, но не мог пошевелиться. Все, что он мог сделать, — это смотреть в ее глаза. — Кажется, понимаю… — медленно проговорила она. — Но я все равно должна тебя спросить. Понимаешь, у меня Джессика… — Знаю, — сказал он. — Твоя дочь. — И что бы я ни делала, — продолжала она, — что бы ни чувствовала, я постоянно думаю о том, что это будет значить для нее. Я никогда… Патрик ждал, видя, что она собирается с мыслями. — Никогда не допущу, чтобы она снова страдала. — Я понимаю, — сказал Патрик. Им даже не нужно было называть имя человека, причинившего столько страданий Джессике: Эдвард Хантер. — Я видела, как Джесс играет с твоей собакой. Она обожает Флору. Она так устроена — у нее полно любви ко всем и ко всему. Но Флора — первая собака, с которой она по-настоящему подружилась, с которой играла… в последнее время. — Она говорила, что у нее был щенок, — произнес Патрик. Мариса медленно кивнула. — Можешь рассказать, что случилось? — Тед ударил его ногой, сильно ударил. — Мариса была готова расплакаться. — И моя дочь это видела. Потом она видела, как я пыталась спасти щенка, но Тэлли умерла. — Мне очень жаль, — вздохнул Патрик. — Понимаешь, именно из-за меня в жизнь Джесс вошла эта боль. Я знаю, ты прекрасный человек, я это вижу. И все видят. Но из-за Джесс мне приходится быть осторожной. Понимаешь меня? Патрик кивнул. Он хотел рассказать ей о своем браке. Как он верил тогда во все свои обещания и клятвы, как считал, что быть мужем — самое важное дело из всех. Он хотел объяснить ей, что совершил самую большую ошибку в своей жизни — не уделял достаточно внимания человеку, которого считал самым дорогим на свете, как его полицейская работа стоила ему жены. Но он словно онемел. — Мариса, — только и смог проговорить он. — Джесс любит твою собаку, — сообщила она. — Я рад этому, — сказал он. — Это очень хорошо. — Правда? — спросила она, внимательно глядя на него, ожидая, кажется, целую вечность, прежде чем он смог проглотить комок в горле. — Правда, — подтвердил он. Он хотел сказать: «Потому что она будет проводить с ней много времени». Он жил один уже четыре года и не испытывал даже намека на любовь ни к одной женщине. Но теперь, сидя рядом с Марисой, он чувствовал, что все это меняется. Они снова поцеловались, и он почувствовал, как она провела пальцами по его руке. Он задрожал, несмотря на тепло, растапливающее лед в его груди, где сердце оставалось замерзшим так долго. А снаружи ночь взорвалась маленькими красными звездочками. Они сверкали в небе, вырываясь из трубы на крыше красного дома. Мариса увидела их и выпрямилась, а Патрик вдруг вспомнил, для чего они на самом деле остановились в этом лесу. — Что это? — спросила она. — Они что-то жгут в камине, — ответил он, наблюдая за тем, как искры поднимаются в ночное небо. — Что-то сухое… Может, бумагу. Попробую заглянуть сквозь щели в занавесках. Он начал открывать дверь пикапа, и Мариса открыла дверь со своей стороны. — Я пойду с тобой, — ответила она на его вопросительный взгляд. Патрик хотел сказать ей, чтобы она оставалась в машине, где будет в безопасности. Но, увидев твердую решимость в ее глазах, только кивнул. Они бесшумно закрыли двери и стали осторожно пробираться к дому. Мягкое покрывало из опавших сосновых иголок заглушало шаги. Запах древесного дыма смешивался со свежим морским воздухом и неприятным запахом разлагающейся рыбы. Когда они подошли к микроавтобусу, стоявшему на подъездной дорожке, Патрик сделал Марисе знак рукой, чтобы она остановилась. Она кивнула и отошла в тень машины. Он двинулся вперед к красному дому. Двор был почти пуст — ни деревьев, ни кустов, но окружавший его лес был таким высоким и густым, что почти не пропускал света от луны и звезд. Патрик подошел к стене и, присев, пробрался к двум передним окнам. Он услышал, что внутри во всю мощь работал телевизор. Чей-то голос раздался на его фоне, и Патрик, медленно подняв голову, заглянул в окно. Хотя темно-зеленые шторы были плотно задернуты, внизу оставалась небольшая щель. Комната, которую он увидел, была небольшой и квадратной, заставленной разной мебелью. На кушетке сидели два человека: женщина, которую Патрик видел раньше, уставилась в экран телевизора, а Лафарг разговаривал по телефону. Патрик постарался разобрать, о чем он говорит, но телевизор работал так громко, что он ничего не услышал. Вдруг Лафарг вскочил и, продолжая разговаривать по телефону, стал перемешивать угли в камине. Огонь ожил, и Патрик, взглянув вверх, увидел еще один гейзер искр, вырвавшийся из трубы. Но «теперь Лафарг оказался ближе к окну, и Патрик мог слышать обрывки разговора: „…Это скоро закончится, волны и так уже стали меньше… да, конечно, я знаю… Это последняя возможность, прежде чем он приплывет назад и опять станет приманкой для туристов… Почему бы нам не заработать немного деньжат?“ Патрик услышал, как он сказал еще два слова: „поймать белого“. А потом Лафарг опять отошел к кушетке и, сев рядом с женщиной, продолжил говорить по телефону. И тут вдруг Патрик услышал, как скрипнула автомобильная дверца. Он резко обернулся и даже глазам своим не поверил: Мариса открыла микроавтобус и забиралась внутрь. Пробежав через двор, он увидел, что она уже пробралась между передними сиденьями в задний отсек. — Что ты делаешь?! — прошептал он. — Открой задние двери, — сказала она твердым голосом. Патрик кинулся назад. Он дернул ручку двери, но она оказалась запертой. Он глянул в сторону дома, чтобы убедиться, что никто оттуда не вышел. На секунду он замер: проникать в чужой автомобиль было противозаконно, а у него не было ни ордера, ни резонного основания так поступать — вообще ничего, что давало бы ему право открывать микроавтобус. Но Мариса оказалась внутри и нуждалась в его помощи. Поэтому он вытащил ключи, которые все еще торчали в замке зажигания, и опять метнулся назад, чтобы открыть двери. Запах, ударивший ему в нос, чуть не сбил его с ног. В задней части микроавтобуса не было окон, поэтому там было почти совершенно темно. Он услышал слабые жалобные звуки — будто скулил щенок, зовущий свою мать. Залезая внутрь, он сбил ведро с сельдью, которая, судя по запаху, давно уже стала гнить. — Я услышала, как они плачут, — объяснила Мариса Когда глаза Патрика привыкли к темноте, он увидел, что она нагнулась над каким-то ящиком, пытаясь подтащить его к открытой двери. Не разобрав, что там внутри, Патрик схватился за ручку и вытащил ящик наружу. Стоя во дворе, он заглянул в него через проволочную сетку на его крышке. В неясном свете поднимавшейся луны он увидел четыре огромных глаза на двух белых лицах, два черных носа, два комплекта усов. — Кто это? — удивился он. — Детеныши тюленей, — ответила Мариса. Глядя на их мягкий белый мех, он вспомнил слова Лафарга: «Поймать белого». «Детенышей тюленей — вот что он имел в виду, — подумал Патрик. — Вот чем они теперь промышляют». Он протянул руку, чтобы помочь Марисе выбраться из микроавтобуса. Она спрыгнула вниз, а потом нагнулась и заглянула в ящик. — Нужно увезти их отсюда. — Ты права, — согласился Патрик. Он понятия не имел, почему зверьки оказались у Лафарга в машине, было ли у него на это право или какое-нибудь разрешение. Но он вспомнил, как один раз, когда служил в полиции, они делали обыск в доме заводчика собак, где условия содержания животных оказались просто ужасными. А этим тюленям было еще хуже. Детеныши лежали на боку, тяжело дыша, отчего их бока резко вздрагивали. Если бы сейчас появились полицейские, то арестовали бы Патрика за воровство, но ему было наплевать. Он отнес ящик с животными к своему пикапу и поставил его сзади в кузов. Мариса хотела забраться туда же через борт, но он схватил ее за руку. — Тебе нельзя здесь ехать, — сказал он. — Ты сядешь со мной впереди. Я поеду медленно, и с ними все будет в порядке. Лучше, чем им было в машине Лафарга. Она покачала головой, сверкая глазами от сильного волнения: — Я должна ехать с ними. Патрик хотел было возразить, но вдруг понял, что она сейчас думает о Тэлли. Она была не виновата, что щенок Джессики погиб, но Патрик знал это чувство, это желание компенсировать боль и ошибки прошлого. Поэтому он лишь поцеловал ее и отдал свою куртку, пообещав, что поедет как можно осторожнее. Она сунула ему в руку какие-то бумаги, сказав, что забрала их из микроавтобуса. Выезжая задом по узкой дороге, он не стал включать фары. Он ощущал каждую выбоину, каждый корень под колесами, надеясь, что Марису и зверьков не слишком сильно трясет в кузове. Его охватила ярость, когда он вспомнил слова Лафарга и кошмарные условия, в которых тот держал тюленей. Он подумал о том дельфине, которого Лайам видел на фото, пытаясь понять, что происходит. Выехав на шоссе, он включил фары и свет в кабине. Бумаги, которые Мариса ему отдала, были разбросаны на сиденье рядом с ним, и он стал их проглядывать прямо на ходу. На одном конверте была та же эмблема, что и на борту машины Лафарга, — улыбающийся дельфин, стоящий на хвосте. Рядом была надпись: «Курорт „Морской каньон“». Патрику хотелось прочитать письмо, но он понимал, что сейчас нужно вести машину и еще следует обязательно позвонить Лайаму. Краем глаза он успел прочесть имя адресата письма и вдруг один момент стал совершенно ясным. Но тут Мариса застучала в заднее стекло кабины — она просила поторопиться, потому что зверьки умирали. Он крикнул ей, чтобы она держалась покрепче и погнал свой пикап в сторону Кейп-Хок с той скоростью, на которую осмеливался. А потом зазвонил его мобильный телефон. Только после того как все легли спать и Лайам остался один, он смог позвонить человеку, которому хотел позвонить весь этот день. У него ныло сердце от беспокойства из-за взгляда Лили после их встречи с адвокатом. Выйдя на крыльцо, он набрал номер Патрика. — Алло? — услышал он низкий голос. — Привет, это Лайам. — Ты будто читаешь мои мысли, — сказал Патрик, — Я как раз собирался тебе звонить. — Ты в машине? — спросил Лайам. — В Кейп-Хок? — Да, — ответил Патрик. — Я в своем пикапе. А в кузове Мариса с двумя умирающими детенышами тюленя, которым она пытается помочь. Мы забрали их из микроавтобуса Лафарга. — Микроавтобуса Лафарга? О чем ты говоришь? У него черный пикап. И кроме того, он не в Новой Шотландии, а где-то здесь у нас. — Знаю, — произнес Патрик. — Об этом чуть позже. Ты — океанограф, посоветуй, куда обратиться, чтобы нашим тюленям оказали скорую помощь. — Примерно в десяти милях восточнее Кейп-Хок есть ветеринарная лечебница для диких животных. Выезжай из города, у маяка сверни направо, а потом поезжай прямо. Я позвоню своему приятелю Джину Оливиру — он там главный, предупрежу, чтобы он вас ждал. — Отлично! — ответил Патрик. — Я уже вижу маяк. — Расскажи мне об этом микроавтобусе. — По всей видимости, он принадлежит заведению, которое называется «Курорт „Морской каньон“». По крайней мере у него на борту их эмблема. Там еще были письма на бумаге с такой же эмблемой. Они адресованы Гилберту Лафаргу. — Это брат Джеральда, — пояснил Лайам. — Значит, и он в этом замешан? Я уже слышал об этом «Морском каньоне». Это большое заведение рядом с Дигби. — Еще я подслушал, как Лафарг разговаривал с кем-то по телефону, — сообщил Патрик. — Он говорил что-то о волнах, которые становятся меньше. — «Призрачные холмы», — догадался Лайам. Из-за шока после появления Эдварда и судебного предписания по поводу анализа крови Роуз у него почти не было времени осознать тот факт, что этот океанический феномен с каждым днем становится все меньше. Джон говорил ему, что все морские животные опять приходят в норму, а самые редкие посетители их вод начали возвращаться к себе домой. — Он сказал: «Поймать белого», — продолжал Патрик. — Думаю, он имел в виду этих тюленей — их мех белый как снег, только черные точки на спине. После этого он еще что-то говорил, но у него в комнате очень громко работал телевизор, и я не разобрал. Лайам едва мог слушать о братьях Лафарг и даже о белых детенышах тюленей. Он был слишком занят мыслями о Лили и тем, что произойдет в суде. — А как у тебя дела? — спросил Патрик. — И кстати, зачем ты мне звонишь? — Я звоню по поводу Роуз, — ответил Лайам. — Мы очень волнуемся. Лили себе места не находит. — У Роуз что-то с сердцем? — Нет. Эдвард добился решения суда. Он сможет заставить Роуз сдать кровь на генетический анализ. — Его нельзя подпускать к Роуз, — решительно произнес Патрик. — Ни в коем случае. — Я знаю, но суд через два дня. Нам поможет лишь чудо. Чудо, которое происходит в последний момент. — Например? Лайам думал об этом весь вечер, и у него появился план. — Знаешь, откуда, по-моему, можно начать? — спросил он. — Рассказывай, — Патрик был весь внимание Лайам изложил ему свои соображения Внимательно его выслушав, Патрик высказал свое мнение. Он назвал Лайаму имя, которое тот спрашивал, и они решили привлечь к этому делу и Джо Хоулмза, чтобы тот нашел нужного для суда свидетеля. — И я сам там буду, — сказал Патрик. — Ты уверен, что сможешь? — спросил Лайам. — Постараюсь. Мариса будет выступать на фестивале накануне, поэтому я выеду поздно. Но я буду ехать всю ночь и постараюсь успеть. — Спасибо, — поблагодарил Лайам. — Не за что, — ответил Патрик. — А теперь отбой, а то я проеду мимо этой ветлечебницы. — Хорошо, а я позвоню Джину, — сказал Лайам. Они попрощались, и Лайам, набрав номер своего приятеля, застал его за работой и предупредил, что к нему едут гости с двумя больными детенышами тюленя. «Поймать белого» — так, по словам Патрика, говорил Лафарг. Эти слова все еще звучали в голове Лайама, беспокоя его, как буруны под поверхностью воды. Он никак не мог понять, что же конкретно не дает ему покоя. У него и без того было слишком много проблем, и главная — планирование того, что должно произойти на судебном слушании. Поэтому он просто смотрел на спокойные воды бухты, делая глубокие вздохи. Осмотревшись, Лайам вдруг понял, что не видит Нэнни. Он стал внимательно вглядываться в темноту, стараясь услышать звуки, которые обычно производит кит — шлепок хвоста по поверхности воды, выдох перед тем, как нырнуть, — но в бухте царила полная тишина. «Поймать белого». Но этого же не может быть! Сердце Лайама тяжело билось, когда он снова оглядывал бухту. Он оперся о перила крыльца и постоял еще несколько минут, высматривая кита. Чувствуя смутное волнение, он решил подняться в спальню и постараться забыть о белом ките, забыть предстоящие недели, забыть обо всем, кроме объятий Лили. Глава 24 На следующее утро, сидя на крыльце гостиницы Кейп-Хок, Патрик вел долгий телефонный разговор с одним человеком. Это был Джо Хоулмз из отделения ФБР в Коннектикуте. Но, поскольку в тот день было воскресенье, Патрик застал его дома в Хаббардз-Пойнт. Они разговаривали примерно час, затронув все темы, которые Лайам упомянул прошлым вечером. Патрик дал Джо адрес, который он помнил еще со времен расследования дела Мары Джеймсон, и Джо пообещал позаботиться об этом. Он также рассказал Джо подробности о братьях Лафарг и о курорте «Морской каньон». — Работа по спасению морских животных не совсем входит в мои обязанности, — сказал Джо. — Но если это поможет Лайаму, то я постараюсь сделать все, что смогу. — Думаю, ты можешь позвонить кое-кому в Канаде, — попросил Патрик. — Может, они смогут остановить этих браконьеров. Если бы ты только видел этих двух детенышей… — Сделаю все, что смогу, — повторил Джо. — Но главное сейчас — найти эту свидетельницу для Лили. Надеюсь, она согласится нам помочь. — Это, конечно, трудное дело, да и времени осталось мало. Но если все получится, то Лили выиграет суд, — произнес Патрик. — И это придумал Лайам. Жаль, что не я. — И жаль, что не я, — эхом отозвался Джо. — Конечно, если все получится. — Да, — согласился Патрик. В другое время Патрик выехал бы немедленно, чтобы вернуться в Коннектикут и принять участие в самой гуще событий, которые вот-вот должны были развернуться вокруг его друзей. Он включил бы все фары и сирены и добрался бы до места уже к полуночи. Но судебное слушание было назначено на десять часов утра завтрашнего дня, и он обещал Лайаму приехать к этому времени. Поэтому сейчас Патрик просто зашел в холл гостиницы и сообщил Энн, что прибыл в ее распоряжение. — Ты уверен? — спросила она. — Потому что сегодня самый важный день фестиваля. Мы ожидаем полный автобус гостей из Галифакса. А раз наша Мариса тоже будет выступать, то соберется целая ватага ее подруг со всей округи. Взяв у Энн молоток и пояс с инструментами, Патрик присоединился к бригаде рабочих на лужайке. За месяц, который длился фестиваль, из всех его участников осталось лишь несколько финалистов. Сегодня большие оркестры, квартеты и дуэты будут соревноваться за главные призы и право хвалиться победой целый год до следующего фестиваля. Патрик вместе с рабочими устанавливали еще один ряд сидений для зрителей и жюри. Он подавал доски, забивал гвозди, носил на плече тяжеленные бруски. Вспотев от напряженной работы, он снял майку и бросил ее на траву. Он записался в добровольные помощники устроителей фестиваля в тот самый день, когда поселился в гостинице. Это был его способ поддержать Марису и Сэм. Хотя «Падшие ангелы» не участвовали в предыдущих этапах музыкального турнира, Камилла Нил — глава семьи Нилл и основательница фестиваля — даровала им особое разрешение принять участие в турнире, учитывая работу Сэм медсестрой в международной организации и тот факт, что она проделала самый длинный путь, добираясь сюда. Примерно в полдень Патрик на секунду оторвался от работы и увидел, что к нему через лужайку идут Мариса, Сэм, Джессика и Флора. Вытерев пот с лица и снова надев майку, он нагнулся, чтобы погладить Флору, которая примчалась к нему, обогнав всех и таща за собой на поводке Джессику. — Она себя хорошо вела вчера вечером? — спросил он. — Да! — воскликнула Джессика. — Она спала прямо у меня в ногах. — А твоя мама не возражала? — поинтересовался он. — Совсем нет! — улыбаясь, ответила Мариса. Вчера, когда он наконец привез ее домой, они обменялись долгим страстным поцелуем. Сейчас же он сдержался, потому что не знал, захочет ли она, чтобы ее сестра и дочь увидели их целующимися. Но у него даже голова закружилась, когда она сама подошла к нему и, встав на цыпочки, поцеловала в щеку. — Как чувствуешь себя после всех наших вчерашних приключений? — спросил он. — Замечательно! Утром я звонила Джину, и он сказал, что с маленькими тюленями все будет в порядке. Их организм сильно обезвожен, а в остальном они здоровы. Он собирается ввести их в колонию гренландских тюленей, как только они окончательно придут в себя. — Будь моя воля, я бы заперла этого Лафарга в микроавтобусе без воды и кормила бы тухлой селедкой! — со злостью произнесла Сэм. — Интересно, как бы ему это понравилось. Ти Джей сказал, что видел его на первом утреннем пароме и что он был весь красный от злобы. Могу себе представить, что он подумал, когда открыл дверцы своего микроавтобуса и увидел, что тюленей там нет. — Может, он решил, что они сбежали? — хихикнула Джессика. — А на самом деле их спасла твоя мама, — сказал Патрик, размышляя над тем, куда это в такой спешке отправился Гилберт Лафарг. Он надеялся, что Джо свяжется со своими канадскими коллегами, чтобы те проверили «Морской каньон» и выяснили, чем занимаются братья Лафарг. Они вместе обошли трибуну, сестры и Джессика любовались работой, которую проделали Патрик и бригада рабочих. Патрик взял Марису под руку, и они немного отстали от Сэм и Джессики. Он подумал о своих разговорах с Лайамом и Джо и, взглянув в ее глаза, понял, что должен ей все рассказать. — Ты кое о чем должна знать, — начал он. — О чем? — Мариса бросила на него удивленный взгляд. — На этой недели Лили предстоит схватиться с Эдвардом в суде. Он хочет заставить Роуз сдать кровь на анализ ДНК. — Чтобы установить отцовство? Патрик кивнул и увидел, как она расстроилась. — Она не должна позволить ему победить, — прошептала Мариса. Патрик видел ее решительный взгляд и сверкающие зеленые глаза. Она больше не походила на ту женщину, которую он встретил всего несколько недель назад, когда впервые приехал в Кейп-Хок в поисках Мары Джеймсон. Он понял, что и сам стал совершенно другим человеком. — Мы можем что-то сделать? — спросила Мариса. — Я собираюсь отправиться туда сразу после фестиваля, — сообщил он, глядя ей прямо в глаза. — Чтобы быть рядом, когда они столкнутся с ним в суде. — Не хочу, чтоб Тед обижал Роуз, — сказала Джессика, обнимая Флору. — Я тут беспокоюсь о тюленях, — забеспокоилась Мариса, — а моей подруге нужна помощь! Патрик кивнул, ожидая ее следующих слов. Он будто читал мысли в ее глазах; знал, что ей бы хотелось отправиться в Коннектикут, чтобы помочь Лили, но знал и то, что она построила жизнь для себя и дочери здесь, подальше от Теда. Патрик хотел что-то произнести, но его опередила Джессика: — Роуз так беспокоится о Нэнни и даже не знает, что может случиться из-за Теда. Она прислала мне письмо по электронной почте — пишет, что не видела Нэнни уже два дня. Белого кита потерять трудно, но, кажется, он все-таки потерялся, — сказала Джессика, и Патрик так и замер от услышанного. — Патрик? — забеспокоилась Мариса. — Ты в порядке? — Да, все нормально, — ответил он, обнимая и целуя ее. — Знаю, тебе нужно готовиться к большому концерту, а мне следует кое-куда позвонить. Просто хочу, чтобы ты знала, что, когда выйдешь на сцену, я буду среди зрителей и изо всех сил болеть за тебя. — А я хочу, чтобы ты слушал особенно внимательно все, что мы будем исполнять. — Она взяла его за руку. — До самой последней песни. — До самой последней песни? Она кивнула, блестя своими огромными зелеными глазами. И когда он уже шел в гостиницу, чтобы позвонить Лайаму, он понял, что все, что она хочет, и все, что ему нужно знать, будет в этой последней песне. И он, конечно, будет сидеть прямо там, на трибуне, которую он только что помогал строить, и будет слушать. «Призрачные холмы» прекратили свою бешеную пляску. Единственными свидетельствами того, что этот феномен вообще существовал, оставались крупные волны, перекатывающиеся через риф, серфингисты, напрасно ожидающие еще одного огромного вала высотой двадцать метров, да морские птицы, по-прежнему парящие в небе, будто надеясь на возрождение изобилия морской живности, которая населяла эти воды в течение последнего месяца. Теперь за морем наблюдали только два траулера. На одном капитаном был Ник Олсон из Галилеи, на другом — Джеральд Лафарг. Его проржавевшее красное судно из Кейп-Хок в Новой Шотландии дрейфовало с накрепко зачехленными сетями и запертыми траловыми люками, чтобы ни один катер или самолет береговой охраны не заподозрил его в ловле рыбы за пределами канадских вод. И хотя траулеры дрейфовали в сотне метров друг от друга, оба их капитана плыли навстречу друг другу в резиновых лодках, чтобы встретиться в открытом море для передачи денег — двадцати пяти тысяч американских долларов наличными. Оба капитана нервничали, но по разным причинам. Капитан Джеральд Лафарг торопился уложиться в срок — он и так уже опаздывал на несколько дней. Большой шикарный курорт «Морской каньон» должен был открыться в выходные перед Днем труда[5 - День труда празднуется в первый понедельник сентября.], и он знал, что множество важных персон уже заказали себе там номера, а владельцы курорта планировали грандиозное представление, подобно которому никто из гостей никогда не видел. Капитан Ник Олсон нервничал потому, что этим летом у него уже были проблемы с природоохранными властями, и у него было такое чувство, что они за ним следят. Он приказал команде быть начеку и докладывать ему о любой подозрительной деятельности или о людях, интересующихся, чем занимается его судно. Но кроме всего прочего, ему совсем не нравилось то, чем занимался Лафарг. Волны поднимались и опускались, и, хотя он ни разу в жизни не страдал морской болезнью, сейчас его подташнивало. — Ты говоришь, что этот курорт откроется через неделю? — спросил он Лафарга. — Точно. Только представь себе! Все эти богачи проводят последний отпуск лета, купаясь с морскими млекопитающими, которых доставим мы. — А что там у них? — поинтересовался Ник. — Большой бак с дельфинами вместо бассейна с водяной горкой? — Типа того, — рассмеялся Лафарг. — Всем хочется новых ощущений. В Австралии и Южной Африке народ купается с акулами, в Канкуне — с муренами. А теперь им даже не нужно никуда ехать. Вместо того чтобы платить свои кровные за то, чтобы разглядывать китов с туристических катеров, они смогут с ними искупаться. — Наверное, номер в таком месте стоит бешеных денег? — Это шикарный курорт с номерами люкс, — ответил Лафарг. — Круче не бывает. Именно поэтому я только что заплатил тебе двадцать пять штук. «Морской каньон» тебя благодарит. Капитан Ник лишь что-то проворчал в ответ. Он взглянул на «Map IV» и подумал, сколько времени смогут прожить без воды находящиеся там дельфины. Еще он подумал, будут ли они ловить белого кита, а если будут, то какими наркотиками его накачают, чтобы он оставался спокойным весь путь до места назначения. — Серьезно, — сказал Лафарг. — Если бы ты не воспользовался своими связями, чтобы узнать, где он находится, мы бы так и не узнали, откуда нам начинать его выслеживать. Это чудесно — он плавает прямо перед домом этого Нила, всезнающего идиота. Однорукий относится ко мне как к падали с самого детства. — Угу, — пробормотал Ник. Он уже видел этот насмешливый взгляд в глазах океанографа. Они всегда считали себя «хорошими парнями», а такие, как Ник и Джеральд, были простыми рыбаками, пытающимися заработать на жизнь. Именно в этом он пытался себя сейчас убедить. Но почему же он чувствовал себя так отвратительно? — Послушай, — проговорил Джеральд. — Мой брат прокололся с тюленями, которых мы должны были поставить в «Морской каньон», поэтому мне лучше поторапливаться и поймать этого проклятого кита. — Отлично, — ответил Ник, пряча сумку с деньгами под сиденьем. — Еще увидимся. — Ага. Позвони мне, когда «Призрачные холмы» появятся снова. Это было круто — у нас дома не было ни малейшего шанса поймать этого кита. Он самая главная туристическая достопримечательность в Кейп-Хок. Но если все пойдет нормально, он станет тем же для «Морского каньона». А мы только разбогатеем. Ник ничего не ответил на это. Он вспомнил один эпизод тридцатилетней давности, когда еще был мальчишкой. Тогда, как и сейчас, киты были большой редкостью в водах Род-Айленда. Но однажды зимой горбатый кит заплыл в бухту Наррагансетт и поднялся вверх по реке на север выше моста Ньюпорт. Дед Ника взял его с собой на свой рыбацкий баркас, и они поплыли за китом, стараясь заставить его повернуть обратно в открытое море. — Зачем мы это делаем, дедушка? — спросил тогда Ник, дуя на окоченевшие от холода пальцы. — Потому что киты — млекопитающие, — ответил его дед, стоя у руля баркаса. — Они теплокровные и дышат воздухом, совсем как люди. — А разве это не рыбы? — Они плавают как рыбы, — пояснил дед. — Но и только? Когда киты теряют своих возлюбленных, они поют под водой, пока не найдут их. Если мы не повернем этого кита назад, то здесь появится еще один, он будет петь и искать свою пару. Дед Ника велел ему стучать веслом по воде, чтобы создавать как можно больше шума. Они вели баркас кругами в том месте, где последний раз видели кита и где пузырьки воздуха от его дыхания поднимались на поверхность. Дед выглядывал кита и вел баркас вслед за ним, а Ник шумел, пока они не увидели, как кит сделал широкий разворот, мелькнув в студеной воде, как подводная лодка, и направился снова в море. Сейчас Ник вспомнил тот день. Он махнул рукой на прощание Лафаргу, затем дал полный газ и помчался на моторке к своему траулеру. И хотя он зарабатывал на жизнь в море, ловя в сети и убивая гарпуном рыб целыми днями напролет, он никогда еще не чувствовал себя так отвратительно после улова. А ведь кита даже еще не поймали. Он представил себе, как его дед с укором смотрит на него, стыдясь за его поступок. Он не представлял себе, что кит сможет выдержать поездку в неволе на север. Его мутило так, что он даже не понимал почему. Ник Олсон, не оглядываясь, вел моторку к своему траулеру, оставляя «Map IV» позади. Джессика с нетерпением ждала начала концерта, на котором должны были выступить ее мать и тетя, и поэтому день казался ей бесконечным. Она сидела перед включенным компьютером, задумчиво глядя на экран. Она знала, что должна написать Роуз, но не знала, что именно. То, что говорил Патрик, очень напугало ее, когда она представляла, что Тед войдет в жизнь Роуз. Джессика стала думать о Нэнни, потому что думать о ките было легче, чем о Теде. Она знала, что ощущаешь, когда переживаешь за животное, — испытала эти чувства в прошлом году, когда видела страдания искалеченной Тэлли. Погладив Флору, Джессика посмотрела в темные глубокие глаза собаки. Она чувствовала под рукой гладкую, теплую шерсть. Флора наклонила голову и крепче прижалась к девочке. Казалось, собака понимает, как сильно Джессика скучает по своему щенку, или, может быть, это понимал Патрик. По какой-то причине он оставил Флору ночевать здесь, а не забрал ее с собой в гостиницу. Джессика знала, что он сделал это потому, что понимал, как Флора нужна Джессике. Зайдя в гостиную, девочка увидела свою тетю, которая стояла перед зеркалом и делала макияж. Джессика на несколько секунд замерла, наблюдая за Сэм. Ее сердце вдруг подпрыгнуло, и она почувствовала себя такой счастливой, что даже закололо в груди. Она уже давно не чувствовала себя так с тех пор, когда они жили с матерью одни до появления в их жизни Теда. Тогда жизнь ей казалась совершенно другой. Она скучала по своему отцу, но верила, что он на небе и приглядывает за ними. Она знала, что мир добрый, а люди любят друг друга. Ее тетя присылала открытки со всего мира, а иногда приезжала в гости — на Рождество, или на лето в отпуск, или чтобы сделать Марисе сюрприз, на ее день рождения. После того как появился Тед, он, казалось, прогнал тетю Сэм. А после того как он убил Тэлли, Джессика перестала верить в то, что мир — хорошее место. — Кто это там стоит, как мышка? — спросила тетя Сэм, подкрашивая веки. — Это я, — ответила Джессика, выходя вперед. — А где Флора? В последние два дня она с тобой не разлучается, и мне уже начало казаться, что у меня появилась еще одна племянница! — Моя сестра Флора, — сказала девочка. — О, это так здорово, когда есть сестра, — обрадовалась Сэм. — Не знаю, что бы я делала без твоей мамы. — Даже когда ты так долго не приезжала к нам? Тетя Сэм опустила руки и повернулась лицом к Джессике. Она уже оделась для концерта в черные джинсы и черный топик. На шее у нее красовались синие инкские бусы, а в рыжих курчавых волосах — зеленая лента. — Даже тогда. — Я думала, ты сердишься, — прошептала Джессика. — Раньше, когда ты постоянно приезжала к нам в гости, все было совсем по-другому. Сэм присела на маленький диванчик и, потянув девочку за руку, усадила ее рядом с собой. — Вы с твоей мамой — самые важные люди в моей жизни, — призналась она. — Иногда сестры могут в чем-то не соглашаться. Или одна из них видит, как другая делает что-то, что, по ее мнению, ей может навредить… если она заговорит об этом, то может просто обидеть сестру. А если она промолчит, ну… она переживает, что может случиться что-то плохое. — Как мама и Тед? Сэм медлила с ответом, и у Джессики засосало под ложечкой. Она не любила, когда взрослые не говорили всей правды, когда они утаивали неприятные мысли, думая, что детям будет тяжело их воспринимать. Но тетя Сэм решилась и кивнула. — Да, — сказала она. — Но твоя мама поступила очень мужественно, уйдя от него и проделав такой долгий путь сюда, чтобы начать новую жизнь. Я очень горжусь ею. Мне нравится видеть, когда она дает сдачи. — Спасибо, — произнесла мать Джессики, входя в комнату. — Я слышала, что говорил Патрик, — продолжала тетя Сэм. — Мне не нравится, когда такие люди, как Тед, остаются безнаказанными. — Знаю. — Мариса задумчиво покачала головой. — Разве Патрик не говорил, что твоя подруга должна сражаться с ним в суде? — спросила Сэм. — Говорил. Джессика переводила взгляд с матери на тетю. Они были так похожи и одновременно очень разные. Тетя Сэм — высокая, худощавая, с роскошными вьющимися рыжими волосами и веселыми зелеными глазами. Ее мать тоже высокая, но не такая тоненькая, с темными прямыми волосами. Глаза у нее такие же зеленые, как у сестры, только вот уже давно Джессика не видела в них веселья. Раньше в них светились огонь, озорство и ожидание чуда. Уже давно в глазах ее матери ничего этого не было. Но теперь, глядя, как сестры надевают свои ковбойские сапожки, берут свои скрипки, Джессика вновь увидела в глазах Марисы те самые огонь и веселье. — Ты могла бы поехать в Коннектикут после концерта, — предложила Сэм. — И помочь Лили в суде. Ты кое-что расскажешь судье и этим поможешь не пустить Эдварда в жизнь Роуз. — О Тэлли? — спросила Джессика. — И еще кое о чем, — сказала ее мать. — Я тоже хочу поехать, — попросила Джессика. — Чтобы быть вместе с Роуз. — Там будет он, Джесс. И нам придется с ним встретиться. Джессика подумала о Тэлли, и тюленятах, и Лили, и Роуз, и Нэнни — она хотела помочь им всем. — Мама, — сказала девочка, — они наши друзья, и мы их любим. Я хочу поехать. — И я хочу, — произнесла ее мать. — Мы все можем поехать, — пригласила Сэм. — Мне тоже хочется присутствовать при этом. — Ох, Сэм… Мариса так широко улыбалась, а Сэм выглядела так воинственно, что казалось, искры мерцают в ее зеленых глазах. — Но прежде всего, — сказала Сэм, — мы должны победить на фестивале. — Осторожнее! — воскликнула шутливо Джессика. — Летящие ангелы идут! — Не «Летящие», а «Падшие»… — начала было поправлять ее Сэм, но Мариса остановила ее. — Думаю, пора нам подобрать новое название, — проговорила она. — И думаю, Джессика только что это сделала. Волнение нарастало всю неделю. И теперь, в последний день фестиваля, наконец наступил долгожданный момент: должны были выступить все финалисты и сыграть лучшую музыку в своей жизни. Лужайка гостиницы была полностью занята зрителями, на ней не оставалось ни одного сантиметра свободного места. Одеяла были расстелены вплотную друг к другу, а людям, сидевшим на раскладных стульях, приходилось поджимать ноги. Подруги Марисы заняли лучшее место между беседкой и сценой. Две трибуны были заполнены уважаемыми людьми города и провинций, членами жюри и семейством Нилл — Камиллой, Джудом, Энн, а также их дальними родственниками. Глядя вниз с холма, Мариса видела, как солнечные лучи освещают широкую голубую бухту. Тени гор превратили ее поверхность в темное серебро, покрытое рябью от волн, поднимающихся следом за возвращающимися рыбацкими судами. Она прислушалась к ансамблю, выступавшему на сцене, — квартету из Ингониша, чьи волынки играли таинственно и завораживающе, а звуки, издаваемые ими, казалось, просто висели в чистом северном воздухе. Рядом с ней стояла Сэм, потихоньку настраивая свою скрипку. Хотя они не играли на публике уже несколько лет, они провели последние минуты перед выходом на сцену в полном спокойствии. Сэм справлялась с волнением перед концертом тем, что внимательно осматривала и подстраивала свой инструмент. Мариса же в таких случаях искала среди зрителей лица людей, которых знала лучше всего. Вон сидят ее подруги, попивая вино и наслаждаясь прекрасной музыкой. Энн пришлось сесть со своей семьей, но Мариса знала, что ее сердце было с друзьями, сидящими на одеялах рядом с беседкой. Мариса заметила Ти Джея, облокотившегося на перила. А прямо перед сценой сидели рядом Патрик и Джесс. Флора растянулась у их ног. Сердце Марисы начало учащенно биться. Она глубоко вдохнула прохладный чистый воздух. Сколько времени она даже и мечтать не могла о таком вечере, как этот! Видеть свою дочь с человеком, которому она доверяла, было больше, чем она позволяла себе в мечтах! Взглянув на свою сестру, натиравшую канифолью смычок, Мариса подумала, что сказала бы Сэм, если бы она призналась ей, что, кажется, влюбилась. Ансамбль из Ингониша закончил выступление, и зрители дружно зааплодировали. Затем Энн встала с трибуны и прошла на сцену. Мариса подтолкнула Сэм локтем. Она знала, что вот-вот объявят их выход. Энн улыбнулась зрителям, поблагодарила всех за то, что они приехали на фестиваль, а потом повернулась к гостинице. — У нас в конкурсе особенные участницы, — сказала она. — Это медсестры, родные сестры и мои друзья. Прошу вас, поприветствуйте… — Энн глянула вниз на Джессику, будто ей нужно было напоминание о новом названии — «Летящие ангелы»! Мариса схватила Сэм за руку, и они вместе побежали по дорожке. Казалось, их скрипки пели на ветру. Сколько раз они уже так бежали, держась за руки? Торопясь куда-то по важному делу — в школу, на концерт, на вечеринку, на свадьбу — вместе, и каждая из них знала, что другая рядом! Они поднялись на сцену. Сэм посмотрела на Марису, и та кивнула. — Раз, два, — сказала Сэм, задавая ритм, и они начали играть. Они обе были одеты в черное. Ковбойские сапожки Сэм были желтыми, а Марисы — бирюзовыми. Они стояли так близко друг к другу, что, когда ветерок растрепал волосы Сэм, несколько прядей попали Марисе на лицо. Она этого почти не заметила. Их смычки двигались в четком согласии, быстро и точно. Они сыграли джигу, рил[6 - Рил — шотландский народный хороводный танец.] и балладу «Через холмы» — их фирменную песню. Когда они начали ее играть, из задних рядов кто-то заулюлюкал от восторга. Марисе хотелось посмотреть, кто это был, — может, старый поклонник еще со времен Балтимора? Но дело в том, что сегодня вечером Мариса играла для двух человек — маленькой девочки, которая всегда владела ее сердцем, и мужчины, сидящего рядом с ней, который смог отогреть ее сердце снова. Аккомпанируя себе, они с Сэм пели дуэтом. Когда пришло время четвертой песни, Сэм приготовилась начинать, но Мариса опустила смычок. Удивленно и немного сбившись с ритма, Сэм взглянула на сестру. — Все в порядке? — прошептала она. — Да, — ответила Мариса. Ей просто нужно было на секунду посмотреть на небо. Уже темнело, и скоро должны были появиться звезды, похожие на серебряные блестки на темно-синем вельвете. Мариса представила себе, что от звезды к звезде тянутся тонкие нити, соединяя их друг с другом и удерживая все вместе. Она подумала о Лили, мысленно послала ей свою любовь и надежду, пожелала, чтобы та продержалась, пока не прибудет помощь — Патрик, Мариса, Джессика и Сэм. Потом она взглянула на Патрика и свою дочь, сидящих рядом перед сценой. — Это последняя песня, — сказала она громко, глядя прямо ему в глаза. Он кивнул, и вдруг у нее перехватило дыхание и она испугалась, что не сможет петь. — Готова? — спросила Сэм, поднеся смычок к струнам. — Готова, — ответила Мариса. Она отбила такт носком сапога: раз, два, три, четыре… И сестры запели. В море шторм поднялся, И волны были как горы. А моя лодка Так далеко от берега, Что и земли не видно. Я плыла к тебе, В моей гонимой штормом лодке, Позабыв совсем, Что только любовь Может спасти девушку И не дать ей утонуть в одиночестве. Ты мой спасательный круг, Ты моя путеводная звезда, Ты моя тихая гавань, где можно укрыться в шторм, Ты мой свет в ночи… Сестры пели в унисон. Все зрители слушали молча. Может быть, они догадались, что слышат личную песню о любви, а может быть, и нет. Мариса играла на скрипке, неотрывно глядя только на одно лицо в толпе зрителей. Его волосы были рыжими, его глаза — такими голубыми! Когда песня кончилась, тишина, казалось, оглушала — и вдруг толпа взорвалась громоподобными аплодисментами. Зрители повскакали на ноги и аплодировали стоя. Мариса и Сэм, взявшись за руки, отвесили низкий поклон. Теперь члены жюри будут совещаться, чтобы выбрать победителя, но Мариса уже почти не думала об этом. Этот вечер уже принес ей все, о чем она мечтала. Не отпуская руки сестры, она спустилась со сцены и оказалась в объятиях Патрика и Джесс. — Мамочка, это было замечательно! — воскликнула девочка. — А тетя Сэм! Вы точно станете победителями. — Не знаю, — услышала Мариса слова Сэм. — Мы появились на фестивале только в последний день. Мы темные лошадки. — Патрик, — прошептала Мариса, обнимая его и глядя прямо в его голубые глаза. — Ты потрясающе выступила, — произнес он. — Спасибо. Я очень рада, что тебе понравилось. — Эта песня — самое прекрасное, что я слышал в жизни… Мариса смотрела на него не отрываясь. Ей хотелось сказать, что именно благодаря ему эта песня появилась на свет. Но сейчас у них было кое-что поважнее. Когда Мариса пела эту песню, глядя с холма на магазинчик Лили, зная, что только верность и дружба спасали ее и Джессику в эти последние месяцы, все эти чувства росли ее в душе, как приливная волна. — Патрик, — сказала она, — нам пора ехать. — Что ты имеешь в виду? — В Коннектикут. — Чтобы помочь Лили и Роуз, — добавила Джессика. — В твоей машине хватит места для нас всех? Для меня, мамы и тети Сэм? — Конечно, — ответил он, блестя глазами. — Мы возьмем мою машину. Давайте поедем прямо сейчас, сию минуту, чтобы успеть вовремя, — предложила Мариса. Патрик поцеловал ее, будто заслоняя от рева толпы и давая понять, что они уже в пути. Глава 25 В понедельник рано утром Лайам, Лили и Роуз вышли постоять на скалах перед домом. Роуз встала перед ними, затем присела на корточки на краю бухты. Несколько минут никто не говорил ни слова, они вглядывались в голубую поверхность, искрящуюся желтым цветом лучей утреннего солнца, ища Нэнни. — Сегодня ее опять здесь нет, — печально сообщила Роуз. — Может, мы ее просто не видим, — сказал Лайам. — Но если бы она была в бухте, — возразила Роуз, — то поднималась бы на поверхность подышать. — Она может всплыть в ту самую минуту, когда ты отвернешься. Роуз повернула голову и внимательно посмотрела на него через плечо. Затем, будто боясь, что за эти секунды она пропустит Нэнни, резко повернула голову к морю. — Я ее пропустила? — спросила она. — Нет, — ответил Лайам. — Но ее же здесь нет, так ведь? — проговорила Лили обеспокоенным голосом. — Если бы она здесь была, то ее было бы видно на экране твоего компьютера, да? — А может, ее передатчик потерялся, — сказал Лайам, повернувшись и посмотрев Лили в глаза. — Мог кончиться заряд батарейки. Я давно хотел ее поменять, но у меня нет здесь нужного оборудования. Все осталось в Кейп-Хок. — Так что же, она может быть прямо здесь, в бухте? — воскликнула Лили. — А мы почему-то не видим ее уже последние пять… — Шесть, — поправила ее Роуз. — Шесть дней? — переспросила Лили. — Возможно, — ответил Лайам, опять оглядывая поверхность воды. Он знал, что возможны и другие объяснения. Нэнни старела. Ее иммунная система могла дать сбой из-за того, что она заплыла так далеко от родных арктических вод. Она могла подвергнуться нападению каких-нибудь паразитов. Ее обычного источника пищи — мойвы — здесь не было. Движение судов в проливе Лонг-Айленд — очень интенсивное, особенно в прибрежной зоне. Ее мог поранить винт какого-нибудь катера. Ее путешествие на юг из Новой Шотландии, которое она, казалось, проделала, чтобы сопровождать Роуз, было совершенно необычным. Лайам молил Бога, чтобы Патрик оказался не прав. Ему претила мысль о том, что этот гордый белый кит окажется в плену. Он надеялся, что Патрик ошибся и что братья Лафарг не имеют никакого отношения к исчезновению Нэнни. Лайам предупредил Джона Стэнли и Питера Уэйленда, офицера Службы зашиты дикой природы, и сейчас был уверен в том, что береговая охрана и все океанографические суда в их районе начнут искать «Map IV». Несмотря на подозрения Патрика, Лайам продолжал выглядывать кита в водах бухты. Точно так же, как его предки, стоя в «вороньем гнезде» на мачте китобойного судна, выглядывали фонтаны пара, выбрасываемые китами, чтобы убивать их ради прибыли, Лайам стоял на скалах, выглядывая Нэнни, чтобы он сам и его любимые Лили и Роуз могли по-прежнему верить в преданность и дружбу. Именно в этот момент он понял, что так оно и было. Он знал, что «Призрачные холмы» — какими бы удивительными и невероятными они ни казались — являлись научным объяснением того, почему Нэнни приплыла на юг из Кейп-Хок. Лайам знал, что сказали бы его коллеги-океанографы, но глубоко в душе он думал совершенно по-другому. Нэнни приплыла в Коннектикут из-за любви. Киты — млекопитающие, а жизнь полна тайн. И не все можно объяснить с логической или научной точки зрения. В поведении Нэнни этим летом не было ничего логичного. Но, глядя на Лили и Роуз, Лайам осознавал, что и в его собственном поведении не было никакой логики. Большую часть жизни он провел в крепости, которую воздвиг сам. В каменном доме на холме, окруженном арктическим лесом, в компании книг и научных журналов вместо любимых людей. Акула, убившая его брата Коннора, лишила его руки. И с тех пор он все время проводил в попытках понять умом, какой смысл был в этой потере. С той самой минуты, когда Лили и Роуз появились в его жизни, он полюбил их всем сердцем. Но из-за того, что Лили была такой сдержанной и так оберегала Роуз, Лайам старался держать свои чувства при себе. Он не хотел испугать Лили и потерять ее. Он понимал, что с ней случилось что-то ужасное и что ей необходимо оставаться за своими стенами, так же как Лайаму было раньше нужно оставаться за своими. Со временем он начал понимать, что Лили была такой же, как он. На нее тоже напала «акула». В один прекрасный день она подкралась к ней, и после этого все изменилось. Лайам подозревал, что в голове Лили живут те же мысли, что и у него: «Что бы было, если бы я пришла минутой раньше? Или минутой позже?» Может быть, эта «акула» проплыла бы мимо и Лили не подверглась бы нападению? Эдвард мог ее не заметить и нацелиться на другую женщину, которая прошла мимо, одетая в дорогие туфли и кашемировое пальто. Акула могла уплыть в другие воды и угрожать кому-то другому. Но тогда у нее не было бы Роуз. А Лайам не встретил бы ни мать, ни дочь. Лайам обнял Лили. Он знал, что, пока они осматривают воды залива в поисках Нэнни, Лили беспокоится о том, что будет в суде. Они должны быть там уже через час. Жизнь, как ее знала Лили, сохраняла очень неустойчивое равновесие. Она скоро попадет в судебную систему, где люди в черных мантиях будут принимать решения, которые повлияют на то, как она воспитает свою дочь. Несмотря на то что Лайам был уважаемым ученым, он тоже считался северным отшельником. Он был потомок китобоев Кейп-Хок — исследователей Арктики, которые плавали от залива Святого Лаврентия вокруг мыса Горн и мыса Доброй Надежды, которые выживали в кораблекрушениях, пили дождевую воду и питались растениями. Они выходили один на один с морем и оставались в живых, чтобы рассказать о своих приключениях. Но Лили не знала, что Лайам готов пойти на все ради нее и Роуз. Если Эдвард сегодня попытается что-либо выкинуть, хоть пальцем коснется Лили… — что ж, Лайам будет только рад. Зазвонил его мобильный телефон. — Алло? — Лайам, это Пит Уэйленд. — Привет, Пит, — поздоровался Лайам. Хотя он собирался отправиться в суд и был погружен во все эти дела, он был благодарен за то, что может отвлечься. Он отошел от Лили и Роуз, чтобы не мешаться. — Джон говорил тебе, что здесь происходит? Патрик Мерфи, детектив в отставке, считает, что Джеральд Лафарг охотится за белым китом… — Твой друг прав, — сказал Пит. Связь была ужасной, но даже через помехи Лайам слышал, что его приятель очень возбужден. — Ты не поверишь, кто со мной связался. — Кто? — Ник Олсон — капитан Ник. Он позвонил мне вчера и рассказал, что кит-белуха находится в трюме — ты уже, наверное, догадался, что это «Map IV». Он дал нам его координаты, и мы сразу же отправились туда. У Лафарга трюм был полон морских млекопитающих — больных и умирающих дельфинов. — А что с китом? — спросил Лайам с замиранием сердца. — Кита на борту не было. Мы сейчас пытаемся его разыскать, но пока безрезультатно — никаких следов. Если тебя это хоть как-то утешит, Лафарга взяли под арест за нарушение Акта о защите морских млекопитающих. — Спасибо, — произнес Лайам. — Дай мне знать, если увидите кита. — Обязательно, — пообещал Пит и повесил трубку Сердце Лайама радостно забилось. До этого момента он даже сам не представлял, насколько сильно беспокоится за Нэнни, даже несмотря на то, что происходит вокруг людей, которых он любит. Роуз стояла на скалах, показывая на море. — Это стая голубых рыб, — пояснил он, когда чайки начали кружить над тем местом и нырять в воду среди серебристых, сверкающих на солнце рыб. — А блестело так, как голова Нэнни, — разочарованно проговорила Роуз. — Роуз, постарайся не беспокоиться, — попросила Лили, садясь на корточки рядом с дочерью и беря ее за руку. — Ты же знаешь, что Нэнни всегда могла позаботиться о себе. Она нашла дорогу сюда, в Хаббардз-Пойнт. Я уверена, что прямо сейчас она плывет еще куда-нибудь. И скоро мы о ней услышим. — Но я уже соскучилась по ней, — прошептала Роуз. — И я соскучилась, — сказала Лили. — Ты думаешь, она плывет назад в Кейп-Хок? — спросила Роуз. Лили и Роуз посмотрели на Лайама. — Не знаю, — ответил он. На лбу девочки появились морщинки беспокойства. Держа мать за руку, она повернулась к заливу, глядя далеко в море. Лайам смотрел на них — на мать и дочь, которых он так сильно любил. Они с Лили были одеты в темные строгие костюмы, которые привезли из Кейп-Хок. И хотя они об этом не говорили, но он знал, что они привезли их, потому что боялись, что с Мэйв случится что-то страшное, что ее кома окажется необратимой. Они приготовились к худшему, но этого не случилось. То же самое могло быть и с Нэнни. — Не теряй надежды, Роуз, — сказал он девочке. — Надежды? — спросила она. — Мы должны верить, что все будет хорошо, — произнес он. — С Нэнни? — уточнила Роуз. — Со всеми, — ответил Лайам, глядя прямо в голубые, обеспокоенные глаза Лили. Роуз, ее мать и доктор Нил поднялись на холм. Нэнни так и не появилась, и взрослым пора было ехать в суд. Роуз оставалась с Мэйв и Кларой. Они собирались посадить четыре новых розовых куста рядом с «колодцем желаний». Мэйв даже купила специально для Роуз соломенную шляпу, садовую лопатку и садовые перчатки. Но самое интересное было то, что, когда Роуз заглянула в сумку, она увидела две новые шляпы, две новые лопатки и две пары новых перчаток. — А для кого остальные? — спросила Роуз, но Мэйв лишь улыбнулась, и в ее глазах блеснул веселый огонек. Теперь, выйдя из-за угла дома, Роуз увидела Мэйв и Клару, которые уже начали копать ямки под кусты у «колодца желаний». В саду пахло свежей землей. Роуз схватила Лили за руку. Она не хотела, чтобы мать уезжала. — Останься, — попросила Роуз. — Мэйв купила нам новые перчатки, тебе и мне. — Дорогая, — сказала Лили, наклоняясь, чтобы заглянуть дочке в глаза. — Я должна ехать в суд. У меня нет выбора. Но я хочу, чтобы ты знала: тебе не нужно ни о чем беспокоиться. Ты будешь с Мэйв и Кларой, а я постараюсь вернуться как можно скорее. — Я не хочу, чтобы ты уезжала, — еле слышно прошептала Роуз. Она знала, что суд — это место, где происходят очень важные вещи. Крепко держа руку матери, она смотрела в ее глаза, ожидая ответа. — Знаю, что не хочешь, — произнесла Лили. — Но я еду ради нас обеих. — Я собираюсь рассказать судье, как сильно я тебя люблю. — Правда? — спросила Роуз. — Правда, — ответила ее мать. — Ив мире нет ничего более важного. — А зачем ты берешь мои больничные карты? — поинтересовалась Роуз, потому что видела, как мать прошлым вечером перебирала их на столе, потом сложила в папку и сказала доктору Нилу, что возьмет их с собой в суд. — Потому что хочу рассказать судье, через что ты прошла… — Через что мы вместе прошли, — подчеркнула Роуз. — Да, дорогая. Я хочу, чтобы он понял, что у тебя больное сердце и его долго пришлось лечить. Очень долго. И сколько раз к тебе приезжал доктор и сколько раз ты ездила в больницу. — С тобой, — сказала Роуз. — Ты всегда со мной, мамочка. — Да, — произнесла Лили. В ее глазах блеснули слезы, хотя она и улыбалась. — Всегда. — Роуз. — Лайам положил ей руку на плечо, будто зная, что сердечко в груди Роуз начало прыгать и колотиться, как бешеный зверек. У нее уже давно ни разу не было плохого настроения — с той последней операции. Но сейчас она начала задыхаться. Он взял ее на руки. Обняв его за шею, она прислонилась лицом к его щеке. Щека была гладкой и лишь чуть-чуть царапалась из-за того, что он побрился. От него пахло кремом для бритья и шампунем. Она закрыла глаза, стараясь успокоиться. И, даже несмотря на то что он больше ничего не сказал, она почувствовала себя лучше. — Роуз! — позвала девочку Мэйв. — Пожалуйста, иди сюда и помоги нам с Кларой посадить эти кусты. Как раз в этот момент в тупик около дома въехала машина. Все еще сидя на руках у доктора Нила, Роуз повернула голову, чтобы посмотреть, кто приехал. Кажется, она видела эту машину раньше, но не была уверена. Открылась дверца, и из машины выпрыгнула большая черная собака. Собака выглядела веселой и дружелюбной. У нее был красный ошейник и розовый язык. Роуз узнала ее — это была собака Патрика, рыжеволосого полицейского. — Флора! — крикнула Мэйв удивленно-счастливым голосом. А когда открылась задняя дверца, Роуз увидела, кто сидел внутри. — Джессика! — воскликнула она и, мгновенно соскользнув с рук доктора Нила, помчалась вверх по каменным ступеням. Ее лучшая подруга выпрыгнула из машины и побежала ей навстречу. Обнявшись, они счастливо рассмеялись. Сердце Роуз колотилось в горле, но это было хорошее чувство — лучшее на свете. У Джессики в глазах стояли слезы, как и у Роуз. Она вытерла их, смеясь и чувствуя, как вся печаль из-за разлуки с лучшей подругой растаяла и улетучилась в летнее небо. — Не могу поверить, что ты здесь! — произнесла Роуз. — Я тоже! — ответила Джессика. Подруга взяла ее за руку и потащила по ступенькам в прекрасный сад своей прабабушки. Ей было так приятно показывать подруге дом своей семьи: уютный коттедж, каменный «колодец желаний» с магической аркой и надписью «Морской сад», с розами повсюду и сияющим морем, раскинувшимся внизу у скалистых уступов. — Привет, доктор Нил! — сказала Джессика. — Привет, Джессика! — ответил он. — Рад видеть друга из Кейп-Хок. — Рада видеть вас, — вежливо произнесла она. А затем из-за машины вышла Лили вместе с Марисой и еще одной женщиной. Рядом с высокими сестрами Лили казалась девочкой. Патрик шел рядом с Марисой, и Роуз заметила, что они держатся за руки. — А вы, должно быть, Мариса, — сказала Мэйв. — Я так рада познакомиться с вами, миссис Джеймсон, — ответила Мариса. Она протянула руку, чтобы поздороваться с Мэйв, но та крепко ее обняла. — Это моя сестра Сэм, — представила Мариса. — Здравствуйте! — откликнулась рыжеволосая женщина. — Спасибо вам обеим, что приехали, — поблагодарила Мэйв. — Для нас это так много значит! — Ни за что не пропустила бы такое, — сказала Сэм. — Он сделал то же самое Марисе и Джесс, что и вашей внучке… — Джессика, — повернулась Мэйв к девочке. — Ты любишь сажать цветы? Джессика кивнула: — Я посадила розовый куст в Кейп-Хок. Такой же, какой был у нас в саду, когда мы жили в Уэстоне. — Это замечательно, — похвалила Мэйв. — Мы с Кларой подумали, что Роуз захочет нам помочь посадить эти розовые кусты, пока ее мама занимается делами… А ты хочешь поработать с нами? Джессика бросила на свою мать немного обеспокоенный взгляд. Роуз поняла, что ее подруга, вероятно, чувствует то же самое, что и она, по поводу поездки матери в суд. Поэтому она сжала руку Джессики, и та улыбнулась. — Конечно, — ответила Джессика. — Я буду вам помогать! Роуз сбегала в дом и принесла садовые принадлежности, которые купила ее прабабушка. Теперь она поняла, для кого это предназначалось! Она надела одну соломенную шляпу себе на голову, а потом, встав на цыпочки, напялила вторую на голову Джесс. Они помахали своими садовыми лопатками, любуясь тем, как блестят на солнце металл и отполированные деревянные ручки. — Я готова! — воскликнула Роуз. — И я! — пропищала Джессика. Взрослые посмотрели друг на друга. Две пожилые женщины, одетые в рабочие костюмы и соломенные шляпы, и пять взрослых в деловой одежде: Патрик, Мариса, Сэм, мать Роуз и доктор Нил. — Мы тоже готовы? — спросил Патрик с широкой улыбкой на лице. — Да, — подтвердила Мариса. — Еще как! — сказала Лили. — Поехали, зададим ему жару, — предложил доктор Нил. — Жду не дождусь! — выпалила Сэм. Потом Лили и Лайам нагнулись к девочке и обняли ее так, как никогда еще не обнимали. Во всех глазах, смотрящих на нее, читались любовь и мужество. Ей показалось, будто Нэнни всплыла подышать воздухом и подняла огромную волну, подхватившую ее. Она закрыла глаза, мечтая, чтобы эта волна и руки любящих людей подняли ее под небеса. Потом Роуз видела, как ее мать остановилась перед Мэйв. Они смотрели друг на друга очень долго. Сама не зная почему, Роуз чуть не расплакалась. Во взгляде ее прабабушки было столько силы и энергии — казалось, она сама готова ринуться в бой. Мэйв поцеловала Лили. А потом сделала самую странную вещь на свете: пожала ей руку, будто они были на деловом совещании, а не в розовом саду. — Бог в помощь, дорогая — сказала Мэйв. — Ты победишь! — Бабуля, — прошептала Лили, глядя на нее огромными широко открытыми глазами. В этот момент она напоминала маленькую девочку, и тут Роуз вдруг представила свою мать в своем возрасте и даже еще меньше — маленькой внучкой, которая нуждается в поддержке Мэйв. — Правда — это сила, дорогая, — проговорила Мэйв. — Ему так долго все сходило с рук. Ты положишь этому конец, рассказав всю правду. Сегодня… — А если он выиграет дело? — Никогда! — воскликнула Мэйв, взяв лицо Лили в ладони и твердо глядя ей в глаза. На щеках Лили остались две полоски земли, похожие на боевую раскраску индейцев. Лайам вытер их платком. Лили повернулась, и они вместе зашагали по каменным ступенькам. — Мамочка, я люблю тебя! — закричала им вслед Роуз Лили взглянула на дочь. Их глаза встретились, и Роуз увидела, что глаза матери такие же ярко-синие, как небо. Они улыбнулись друг другу. Лили взяла монетку и бросила ее в «колодец желаний». Сверкнув на солнце, монетка со звоном ударилась о каменные стены внутри колодца. Монетку бросила Лили, но желание загадала Роуз. Глава 26 Лали и Лайам сидели вместе на переднем сиденье, а Патрик, Мариса и Сэм ехали сзади. Мариса и Патрик выглядели такими счастливыми, хотя наверняка сильно устали после долгой поездки. Все оживленно болтали, обменивались новостями, о событиях, происшедших с тех пор, как они впервые встретились в Кейп-Хок, выслушали рассказ о том, как Патрик привез Сэм из Балтимора на фестиваль. Все это напоминало Лили поездку старых добрых друзей на пикник, а не в суд по семейным делам. — Жаль, что вы не слышали выступления Марксы и ее сестры, — сказал Патрик. — На фестивале им не было равных. — Даже несмотря на то, что мы заняли третье место, — шутливо произнесла Мариса. — Посмотрим, что будет в следующем году! — воскликнула Сэм. Разговаривая с Марисой, слушая ее спокойный голос и неудержимый смех, Лили ненадолго забывала о нервной дрожи во всем ее теле. Но потом ее мысли опять возвращались к тому, что может произойти дальше, — и она чувствовала, будто холодная рука сдавливала сердце, и начинала так нервничать, что у нее кружилась голова. Лайам держал ее за руку. Она постоянно поглядывала в его сторону, будто желая лишний раз убедиться, что он действительно рядом с ней. Когда они въехали на стоянку у здания суда, Патрик заговорил с охранником, который просунул голову в машину и пожал ему руку. Само здание суда было выстроено из белого кирпича и представляло собой стандартное строение в стиле шестидесятых годов. Лили проезжала мимо него несчетное количество раз по пути в аэропорт, или книжный магазин, или магазин грампластинок, или центр садоводства. Сколько раз она проходила мимо, даже не поворачивая головы, не видела мужчин и женщин, входящих в его двери, чтобы бороться друг с другом за самое дорогое в своей жизни! — Я не хочу заходить внутрь, — сказала Лили, хватая Лайама за руку. Все удивленно на нее посмотрели. Заговорила только Мариса, протянув руку через спинку сиденья и дотронувшись до плеча Лили: — Ты справишься. — Не смогу, — пробормотала Лили, почувствовав панику. — Лили, — сказала Мариса, глядя ей в глаза. — Ты должна мне поверить. Я знаю, что ты справишься. Ты для меня — образец для подражания. Ты войдешь внутрь с гордо поднятой головой и добьешься, чтобы тебя услышали. А мы будем рядом и поддержим тебя. — Все мы, — уточнила Сэм. Лили закрыла глаза, и мир закружился вокруг нее. — Да, — тихо подтвердил Лайам. — Мы все. Лили медленно открыла глаза. Она посмотрела в окно и увидела своих друзей, идущих к ним: Тару и Джо, Бей и Дэнни. Они окружили машину. — Он уже здесь? — услышала Лили вопрос Патрика, обращенный к Джо. — Да, — ответил Джо. — Весь надраенный и явно подготовившийся . — Подонок, — пробурчал Патрик. Лайам вышел из машины и протянул руку, чтобы помочь Лили. Она не отрывала взгляда от его руки. Она знала, что может ждать здесь сколько угодно, пока судья ее не вызовет и кто-нибудь не придет за ней. Она может оставаться здесь, пока суд не закроется, или вообще пропустить заседание. Она уже попробовала убежать от этой проблемы. Теперь пришло время драться. Она схватила руку Лайама и буквально выскочила из машины. Он обнял ее. Зазвонил мобильный телефон Джо. Он стал разговаривать, потом прикрыл трубку рукой: — Извините меня. Встретимся внутри. Заходя за угол здания, они услышали шум толпы. Выйдя к главному входу, Лили вздрогнула, увидев, как к ней бросились журналисты с микрофонами и фотоаппаратами. Она расправила плечи и выше подняла голову. — Лили, — воскликнул один из репортеров. — Мара! — кричали другие. — Этот идиот позвал прессу, — услышала она слова Патрика. — Но тут он ошибся — его ждет большой сюрприз! — ответила ему Тара, фыркнув от смеха. Лили не поняла, что она имела в виду, но удивилась, что ее подруга находит ситуацию смешной. Она чувствовала, как ее толкают со всех сторон и тащат вперед, как будто в веселой толпе на народном гулянье. В воздухе царила приподнятая атмосфера, чувства ожидания и одновременно решимости. Когда она подняла глаза, то увидела, что многие репортеры ей улыбаются. — Задай ему жару, Лили, — крикнула молоденькая журналистка с короткими светлыми волосами. — Не дай ему победить! — гаркнул репортер с блокнотом в руке. — Мы будем здесь болеть за тебя! — сказал третий репортер, когда Лили проходила мимо. — Можно несколько слов? Лили не могла говорить. За нее ответила Мариса. — Мы в этом деле вместе, — произнесла она. — Спросите, как ее зовут, — услышала Лили, как Сэм советует одному из телевизионных репортеров. Лили оглянулась и увидела, что Сэм показывает на Марису. — Как вас зовут? — спросил телевизионщик, поднося микрофон Марисе. — Мое настоящее имя — Патрисия Хантер, — громко объявила Мариса, гордо вскинув голову. Толпа зажужжала. — Это его вторая жена! — раздался чей-то голос. И тут все кинулись вперед, задавая вопросы, поднося микрофоны. Лили взглянула на Сэм. У нее по щекам текли слезы, а горло перехватило от волнения и гордости за свою подругу. Она знала, что Марисе есть что сказать, но пока это должно подождать. Двери здания суда распахнулись, и она увидела Джо. Он широко улыбался, приглашая Лили и ее друзей пройти внутрь. Взглянув на Лайама, будто ища у него поддержки, и держась за руку Марисы, Лили пошла вперед в суд по семейным делам, готовая к встрече с судьбой — ее и Роуз. В здание суда репортеров с камерами не пускали, поэтому в холле было сравнительно малолюдно. Несколько судебных исполнителей стояли в стороне, тихо разговаривая и поглядывая на вошедших. Как и охранник на стоянке, они приветливо помахали Патрику. Через рамку металлоискателя они прошли за несколько минут. Идя по коридору в сторону зала заседания, Лили и Мариса крепко держались за руки. Повернув за угол, они увидели Эдварда. Или, что важнее, он увидел их. В этот момент Лили показалось, что небеса разверзлись. Золотисто-зеленые глаза Эдварда, когда он увидел обеих своих бывших жен вместе, метали молнии. Лицо стало ярко-красным, казалось, он вот-вот взорвется. — Привет, Тед! — крикнула Сэм. — О боже, — тихо проговорила Тара. — Ты видела это? — прошептала Лили Марисе. — Я почти забыла, как он выглядит, когда выходит из себя, — ответила Мариса. — Но теперь все быстро вспоминается. Лайам обнял Лили за плечи. Ярость Эдварда была настолько очевидна, что это заметили все. У Лили засосало под ложечкой. «Именно это предстоит видеть Роуз, — подумала она, — если Эдвард сегодня выиграет». Она постаралась подавить эмоции и почувствовала, как напряглась ее спина. — Он созвал прессу, но никак не ожидал, что появится Мариса, — понял Патрик. — Привет всем, — поздоровалась Линдси Уиншип, присоединяясь к ним. Лили стала знакомить адвоката со своими друзьями, Марису она представила последней: — А это моя хорошая подруга Мариса Тейлор. Она приехала прямо из Новой Шотландии, чтобы появиться сегодня здесь. — Спасибо вам, что вы здесь, — тепло сказала Линд-си Марисе. — Он с легкостью мог бы отрицать заявления одной женщины. Но благодаря вашему рассказу ему будет сделать это намного труднее. — Я хочу, чтобы сегодня меня называли моим настоящим именем, — попросила Мариса, — чтобы он не узнал мое вымышленное имя. Я хочу потом снова жить спокойно и не бояться, что он найдет меня и Джессику. Поэтому я — Патрисиа Хантер. — Патти, — сказала Сэм, обнимая сестру за плечи. — Хорошая мысль, Патти, — похвалила Линдси, сверкая глазами. — Хотя, может быть, в этом не будет необходимости. — Головы выше, — шепнул Лайам, крепче обнимая Лили, когда Хантер оставил своего адвоката и направился к ним. — Что ж, — резко воскликнул Эдвард, переводя взгляд с Лили на Марису. — Это действительно нечто. Боишься, что не выиграешь дела в одиночку, поэтому и пригласила себе в помощницы еще одну лгунью? Лили и Мариса стояли перед ним вместе, а рядом были Лайам, Патрик и Сэм. Лили еще не знала, что скажет судья или что напишут репортеры, но в тот момент была уверена в том, что она самый счастливый человек, потому что у нее такие замечательные друзья. — Мы не лжем, Эдвард, — тихо произнесла Лили. — Нет, Тед, мы не лжем, — сказала Мариса. — И тебе, как никому другому, это известно… — Мы были добрыми, любящими и преданными, — прошептала Лили. — А ты просто уничтожил их, — заявила Сэм. — Вы заблуждаетесь, — ответил Эдвард. — И именно это я и собираюсь доказать судье. Лили просто покачала головой. Стоя в коридоре здания суда, она чувствовала, как крепнет ее сила, будто ее ангел-хранитель спустился на землю, чтобы быть вместе с ней. Ее мать и отец тоже были рядом. И Коннор — брат Лайама. Лили ощущала нежность любви Лайама к ней и нежность своей любви к нему. Она ощущала дружбу старых и новых друзей. Она ощущала уважение незнакомых людей — журналистов, которые пришли освещать процесс, и судебных приставов, охранявших здание суда. Она чувствовала силу оттого, что была матерью Роуз. Открылась одна из дверей в коридоре, и Лили посмотрела в ту сторону поверх головы Эдварда. Было почти десять часов — начало судебного заседания. Оттуда вышли две женщины и направились к ним по коридору. Одна из них несла в руках целую стопку папок с бумагами. «Служащие суда», — подумала Лили. Но Эдвард не оглянулся. Он смотрел только на нее. Казалось, все вокруг, даже Мариса, для него просто исчезли. Именно она была его противником. И он пришел сюда, чтобы победить ее — и никого другого. По толпе пронесся негромкий шум. Лили почувствовала, как Лайама будто пронзил электрический разряд. Она хотела посмотреть на него, но не могла оторвать глаз от лица Эдварда. Когда-то она любила его; даже сейчас ей хотелось попросить его понять, в чем дело, и просто уйти. Они оба знали, что их ребенок ему безразличен… Но его глаза были как черные дыры, пылающие от ненависти. Джо легонько кашлянул, и Лили наконец оторвала взгляд от Эдварда. Джо широко улыбался, а когда Лили посмотрела кругом, то увидела, что улыбаются и все остальные ее друзья: Патрик, Тара, Бей, Дэнни, Мариса, Линдси. И даже Лайам. — В чем дело? — спросила она Лайама. Те две женщины подошли ближе и встали прямо за спиной Эдварда. Когда они подходили, Лили видела, как Джо поднял бровь, подав незаметный знак одному из одетых в форму приставов. Тот в ответ кивнул, но остался на месте. — Лайам? — Лили не сводила с него глаз. — Нервничаешь? — спросил, ухмыляясь, Эдвард. — Ей-то не из-за чего нервничать, — произнес Патрик Эдвард смерил его презрительным взглядом. — Знаешь, — сказал Патрик, — здесь есть еще кое-кто, с кем, по нашему с Джо мнению, должны познакомиться Лили и Мариса. Эдвард стоял, не двигаясь, с красным самодовольным лицом. — И кто же это? — спросил он надменно. — Привет, Эд! — сказала одна из женщин, стоявших позади него. Она была немного выше Лили, с темно-каштановыми волосами. Выражение ее голубых глаз было мягким, теплым. По правой стороне лица у нее змеился длинный широкий шрам. На лбу Эдварда выступили капельки пота. Несколько репортеров бросились к ним, а вторая женщина — молодая, одетая в деловой костюм, очень похожая на адвоката, — открыла одну из папок и раздала им несколько фотографий. Лили увидела, как в руках репортеров замелькали снимки — избитая, вся в синяках, женщина. На некоторых фото — ее лицо и голова, покрытые бинтами, на других — на лице порезы и швы, на одном снимке — открытый рот со сломанными зубами, как будто у нее не было челюстных костей. И вдруг Лили догадалась. — Джуди? — ужаснулась она, чувствуя, как на глаза набегают слезы. Джуди Хотон улыбнулась и кивнула в знак приветствия, а потом, сверкая голубыми глазами, шагнула вперед и крепко обняла Лили. Глава 27 — Джуди Хотон, — повторила Лили. — Она была до меня. — Да, — сказала Джуди. — Я так тебе сочувствую — ты через столько прошла! — Джуди, это Патрисия, — представила Лили, и три женщины посмотрели друг на друга, улыбаясь и держась за руки. Эдвард в это время в конце коридора уже совещался со своим адвокатом — высоким, пожилым, сутулым человеком в костюме-тройке. Репортеры рассматривали фотографии. Лили привлекло одно фото: женщина, вся в бинтах, похожая на мумию, лежит на больничной койке, окруженной капельницами. — Это ты? — спросила Лили. — Да, — ответила Джуди. — Это в ту ночь, когда Эдвард избил меня за то, что я поздно вернулась домой. Он обвинил меня в том, что я была с другим мужчиной, хотя на самом деле я была у сестры. — Бедная, что же он с тобой сделал! — воскликнула Лили со слезами сострадания на глазах. — Он сломал мне нос и челюсть, — объяснила Джуди. — Одним ударом кулака он сломал челюсть в трех местах. Выбил мне передние зубы и правые задние. От удара я отлетела через всю комнату и головой разбила окно. Вот откуда у меня это. — Она дотронулась до шрама на щеке. — О, Джуди! — прошептала Мариса. — Нас он не бил, — сказала Лили. Джуди глянула в конец коридора, где Эдвард что-то горячо говорил своему адвокату, яростно жестикулируя. — Да, вас он уже не бил, — согласилась она. — Он понял, что для него это может плохо кончиться. Тогда мы вызывали полицию и его арестовали. Лили вспомнила, что Эдвард рассказывал ей о том, как ударил Джуди. Он все это преподнес так, будто это был очень давний, мимолетный инцидент. Ее еще тогда покоробило, что он, кажется, даже не чувствовал угрызений совести. Вспоминая те дни, она поняла, что он специально рассказал ей о своей грубой выходке, чтобы поставить ее на место. Но сейчас, когда Лили встретила эту женщину и узнала, что он изуродовал ей лицо, избил так, что она попала в больницу, Лили почувствовала, что ей дурно. — Мы знали, на что способен Эдвард, знали, что в полиции на него уже заводили дело об избиении, — сказал Патрик, подходя к ним. — Это одна из причин, почему он привлек наше особенное внимание, когда ты, Лили, пропала. — И одна из причин, почему мы сейчас стали искать Джуди, чтобы она дала показания на этом заседании суда, — дополнил Джо. — Лайам буквально подгонял нас все это время, — сказал Патрик. Лили бросила взгляд на Лайама и увидела, что тот краснеет. — Не так-то просто было отыскать Джуди, — сообщил Джо. — Шансов на успех было мало. Поэтому мы и не говорили тебе ничего заранее — не хотели тебя расстраивать. Если бы у нас не получилось, тебе пришлось бы выступить против него одной, без ее помощи. — Я уехала из Готорна, — рассказала Джуди. — После всего, что случилось. И после Эда, после того, как он не захотел выполнять свои обязательства по отношению ко мне. — Обязательства? — спросила Лили, — Помню, как я читала в газетах о твоем исчезновении, — продолжала Джуди. — Сначала я была уверена, что он тебя убил. Но я всегда надеялась, что ты просто сбежала. — Я действительно сбежала, — пояснила Лили. — Чтобы спасти свою жизнь. И жизнь своего ребенка… — Как она? — спросила Джуди с улыбкой. — Замечательно! — улыбнулась в ответ Лили. И тут к ним опять подошел Эдвард. Он был бледен, лицо перекошено, а голос дрожал, когда он заговорил, переводя взгляд с Джуди на Лили, с Лили на Марису: — Теперь вы не сможете мне навредить! — Навредить тебе? — спросила Джуди. — Я заплатил сполна за то, что сделал. — Он показал на фото. — По твоему обвинению меня арестовали, и я отсидел положенное. Больше ты ничего не можешь мне сделать. — Сделать тебе? — вскрикнула Лили, пораженная его словами. Ее сердце бешено заколотилось у нее в груди, и Джуди пришлось взять ее за руку, чтобы успокоить. — Он ничего не понял, — спокойно произнесла Джуди. — И никогда не понимал. И уж во всяком случае он так и не оплатил свои долги. — Увидимся в суде, — сказал Эдвард, обращаясь к Лили. — У моего отца было место на нью-йоркской фондовой бирже. Эд работал у моего отца, выполнял какие-то технические работы на катерной стоянке, — рассказывала Джуди. — Там я с ним и познакомилась. Он был способный и сообразительный, к тому же веселый и забавный и нравился отцу. Эд регулярно читал «Уолл стрит джорнэл» и спрашивал у отца советы, как играть на бирже. На отца произвели впечатление некоторые из его удачных сделок, и он предложил ему работу в качестве ассистента. Так он начал работать на бирже. — Твой отец дал ему работу… — не поверила Мариса. — Эд был умен. Он легко и быстро заводил нужные знакомства. А про учебу в Гарварде он все выдумал. Тогда на бирже был подъем, и он получил работу биржевого маклера сразу после того, как я его бросила, — продолжала Джуди, улыбнувшись. — Но ему не повезло. — Почему? — Ну… — начала Джуди. — Ему очень не повезло, — произнесла молодая женщина, которая подошла вместе с Джуди, и Лили повернувшись к ней, улыбнулась. Она наверняка была адвокатом — в сером деловом костюме и лакированных туфлях, руки заняты папками, а темные волосы зачесаны назад и убраны в аккуратный пучок на затылке. Все это время, пока Лили и Джуди разговаривали, она о чем-то потихоньку беседовала с Линдси. — Мы с вами еще не знакомы, — сказала Лили. — Меня зовут Лили Мэлоун. Вы адвокат Джуди? — Меня зовут Ребекка, — ответила молодая женщина, улыбаясь. — Извините, что не представилась первой. Но меня немного загипнотизировало все это действо. Да, я считаю себя ее адвокатом. — И очень хорошим адвокатом, — гордо произнесла Джуди. В этот момент двери зала заседаний распахнулись, и судебный пристав дал сигнал, что можно входить. Эдвард опять начал спорить со своим адвокатом. Тот явно что-то советовал, а Эдвард горячился, качал головой и грозил пальцем. Линдси вышла вперед и дотронулась до плеча Лили. — Вы готовы? — спросила она. — Да, — ответила Лили, улыбнувшись Джуди. — Готова. Лайам, Мариса, Джуди и все ее друзья из Хаббардз-Пойнт вместе зашли в зал заседаний. Лайам наблюдал за Лили и невероятно гордился ею. В течение всех последних дней он хотел сказать ей, что Патрик и Джо стараются возбудить дело против Эдварда, привлекают двух других женщин из его жизни, чтобы Линдси Уиншип имела возможность обоснованно возразить против привлечения Роуз к сдаче анализа ДНК. Зал наполнился людьми. Лайам поцеловал Лили в щеку, когда она встала, чтобы идти на место ответчика. Он почувствовал, что ее настроение изменилось. Для нее очень много значила поддержка всех ее друзей, особенно Марисы и Джуди. Он взглянул на них, сидящих между ним и Сэм, в ряду позади Лили, и подумал, каким же нужно быть человеком, чтобы методически уничтожать такие прекрасные души. Если что-то и могло сделать этот момент почти приятным, так это вид Эдварда, корчившегося на другом конце зала за столом истца. Он все еще что-то настойчиво нашептывал своему адвокату. Лицо пожилого адвоката было морщинистым и худым, а взгляд — затравленным и беспокойным. И тут пристав постучал молотком. — Суд по делам семьи штата Коннектикут начинает свою работу. Председательствует достопочтенная Марта Ди Портер. Пожалуйста, садитесь. Судья лет пятидесяти, высокая и стройная, с посеребренными сединой каштановыми волосами и легким загаром на лице, окинула зал заседаний темными глазами, которые, вероятно, видели намного больше страданий, чем выпадает на долю обычного человека. — Судья Портер — женщина? — услышал Лайам шепот Бей. — Это замечательно, — прошептала ей в ответ Тара. — Заслушивание прений сторон в деле Хантер против Мэлоун, — читал секретарь суда. — Ходатайство о принуждении… — Извините меня, — перебила его Линдси Уиншип, поднимаясь со своего места. — Ваша честь, если позволите, я бы хотела обратиться к делу неотложной срочности. — Хорошо, мисс Уиншип… Вы адвокат защиты? — Да, ваша честь. До этого момента я представляла в вышеупомянутом деле Лили Мэлоун и несовершеннолетнего ребенка Роуз Мэлоун. Однако я должна сделать самоотвод по причине конфликта интересов. Лили коротко вскрикнула, словно раненое животное. На другом конце зала сидел Эдвард, внимательно и настороженно наблюдая за происходящим. Его адвокат шептал ему на ухо, объясняя, что происходит, и на лице Эдварда стала расползаться медленная улыбка — она появилась только на поверхности, не затронув его души, как будто у него ее не было вовсе. Лайам видел, что Эдвард реагировал лишь на звук боли, и почувствовал к нему отвращение. Лицо Лили было похоже на трагическую маску, когда Линдси разложила свои бумаги и повернулась к судье. Нагнувшись, она положила руку Лили на плечо и что-то прошептала ей на ухо. — Ваша честь, — вступил адвокат Эдварда, — это в высшей степени не соответствует правилам, и я возражаю. Оставить мисс Мэлоун без адвоката в данный момент неприемлемо. Мой клиент ждал девять лет, чтобы встретиться со своей дочерью. Ребекка, адвокат Джуди, хмыкнула, а потом вдруг громко рассмеялась. — Судья Портер, — сказала Линдси Уиншип. — Я хочу представить вам эти письменные показания, данные под присягой, и распоряжение суда в поддержку моей новой клиентки. Как видите, по этому делу уже было вынесено судебное решение с довольно серьезной проблемой с точки зрения правовых норм. Можно мне подойти? — Да, — разрешила судья, и Линдси вышла вперед, чтобы положить один документ на стол секретаря, а другой — на стол истца, прямо перед Эдвардом. Наблюдая за всем из второго ряда, Лайам видел, как побледнел Эдвард. Его лицо стало серо-белым, словно брюхо акулы. Адвокат пытался взять у него из рук этот документ, но Эдвард явно не хотел его показывать. И как только старый адвокат наконец смог вырвать у него документ, его лицо тоже приобрело свинцовый оттенок. — Как видите, ваша честь, — сказала Линдси, после того как секретарь, занеся документ в свой журнал, передал его судье, — мистер Хантер уже имеет серьезные проблемы с выплатой алиментов на ребенка. — Ваша честь, — воскликнул адвокат Эдварда громовым голосом, — это судебное решение было вынесено много лет назад. Оно было вынесено по отношению несовершеннолетнего ребенка, который не только не является предметом рассмотрения на этом заседании, но уже и совершеннолетний! — Мне двадцать один год, — произнесла Ребекка, вставая. — Ваша честь! — протестующе воскликнул старый ссутулившийся адвокат, а Эдвард сполз пониже на своем стуле и начал искать глазами выход из зала. — Суд вынес решение, по которому он должен был платить алименты на ребенка, — продолжала Ребекка, — начиная со дня моего рождения, когда моя мать еще лежала в больнице. Однажды моя мать, когда еще была беременной, зашла к своей сестре — они договорились шить занавески для детской, а он подумал, что у нее роман на стороне, и избил ее так сильно, что у нее начались преждевременные роды. Лайам видел, как Лили открыла рот от удивления, а ее глаза наполнились слезами. Они оба вспомнили тот день, когда родилась Роуз и как страдала Лили. — Ему не повезло, — усмехнулась Ребекка, — что я родилась на три месяца раньше: придется платить и за эти три месяца. — Ваша честь, — произнесла Линдси, — мистер Хантер по решению суда должен был выплачивать две тысячи долларов ежемесячно в качестве алиментов в пользу своей дочери. До настоящего момента он ни разу добровольно не заплатил ни цента. Мисс Хотон некоторое время получала его зарплату, но девять лет назад, когда он уехал, потеряла его из виду. — Мистер Хантер, это очень большая сумма алиментов, — констатировала судья Портер. — Ваша честь, в том решении суда говорится, что выплата алиментов прекращается, когда ребенок заканчивает учиться. — Адвокат Эдварда явно был растерян. — В двадцать один год эта юная леди уже наверняка окончила колледж, поэтому я приношу… — Я учусь на юридическом факультете, — сказала Ребекка. — Он никогда не хотел меня видеть, поэтому не знает этого. Но я так долго помогала своей матери подавать всевозможные юридические иски против него… Лайам широко улыбнулся молодой женщине — энергичной, умной, блестящей, смело смотрящей на судью и на своего отца. Она была стройной и высокой, с темными волосами — как у Лили, Марисы и ее матери. — И я хочу стать юристом по делам семьи, — четко произнесла Ребекка, глядя прямо в глаза Эдварду. — Хочу заняться адвокатской практикой, чтобы защищать женщин, которых оскорбляют мужчины типа моего отца. Суд взорвался аплодисментами. Лайам оглянулся и увидел, что Мариса, Сэм, Тара, Джо, Бей, Дэнни, Патрик, репортеры и люди на балконе тоже аплодируют. Его глаза встретились с глазами Лили, которая сидела за столом ответчика, и он увидел, что она хлопает громче всех. Судья позволила аплодисментам продолжаться еще несколько секунд, а затем стукнула молотком. Эдвард и его адвокат, склонив головы друг к другу, о чем-то совещались. Судья бесстрастно смотрела на них, ожидая, что они скажут в ответ. — Ваша честь, — начала Линдси, — мистер Хантер не выполнил обязательства по отношению к одной дочери… И я заявляю, что причины, побуждающие его забрать Роуз, являются фальшивкой, что подтверждается его уже доказанными преступлениями по отношению к его бывшим женам. А теперь, если он хочет платить алименты на Роуз… — Мы отказываемся от нашего ходатайства! — поспешно воскликнул адвокат Эдварда. — Ребенок, Роуз Малоун, — сказала судья, — имеет право знать, кто ее отец, а также право на родительскую поддержку. Мисс Малоун, если вы хотите, чтобы я вынесла судебное решение, заставляющее мистера Хантера пройти тест на отцовство… — Нет! — крикнула Лили. — То есть спасибо, ваша честь, не надо. Эдвард, что-то сказав своему адвокату, встал и направился к выходу. — Ваша честь, — проговорил его адвокат, — мистер Хантер просит сделать перерыв, чтобы иметь возможность… Джо Хоулмз вышел в проход между рядами и встал на пути Эдварда. Расставив ноги, он показал ему свой значок. — ФБР. Мистер Хантер вы арестованы за нарушение Закона об уплате алиментов на содержание несовершеннолетних детей. — Вот вам и колесо правосудия! — проговорила вполголоса Тара, поймав взгляд Эдварда, когда Джо защелкивал на нем наручники. — А местные полицейские могут прижать его за то, что он сделал с Мэйв. Репортеры бешено строчили в своих блокнотах, а художники набрасывали сцены углем для вечерних выпусков газет. Судья ударила молотком, велев приставам очистить зал заседаний. Лили первая выскочила в проход и попала прямо в объятия Лайама. Потом он наблюдал, как она стала обнимать всех своих друзей из Хаббардз-Пойнт и Кейп-Хок. Самые крепкие объятия она приберегла для Джуди и Ребекки. — Спасибо! — воскликнула Лили, обнимая Ребекку. — Я не могу выразить словами, насколько все это важно для меня! Вы такая мужественная и так смело выступали! — Я очень горжусь тобой, дорогая, — сказала Джуди со слезами на щеках. — Я сделала это для нас, мама, — ответила Ребекка, сияя глазами. — И для Роуз. — Для Роуз ? — переспросила Лили. — Для моей единокровной сестры, — пояснила Ребекка. Глава 28 Мэйв знала, что пришло время прощаться. Ей хотелось, чтобы все собрались в ее доме на большую вечеринку и она смогла бы познакомиться с Джуди и Ребеккой. Клара с ней согласилась, поэтому они вдвоем договорились с фирмой, обслуживающей банкеты, а также заказали большую палатку в бело-желтую полоску, которую должны были установить между их домами. — Ты помнишь, что именно в этом месте мы с Эдвардом поженились? — спросила Лили у своей бабушки. — Конечно, — ответила Мэйв. — Мы должны очистить эту землю. Он действительно в тюрьме? — Да, — сказала Лили. — Они задержали его по федеральному ордеру. Джо говорит, что через них каждый день проходит множество неплательщиков алиментов. Но если они делают хоть самые простые усилия, чтобы организовать выплаты, их отпускают. Однако самонадеянность Эдварда, оказалось, зашла слишком далеко. Арестовав его за неуплату алиментов, органы начали расследовать и другие дела, в которых он замешан, включая попытку отравить тебя газом. — А еще в Интернете сообщалось о том случае, о котором рассказывала Мариса. — Эдвард был настоящим хищником, — произнесла Лили. — И выбирал себе в жертвы женщин по своему вкусу. Эта самонадеянность его и сгубила. — Тара знала? Думаю, все знали, — ответила Лили. — Тара наседала на Джо, чтобы он согласовал все необходимые юридические формальности, а Лайам подталкивал их, чтобы они вовремя привезли Марису и Джуди. Патрик беспрерывно старался доказать, что Эдвард как-то связан с твоим отравлением. — Да, это просто загадка, — сказала она. — Когда Джуди сообщила нам, что Эдвард раньше работал механиком в мастерской, Патрик решил съездить и поговорить с ее владельцем. Оказалось, что Эдвард занимался системами отопления на катерах. Поэтому он многое знает о вентиляционных каналах и отдушинах, выхлопных газах и тому подобном. — Ну, — проговорила Мэйв, — если он это сделал, уверена, что Патрик его раскроет. Жизнь долгая, и характер человека в конце концов обычно его нагоняет. — Это еще один способ провозгласить: «В правоте сила»? — спросила Лили. Бабушка кивнула. Она села на диванчик, глядя в окно на покрытую рябью бухту. Свет с моря отражался в ее глазах, а на губах играла слабая улыбка. Снаружи были слышны голоса — со двора, со скал, отовсюду. Рабочие устанавливали палатку, ставили бар, столы и устраивали танцевальную площадку. Лайам и Патрик сидели на веранде с Роуз, Джессикой, Марисой и Сэм. — Бабуля, — окликнула Лили. — О чем ты думаешь? Тебя будто здесь и нет. Мэйв повернулась и внимательно посмотрела на нее. Лили вновь поразило, как сильно постарела Мэйв. Девять лет прошло с тех пор, как они вместе проводили лето, и каждая секунда разлуки лежала тяжелым грузом на сердце Лили. — Я думаю о тебе, дорогая, — сказала Мэйв. — Обо мне? — О том, как я боялась, когда ты поехала в суд. Боялась, что Эдвард опять выкинет один из своих трюков и обманет судью. — Судью Портер не обманешь, — заверила Лили. — Однако она раньше ничего не слышала о твоем деле, — возразила Мэйв. — Интересно, какое бы решение она приняла, если бы не выступила Джуди? — Я знаю, — сказала Лили. Возможно, что она бы честно применила закон, — предположила Мэйв. — Но что же это означает? Думаю, что судебная система в общем, а люди в частности, еще не полностью осознали, что же такое эмоциональное насилие в семье. — Ребекка будет работать, чтобы это изменить, — сообщила Лили. — Ох, с нетерпением жду, когда увижу ее сегодня на вечеринке, — сказала Мэйв. Но ее глаза по-прежнему были такими серьезными, что Лили не выдержала: — Что случилось, бабуль? Мэйв вздохнула. Она повернула голову, но, как ни старалась, не смогла скрыть слезы. — Хочу, чтобы это было всегда, — прошептала она. — Что? — спросила Лили. — Что это? — Это, — повторила Мэйв, обводя рукой вокруг. — Ты опять дома. Рядом моя правнучка Роуз и Лайам. Правосудие торжествует, а Эдвард сидит в тюрьме. Это так много. Но… — Этого недостаточно. Мэйв покачала головой. Она взяла футляр для очков, тот самый, который Лили вышила ей в Кейп-Хок, украсив изображением кита. — Это почти все, что оставалось у меня от тебя за все девять лет, — сказала она. — Целая жизнь Роуз, — проговорила Лили. — Ты сделала его для меня, прислала его мне… Я всегда держала его у своего сердца, — сообщила Мэйв, крепко зажав футляр в руке. — Я молилась за тебя и твою девочку, хотя даже не знала, как ее зовут! — Я не могла тебе сказать, — постаралась оправдаться Лили. — Я боялась, что он каким-нибудь образом это выведает. И думаю, еще я боялась, что ты захочешь увидеть нас так же сильно, как мы хотели видеть тебя. Чем больше бы ты о нас знала, тем больше бы скучала. Именно по этой причине я не могла позволить себе думать о тебе, о доме. По крайней мере сознательно. Но каждую ночь, в своих снах… — Ах, сны, — произнесла Мэйв. — Ты мне тоже снилась. И в них я держала тебя за руку. — Когда я была маленькой, когда шла с тобой к школьному автобусу, — продолжила Лили. — У нас были одинаковые сны, — удивилась Мэйв. — В моих всегда были розы. Точь-в-точь такие же, как в твоем саду. — Сорт «дублин бэй», — перечисляла Мэйв, — «алые красавицы», «гарнет голдз». — И все береговые розы между твоим двором и Клариным, — сказала Лили. — Как ты думаешь, когда ты уедешь, у нас опять будут одинаковые сны? — спросила Мэйв, протягивая руки, чтобы обнять Лили. — Думаю, нам это не нужно, — ответила Лили. — Потому что я больше никогда не уеду надолго. И я хочу, чтобы ты почаще приезжала к нам в гости в Кейп-Хок, посмотреть наш дом и мой магазинчик и провожала Роуз в школу. Мы больше не проведем ни одного праздника порознь. — В праздники было тяжелее всего, — прошептала Мэйв. — Мне тоже, — сказала Лили, вытирая слезы, когда вспомнила ужасную душевную боль, мучившую ее все эти годы. Волны мягко бились о скалы, и их нежная музыка проникала в открытое окно. Отражения от воды играли на белом потолке, танцуя с тенями и светом. Над головой кричали морские птицы. Голосок Роуз доносился с берега, где они с Джессикой играли у озерца, оставшегося после отлива. Обе девочки все время так весело хохотали, что Лили и Мэйв тоже рассмеялись против воли и перестали плакать. Мэйв протянула Лили футляр. — Твоя вышивка чудесна, — похвалила Мэйв. — Жду не дождусь, когда ты увидишь мой магазинчик. — А что с теми издателями? Как ты думаешь, может, стоит дать им знать, что ты вернулась и готова создать журнал? «Дом Лили» — в этом названии что-то есть. Печально улыбнувшись, Лили покачала головой: — Не хочется, бабушка. — Это еще одна вещь, которую у тебя украл Эдвард? — спросила Мэйв. — Разве ты не хочешь попробовать вернуть ее? — Бабуля, сейчас у меня жизнь, которую я люблю, — заговорила Лили. — Место там волшебное, потрясающее. Единственная, кого мне там не хватало, — это ты. Я продаю свои работы женщинам, которые на самом деле ценят их. Роуз… Роуз и занимает большую часть моего творческого времени. Учитывая, через что она прошла, я теперь не уверена, что вообще была создана для того, чтобы руководить журналом. Как бы ни казалась лестной такая перспектива. — Им очень понравилась твоя идея с тематическими гобеленами — со сценами из жизни, — улыбаясь, сообщила Мэйв. — Создавать их, а потом продавать всем женщинам Америки. Лили обняла бабушку: — Проживать эти сцены — вот все, на что я способна Мэйв обняла ее в ответ. «В конце концов, — подумала Лили, — бабуля знает, что я могу уехать, но она также знает, что я всегда буду возвращаться к ней». Они разомкнули объятия, и Мэйв отправилась искать Клару, а Лили — Лайама и Роуз, чтобы подготовиться к вечеринке. Оркестр начал играть в тот момент, когда на небе появилась вечерняя звезда. Венера сверкала на западе в розово-фиолетовых сумерках, которые окрашивали сосны и розовые кусты в темные сочные краски и отбрасывали таинственную сеть на гладкие воды бухты. Воздух был ласковым и теплым, без малейшего намека на прохладу прошлой недели, как будто специально для последней ночи Лили здесь, на юге. Приехали друзья с побережья и из города, приветствуя Мэйв и Клару, стоящих у «колодца желаний». Обе хозяйки надели длинные платья, на плечи набросили шали. Они направляли всех к палатке, где уже были приготовлены еда и напитки. Когда появилась Линдси Грант Уиншип, Лили поспешила ей навстречу. — Привет, Лили! Как вы? — спросила адвокат. — Замечательно, Линдси, — ответила Лили, обняв ее, как подругу, и восхищаясь ее шелковым облегающим платьем. — У меня только сейчас появилась возможность извиниться перед вами за эту неожиданную новость, которой я огорошила вас в суде. Просто все произошло так быстро! Джо Хоулмз буквально за несколько минут до суда сообщил мне о своих планах арестовать Эдварда. Он мог сделать это и без моего заявления суду, но я хотела, чтобы судья собственными глазами увидела, что на самом деле представляет собой Эдвард. — Я так расстроилась, когда услышала, что вы не захотели быть моим адвокатом! — призналась Лили. — Но потом я была просто счастлива. Линдси кивнула: — И Ребекку с Джуди я тоже встретила лишь перед самым началом суда. Я начала расспрашивать их как будущих свидетельниц по нашему делу, и вдруг мне пришла в голову мысль, что рассмотрение дела может быть остановлено еще до его начала, если только я смогу немедленно занести Ребекку в протокол. — Как бы вы ни поступили, это сработало, — улыбаясь, сказала Лили и проводила ее к Таре и Джо. Потом приехали Джуди и Ребекка. Оглядывая гостей в поисках Роуз, Лили представила их Мэйв и Кларе. — Наши героини! — воскликнула Мэйв, пожимая руку Ребекке. — Мы очень рады, что были там, — ответила Джуди В сумеречном свете ее шрам был не так заметен, но даже намек на него заставил Лили содрогнуться. Оставив Ребекку ненадолго с Мэйв, Лили отвела Джуди в сторону. — Я даже не знаю, как тебя благодарить, — произнесла она, глядя в глаза подруги. — Сколько раз я хотела тебе позвонить! — воскликнула Джуди. — Еще тогда, когда ты только вышла за него замуж и я увидела в газете объявление о вашей свадьбе. Помню, как смотрела на твое фото и думала, что ты выглядишь такой счастливой. Я еще подумала, что, может, с тобой он станет другим. Может, действительно все дело было во мне. Что я выводила его из себя и поэтому мы не могли быть вместе. — Дело было не в тебе, — возразила Лили. — Да. Но тогда я чувствовала себя ужасно. Ребекке было девять лет, и он не хотел даже знать о ней. — Роуз сейчас как раз девять.. Джуди кивнула: — Мы переехали из Готорна в Солсбери, где и живем сейчас. Это самое удаленное от Эдварда место, которое можно найти в этом штате. Сначала Ребекка все интересовалась своим отцом, но потом перестала расспрашивать. Будто он вообще не существовал. Но, смотрясь в зеркало, я видела, что это не так. Много раз я хотела тебе позвонить, — продолжала Джуди. — Я хотела, чтобы ты нашла меня. Если бы ты это сделала, я бы сказала: «Я ждала твоего звонка». В глубине души я знала, что Эд обращается с тобой так же, как со мной. Это в нем сидит слишком глубоко, и он не сможет остановиться. Я хотела, чтобы ты знала, что ты не одинока. — Теперь я это знаю, — ответила Лили, обнимая Джуди Тут к ним подошли Лайам и Роуз. Они стояли все вместе и Лили переводила взгляд с Ребекки на Роуз и обратно. Лили протянула руку Роуз. — Дорогая, — начала она, — я хочу тебя кое с кем познакомить. Роуз, это Ребекка Хотон. Ребекка, это моя дочь Роуз Мэлоун. Роуз, помнишь, я рассказывала тебе о Ребекке? Что вы с ней родственницы. Роуз кивнула. Присев на корточки, Ребекка посмотрела прямо в глаза девочки. — Ты моя сестра, — сказала Ребекка, держа Роуз за руку. Они были очень похожи: грациозные, сильные, красивые, с каштановыми волосами. Их глаза были золотисто-зелеными. Увидев их вместе — маленькую ручку Роуз в руке Ребекки, — Лили почувствовала комок в горле. — Моя мама мне рассказывала о тебе, — проговорила Роуз. — Формально мы только наполовину сестры, — сказала Ребекка. — Но это все неправда. — Ребекка не может быть половиной чего-то, — поправила Джуди. — Как и Роуз, — прошептала Лили, и Лайам обнял ее за плечи. — У нас один отец, — сказала Ребекка. — Поэтому мы можем быть ему благодарны за это — за то, что мы есть друг у друга. Но в остальном нам и без него замечательно. У нас отличные мамы, и у нас есть мы с тобой. — Мы с тобой? — спросила Роуз. — Да, — ответила Ребекка. — Мы сестры, и мы отличные девчонки. Никогда не забывай этого, Роуз. Когда ты немного подрастешь… — она запнулась, и Лили поняла, что Ребекка вспоминает себя в детстве, пытаясь определить, что бы она поняла в девять лет, — то поймешь, что я имею в виду. Девочки, выросшие без отца, иногда считают, что они хуже других. Но это не так! Ты замечательная! — Ты тоже, Ребекка. — Ребекка собирается учиться на юридическом факультете, — сказала Джуди Роуз. — В мае она закончила колледж и много занималась на подготовительных юридических курсах. Теперь она хочет стать юристом и помогать женщинам и детям. Она будет их адвокатом. — Адвокатом? — Человеком, который защищает в суде, — пояснила Ребекка. — Я хочу помочь всем людям в нашей стране понять, что к женщинам и детям нужно относиться с уважением. Особенно судьям и работникам судов. Потому что к ним приходят за помощью столько людей, но эту помощь не получают. Я хочу это изменить. — Это здорово! — воскликнула Роуз. — Я буду тебе помогать. — Она в конце концов окажется в Верховном суде, — сказала Джуди, посмотрев на Лили сияющими глазами. — Думаю, ты права, — согласилась Лили, глядя на Роуз и Ребекку — двух прекрасных дочерей такого порочного человека. После того как все поели, а оркестр заиграл в полную силу, Тара и Бей, танцуя, подбежали к Лили и Лайаму. Они похлопали Лайама по плечу, и он обернулся посмотреть кто это. Сначала Лили подумала, что они хотят пригласит! его на танец, но ошиблась: они хотели потанцевать с ней — Разрешите пригласить вас на танец, мадам, — предложила Тара. — Пожалуйста! — Лили улыбнулась и поцеловала Лайама, когда они уже тащили ее за руки. Тара и Бей сбросили туфли, еще когда только зашли в сад Мэйв, поэтому все трое танцевали босиком. Лили заметила, что подруги потихоньку ведут ее через толпу танцующих к краю танцевальной площадки. Потом они вообще вывели ее из палатки. — Дайте мне угадать, — сказала она. — Вы хотите, чтобы мы танцевали под звездами? — Нет. — Тара взяла Лили и Бей за руки и бегом увлекла их за собой к берегу. — Я хочу, чтобы мы танцевали под водой. И вдруг им опять стало по четырнадцать лет. Таре не нужно было больше ничего объяснять: Лили и Бей уже догадались, что она имеет в виду. Сколько вечеринок они покинули в юности, чтобы сделать именно это. Августовские ночи с музыкой, разливающейся в теплом воздухе, казалось, были созданы именно для этого. Они вышли из сада и прошли по камням к воде. Лили могла проделать этот путь с завязанными глазами. Ее босые ноги знали каждый сантиметр берега — каждый выступ, каждую расщелину. Подойдя к воде, где камни уже были мокрыми и скользкими, они стянули через голову платья, бросили их в кучу на берегу и нырнули в воду. Море было мягким и теплым. Касаясь пальцами рук друг друга, они втроем поплыли под водой. Она вынырнула, чтобы набрать воздуху, — над головой простиралось ночное небо, украшенное яркими звездами. Это была ее родная стихия. Соленая вода окружала ее и поддерживала на поверхности, а над головой сияли созвездия. Ее лучшие подруги плыли рядом, а ее дочь и ее настоящая любовь были в доме на берегу, с ее бабушкой все было в порядке! Лили еще никогда в жизни не чувствовала себя такой счастливой — и грустной одновременно. — Не могу поверить, что завтра уезжаю, — сказала она. — Ш-ш-ш, — остановила ее Бей. — Давай представим, что этого не будет. — Не нужно притворяться, — проговорила Тара. — А то нам будет очень и очень плохо, когда мы поймем, что она действительно уехала. Сердце Лили переполняли противоречивые чувства. Вернуться сюда, чтобы с тобой произошло столько замечательных событий, а затем опять уезжать… Неужели в этом и заключалась жизнь? Приезды и отъезды, необходимость покидать любимые места и друзей, не иметь возможности удержать около себя то, что любишь больше всего на свете? А как иначе она могла соединить свою любовь ко всем друзьям здесь, в Хаббардз-Пойнт, и свою жизнь с Лайамом и Роуз там, в Кейп-Хок? А как же Нэнни? Лили оглянулась вокруг, ища в темных водах эту большую прекрасную белую вспышку. Но Нэнни не было… — Знаешь, — сказала Тара, подплывая к Лили и касаясь рукой ее мокрых волос. — Мне даже немного хотелось, чтобы ты не пошла с нами купаться. — Почему? — Потому что я надеялась, что сегодня вечером ты нас удивишь. Честно говоря, мы с Бей втайне мечтали, что ты устроишь свадьбу. Что нас всех пригласили вроде бы на прощальную вечеринку, а на самом деле вы с Лайамом собираетесь пожениться. Лили улыбнулась, лежа на воде. — Лайам ведь тот самый, да? — спросила Бей Лили кивнула: — Он всегда им был. Просто, чтобы понять это, мне потребовалось много времени. «Так много времени», — подумала она про себя. Все эти годы, когда они с Роуз жили одни в Кейп-Хок, Лайам всегда был рядом, ждал и помогал. Он любил их все это время, и наконец Лили почувствовала в себе смелость ответить на его любовь. Поверить мужчине после того, что было с Эдвардом, было немалым подвигом. Но теперь жизнь с Лайамом казалась такой же легкой и прекрасной, как купание в летнюю ночь. — Мы так за тебя счастливы, Лили, — сказала Бей. — Мы думали, что потеряли тебя навсегда. А теперь, когда ты вернулась, нам будет очень тяжело отпускать тебя… — Мне казалось, что ты не хотела об этом говорить, — заметила Тара. — Ты права, — согласилась Бей и взяла за руки обеих подруг. — Лучше нам сегодня смотреть правде в глаза, а то мы не будем готовы, когда она снова завтра уедет. — На этот раз я знаю, что вернусь, — сказала Лили. — Обещаешь? — Обещаю, — ответила Лили, зная, что намерена сдержать свое обещание во что бы то ни стало. Патрик стоял рядом с Марисой, слушая музыку. Вокруг них вечеринка была в полном разгаре, и Патрик вдруг понял, что он стоит в том самом месте, где все это началось, — в саду Мэйв. — О чем ты думаешь? — спросила Мариса. — Прямо здесь, — сказал он, показывая на «колодец желаний», — я нашел ее лейку и желтые садовые сапоги. Лили ушла из своей жизни девять лет назад, а я вошел в нее. — Слава богу, что это произошло, — произнесла Мариса. Патрик почувствовал, что краснеет. — Но как я ни старался, я так и не нашел Лили за все это время. — Зато ты нашел меня, — прошептала Мариса, обнимая его. — Я даже не знал, что ищу тебя, — признался он, глядя в ее зеленые глаза. — Знаю, — ответила она. — И весь этот пережитой ужас помог нам встретиться. Патрик проследил за ее взглядом через сад и увидел Сэм, Джессику и Роуз, которые играли с Флорой. Он подумал о Телли и крепче прижал к себе Марису. Он вспомнил дела, над которыми работал, будучи полицейским, преступления, которые пытался раскрыть. Он подумал о самодовольном лице Эдварда Хантера и внимательно посмотрел в светящиеся глаза Марисы. — Иногда нужно посмотреть на что-то по-настоящему плохое, — сказал он, — чтобы увидеть что-то по-настоящему хорошее. Она коснулась пальцами его щеки. Ее улыбка все еще была печальной, правда, намного менее печальной, чем в тот день, когда он встретил ее впервые. — Прямо сейчас, — сказала она, не отрывая взгляда от его лица, — я смотрю на что-то по-настоящему хорошее. — Я тоже, — проговорил он. — На самое лучшее, — прошептала она, и, встав на цыпочки, поцеловала его. А в саду Мэйв продолжала играть музыка. Обсохнув, вытерев полотенцем волосы и снова одевшись, Лили пошла искать Лайама. Они с Роуз сидели на скамейке в саду. Увидев ее, они подвинулись, чтобы дать ей место. Потом несколько минут все сидели очень тихо, просто слушая музыку и наслаждаясь вечеринкой, понимая, как много событий они сегодня празднуют. — Я счастлива, что Мариса, Патрик и Сэм сегодня здесь, — радовалась Роуз. Мариса и Сэм болтали о чем-то с Мэйв, а Джессика и Патрик сидели невдалеке, поглаживая Флору, растянувшуюся у их ног. — Я тоже, — произнесла Лили. — Было бы неправильно проводить вечеринку без них, — проговорил Лайам. — Ты прав, — улыбнулась Лили. — Только не эту вечеринку. — Она очень особенная, да? — произнесла Роуз. — Думаю, что так, — сказал Лайам. — Почему она такая особенная? — спросила Роуз. — Мне кажется, я сама знаю, но все равно — скажите мне. — Ну, по многим причинам, — ответила Лили. — Это и встреча старых друзей, и одновременно прощание. Мы вновь встретились с моими самыми лучшими в мире подругами — Тарой и Бей и познакомились с их семьями. А ты познакомилась с Ребеккой и Джуди. — Ребекка говорит, что мы будем настоящими сестрами. Она собирается навещать меня, а я буду навещать ее в институте. — Очень рада это слышать, — улыбнулась Лили, обнимая Роуз. Несколько раз она чуть не потеряла свою дочь, но операции сделали свое дело, и ее сердце теперь было совсем здоровым. — А почему еще эта вечеринка такая особенная? — Мы отмечаем выздоровление Мэйв и твое хорошее самочувствие. И все розы, которые ты посадила, и те, которые росли здесь давным-давно… розы, которые цветут каждый год, всегда напоминая нам, что лето снова вернется. — Какой бы длинной ни казалась зима, — произнес Лайам. — Мы отмечаем все это, — сказала Роуз. — И сюрприз… — Ах, сюрприз! — Лили посмотрела через голову Роуз на Лайама. Его голубые глаза весело сверкали — казалось, он никогда еще не чувствовал себя таким счастливым. — Я бы сказал, что это идеальный вечер во всех отношениях, — сказал он. — За исключением Нэнни, — грустно проговорила Лили, глядя на воды бухты. — Когда я пошла купаться, то надеялась, что она появится. Но ее там не было… Музыка продолжала играть. У Лили засосало под ложечкой. Время почти пришло. «Зима, весна, лето, осень, — подумала она. — Проходят месяцы и годы, но некоторые вещи не стареют. Настоящая любовь. Любовь к людям. Любовь к месту, где ты родился». Хаббардз-Пойнт всегда был в ее сердце, впитался в ее кровь. На другой стороне двора зазвонил мобильный телефон. Патрик ответил, оглянулся по сторонам и позвал: — Мариса! — Кто это может быть? — спросила Сэм. — Не знаю, — ответила Мариса и побежала к Патрику. — Поторопись! — крикнула ей вслед Роуз. — Мы вот-вот начнем наш сюрприз. Улыбнувшись Лили и Лайаму, она отправилась за корзинкой, которую заранее приготовила. Оставшись с любимым наедине, Лили положила голову ему на плечо. Она почувствовала его губы на своей голове и услышала, как он весело хмыкнул. — Соленая. — Не могла удержаться, — ответила она. — Купание с девчонками — традиция наших летних вечеринок. — Всех вечеринок? — спросил он. — Да. — Даже свадебных? — Особенно! — ответила она, и они оба рассмеялись. Он обнял ее и прижал к себе. В тени розовых кустов они поцеловались. Лили просто таяла в руках Лайама, чувствуя, как кружится у нее голова от морского воздуха и аромата роз. Сейчас она была с ним и знала, что будет с ним всегда. Их поцелуй был долгим и соленым, и она почувствовала вкус моря на его губах. Потом к ним вернулась Роуз, неся корзину, наполненную лепестками, которые собрала еще днем у красных, розовых, желтых и белых роз, цветущих в саду. — Отгадайте, кто звонил? — Мариса светилась от счастья. — Кто? — спросила Лили. — Энн! А теперь угадайте, кто вернулся в Кейп-Хок? — Не Лафарг? — Нет, конечно. Нэнни! Это новость была такой радостной и долгожданной, что у Лили из глаз брызнули слезы. Этим летом Нэнни была как ангел-хранитель для их семьи, ведя их от одного места к другому. Из Кейп-Хок в Бостон на операцию Роуз, потом в Хаббардз-Пойнт, чтобы позаботиться о Мэйв, а теперь назад, в северные воды залива Святого Лаврентия и в Новую Шотландию. — Она вернулась в свои родные воды, — произнес Лайам. — И направляет нас в наши края. — Наши родные воды! — воскликнула Роуз, подпрыгивая от радости. — Кейп-Хок! Несколько розовых лепестков выпали из корзины. Она начала их собирать, но потом посмотрела на Лили и Лайама. — Пора? — Сделать сюрприз? — Лили улыбнулась. — Думаю, пора. Лили встретилась взглядом с бабушкой — только она одна знала, что здесь сейчас произойдет. Мэйв улыбнулась своей доброй «бабушкиной» улыбкой и кивнула Лили, чтобы показать, что она готова и ждет. Лайам нагнулся и достал из-под скамейки еще одну корзину, чуть побольше, чем у Роуз. Она была закрыта холстом, вышитым Лили много лет назад, когда она была маленькой девочкой, чуть-чуть старше, чем Роуз сейчас. На холсте был изображен «Морской сад», со всеми его волшебными, таинственными розами самых разных оттенков — персикового, розового, алого, малинового и белого. Белые розы были самыми красивыми и выполнены с особой тщательностью. Лили вышивала этот холст, мечтая о своей свадьбе. Она всегда хотела выйти замуж именно во дворе дома своей бабушки. Она представляла себе, что все розы будут в цвету, особенно белые, как раз для невесты. Когда она была еще ребенком, то, мечтая о своем будущем, вышила этот рисунок. И она поклялась отпраздновать летнюю свадьбу среди бабушкиных роз. — А что они подумают о льдах? — спросил Лайам. — Не важно, — ответила Роуз. — Мы скажем им, чтобы они оделись потеплее. — Льды могут быть самой красивой деталью, — сказала Лили, держа Лайама за руку и глядя в его голубые глаза. Она подумала о старой фотографии китобойного судна во льдах, с черными мачтами и канатами, покрытыми слоями серебра, увидела утесы фиорда, величественно возвышающиеся на заднем плане. Теперь этот пейзаж принадлежал Лили. Она отправилась на север, нашла там лед и снег, северное сияние, белых китов и больше тепла, чем могла себе представить. Она родила там дочь и там же встретила настоящую любовь — праправнука капитана того судна. Как раз тогда, когда Лили уже решила, что ее зимы будут продолжаться вечно, она встретила Лайама Нила. «Времена года меняются, — подумала она. — А где-то на свете розы цветут круглый год. Ее рождественская свадьба будет полна роз, несмотря на то что она будет проходить в Кейп-Хок». Она закажет их из какого-нибудь теплого места, где всегда светит солнце. Ее друзья и родственники соберутся вместе в самый короткий день в году и будут праздновать их свадьбу с Лайамом. Проходя по саду, Лили и Роуз доставали из корзины приглашения и вручали их каждому участнику вечеринки. Тара тут же вскрыла свой конверт. — Двадцать первое декабря! — закричала она. — Зимнее солнцестояние! Моя новая жизнь с Роуз началась в летнее солнцестояние, самый длинный день в году, — сообщила Лили. — Поэтому мы решили, что немного осветим самый короткий день… — В Кейп-Хок, — добавила Бей. — Мы хотим, чтобы вы все приехали, — предложила Лили. — Пожалуйста, скажите, что приедете. Мы арендуем автобус или даже два, сделаем все, чтобы вы только приехали… — Мы будем там, даже если нам придется добираться вплавь, — пообещала Тара. — Мариса, Сэм, мы вас очень просим сыграть на нашей свадьбе, — улыбалась своим друзьям Лили. — «Падшие ангелы»? — спросил Лайам. — «Летящие ангелы», — ответила Сэм, обняв свою сестру. — Моя племянница дала нам новое имя. — Мне оно больше нравится, — сказала Джессика. — Имя очень важно, — подтвердила Роуз. Лайам кивнул, а Лили прислонилась головой к его плечу. Вокруг них лунный свет блестел на скальных утесах и в море. Волны теперь были очень нежными. Они отбивали ритм, ударяясь о скалы, — сила жизни, которая связывает всех вместе, соль крови, сердец и моря. Призрачные холмы пропали — время и прилив ушли на север, в Кейп-Хок. Лили почувствовала, как Роуз взяла ее за руку. Они с Лайамом нагнулись и подняли ее на руки. Что-то шептал теплый бриз, и Роуз что-то говорила на ухо Лайаму. Над головой кричали чайки, и их крики звучали как выражение любви, выражение радости и счастья. Лили не слышала, что шептала ее дочь, но по улыбке Лайама поняла, что Роуз только что назвала его так, как уже давно мечтала называть: — Папа!.. notes Примечания 1 Кэрри Грант — американский киноактер британского происхождения (1904-1986). (Здесь и далее примеч. пер.) 2 Бонни Рейтт — американская блюзовая певица. 3 Горы Беркшир — отроги Аппалачских гор в западной части штата Массачусетс. 4 Трилистник — эмблема Ирландии. 5 День труда празднуется в первый понедельник сентября. 6 Рил — шотландский народный хороводный танец.